Maта Xapи за несколько минут до расстрела. Военный полигон Венсен. Франция. 15 oктя6ря 1917 года. Как свидетельствyют очевидцы, Маргарета в туфлях на высоких каблуках, тёмной одeжде и модной парижской шляnке без тени волнения, очень сnокойно подошла к столбу, повернулась к сопровождавшей монaхине и обняла её. Потом сняла с сe6я пальто и отдала женщине. Мaргарету привязали к стол6у и cтали одевать на глаза чёрную повязку. Но тyт она громко потре6овала, что6ы к ней nодошёл стapший правитeльственный чиновник, нa6людавший за npоцедурой. – Я nрошу вас развязать меня и позволить встретить залп с открытыми глазами, – прозвучал её твёрдый голос. – Развязать я вас не могу, не по уставу, но снять повязку в моей власти. Если хотите, вас привяжут символически, руки будут свободны. Ещё просьбы? – Бокал вина, пожалуйста...

История Р. и М.

«Я прекрасно помню мобилизацию, вообще этот кошмар»
Анна Мисюк, в 1968 году — одесская школьница

В 67-м году мне было 14 лет. Дома мы слушали «Голос Америки». Родители слушали радио, западные «голоса». В Одессе более или менее трезвомыслящие люди всегда слушали приемник, когда это только было возможно.

…А потом наступил 1968 год. Я прекрасно помню мобилизацию, вообще этот кошмар, забитые аэропорты. За моим папой приходили ночью, его тоже мобилизовали. Видимо, близлежащие части нашего округа были отправлены в Чехословакию, а так как обычно армия занимается уборкой урожая, то немедленно взяли резервистов… Началась тотальная мобилизация.

Будучи советским ребенком, до какого-то момента я думала, что чехи глубоко неправы, предав идеалы социалистического содружества. Но мой друг, одноклассник, однажды очень внятно, в трех-четырех фразах, объяснил, что он об этом думает. Это меня потрясло. Как-то я из этого выплыла, но с большими потерями.

А дальше — приезжаю поступать в Тартуский университет. Нас, неэстонцев, было довольно немного, и как-то все мы знакомились. Я познакомилась с девочкой Наташей, мы вместе готовились к экзаменам. А так как мы вместе подавали документы, я видела, что графу «отец» она заполнила так: «С нами не живет». Но поскольку отец все время фигурировал в ее разговорах, и с большой нежностью она о нем говорила, то я спросила ее — мол, как же так? И тут она мне все рассказала. Она оказалась дочкой Константина Иосифовича Бабицкого, одного из тех, кто в 1968 году вышел на Красную площадь. Он в то время уже в ссылке находился… У меня в ту ночь была полная истерика. Я сильно рыдала, и это был конец.

История Р. и М.

Светлана Ганнушкина, в 1968 году — аспирантка мехмата МГУ

1968 год. Пражская весна. Александр Дубчек проводит в Чехословакии реформы. Мы впервые слышим о том, что при социализме может существовать идейный плюрализм. Вообще, думаю, что я тогда впервые услышала это слово.

Мы с моим мужем Женей напряженно слушаем по транзистору «вражьи голоса» и также напряженно и ежедневно читаем наши газеты. Читать газеты у нас в привычку не входит, но сейчас нам важно одно: будут или нет события развиваться по варианту Венгрии 1956 года. Со страниц «Правды» нас заверяют, что СССР не будет препятствовать проведению в Чехословакии реформ. Кажется, при этом цитируется что-то из Ленина. Критика происходящего там звучит то сильнее, то слабее, однако в ней явственно слышится страх потерять влияние, несмотря на заверения Дубчека в верности идеям социализма. Мы сохраняем газеты вместо того, чтобы как обычно сразу отправлять их на хозяйственные нужды.

Летом я с годовалой Анькой отправляюсь на дачу. По вечерам приезжает Женя, привозит «Правду», мы читаем то, что пишут в ней, и ночью слушаем «голоса», которые там ловятся лучше, чем в Москве. Напряжение нарастает.

В среду 21 августа мы узнаем, что ночью вооруженные силы Варшавского договора, а, проще говоря, наши советские войска, вошли в Чехословакию, якобы по просьбе каких-то чехословацких общественных деятелей, заявивших о необходимости защитить социализм, находящийся в их стране в опасности.
В воскресенье 25-го я оставила Аньку с Женей на даче и уехала в Москву, не совсем понимая, зачем я это делаю. Долго не могла дозвониться своей подруге Нине Брумберг, близкой к диссидентским кругам. Наконец дозвонилась. В 11 ночи мы встретились на улице около какой-то станции метро. Нина была страшно взволнована. От нее я узнала о демонстрации семи человек на Красной площади против оккупации Чехословакии. Она назвала мне их имена: Лариса Богораз, Павел Литвинов, Виктор Файнберг, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Наталья Горбаневская, Константин Бабицкий.

Мне были известны имена не всех участников демонстрации, некоторые были мне знакомы, но никого из них я не знала лично. Решилась бы я стать, вернее сесть, рядом с ними, если бы знала о том, что они собираются сделать? Не знаю. Но чувство, что я должна была быть там, не оставляет меня никогда.

Потом начались собрания в учреждениях. Власти хорошо понимали, что совершили нечто позорное. Видимо, именно поэтому им надо было сделать соучастниками все население страны.

Трудовые коллективы должны были проголосовать за введение войск в Чехословакию. В Институте физики Земли, где работал мой муж, обстановка была достаточно либеральная. Женя просто не пошел на это собрание. Против голосовал один человек. И ничего особенно страшного с ним не случилось, с работы его не уволили.

Я была в академическом отпуске в аспирантуре мехмата МГУ, куда потом не вернулась. Мне не пришлось делать выбор.

Мы снова слушали «голоса», следили за тем, что происходит в Чехословакии и с семью героями 25 августа. Но газету «Правду» я, кажется, не читала уже больше никогда.

Принято считать, что эти семь человек спасли честь нашего народа. Чешская газета назвала их семью причинами, по которым чехи уже не смогут ненавидеть русских. Но сегодня я думаю, что честь нашего народа не была спасена, потому что произошедшее не стало частью его истории. Позор не осознан, герои не признаны.

Иначе сейчас мы не стали бы снова угрозой для других народов.

Но эти семь человек спасли свою честь, спасли дорогой ценой. И это тоже немало и очень важно для всех нас — тех, кто пережил 1968 год как свой стыд и свою вину.

История Р. и М.