Иосиф Бейн
СОЛНЦЕ НА ПЯТНАХ
«Мне нравится беременный мужчина».
Давид Бурлюк
«Мне в постоянстве чудится измена».
Франсуа Вийон
Забыты кумиры. Разрушены храмы.
Земля вся тоскует о новом Иуде.
По-моему, все воспитатели — хамы,
По-моему, все осужденные — судьи...
Контрасты извечны. Бетховены — глухи,
Столбы, окопавшись, стоят при дороге.
По-моему, все добродетели — шлюхи,
Все трусы — герои, все грешники — боги.
Меня научил всему этому стронций,
Меня облучил, заразил этим — атом;
Границы условны: не пятна на солнце,
А солнце на пятнах — сейчас и когда-то!
Как в строчках Вийона, вся верность — в измене,
Какой-нибудь Ротшильд беднее, чем нищий.
Я знаю, что солнце построили тени,
Как нас тени умерших сделали чище.
И ночь — это только незримое утро,
И стих мой скрывается в уличном шуме,
И все, что на свете действительно мудро,
Так это, по-моему, только безумье.
Безумье в любом твоем взгляде и шаге,
Безумье в мечтах и безумье в быту...
Свихнувшихся глаз голубые овраги
Влюбленному видны за версту.
И грешную песню поют облака мне,
И я тороплюсь, спотыкаясь о звезды,
А в небе — деревья и спелые камни:
Весь мир опрокинут, весь мир неопознан.
И пахнут предчувствием праздника тучи,
И каркает ворон, и слышится глас:
«Чем хуже, тем лучше, чем хуже, тем лучше!»
Ах, ворон, ты ворону выклюешь глаз!
Ложится позором любая награда...
В подполье слезы моей прячется смех.
Все получается так, как не надо,
И черный, как лилия, падает снег.
СОЛНЦЕ НА ПЯТНАХ
«Мне нравится беременный мужчина».
Давид Бурлюк
«Мне в постоянстве чудится измена».
Франсуа Вийон
Забыты кумиры. Разрушены храмы.
Земля вся тоскует о новом Иуде.
По-моему, все воспитатели — хамы,
По-моему, все осужденные — судьи...
Контрасты извечны. Бетховены — глухи,
Столбы, окопавшись, стоят при дороге.
По-моему, все добродетели — шлюхи,
Все трусы — герои, все грешники — боги.
Меня научил всему этому стронций,
Меня облучил, заразил этим — атом;
Границы условны: не пятна на солнце,
А солнце на пятнах — сейчас и когда-то!
Как в строчках Вийона, вся верность — в измене,
Какой-нибудь Ротшильд беднее, чем нищий.
Я знаю, что солнце построили тени,
Как нас тени умерших сделали чище.
И ночь — это только незримое утро,
И стих мой скрывается в уличном шуме,
И все, что на свете действительно мудро,
Так это, по-моему, только безумье.
Безумье в любом твоем взгляде и шаге,
Безумье в мечтах и безумье в быту...
Свихнувшихся глаз голубые овраги
Влюбленному видны за версту.
И грешную песню поют облака мне,
И я тороплюсь, спотыкаясь о звезды,
А в небе — деревья и спелые камни:
Весь мир опрокинут, весь мир неопознан.
И пахнут предчувствием праздника тучи,
И каркает ворон, и слышится глас:
«Чем хуже, тем лучше, чем хуже, тем лучше!»
Ах, ворон, ты ворону выклюешь глаз!
Ложится позором любая награда...
В подполье слезы моей прячется смех.
Все получается так, как не надо,
И черный, как лилия, падает снег.
Сергей Чудаков
Я тебя не ревную.
Равнодушна со мной,
ты заходишь в пивную:
сто знакомых в пивной.
В белых сводах подвала
сигареточный дым,
без пивного бокала
трудно быть молодым.
Вне претензий и штучек,
словно вещи в себе,
морфинист и валютчик,
и сексот КГБ.
Кто заказывал принца?
Получай для души
царство грязного шприца
и паров анаши,
заражение крови,
смерть в случайной дыре,
выражения, кроме
тех, что есть в словаре.
Я не раб, не начальник,
молча порцию пью,
отвечая молчаньем
на улыбку твою.
Я — убийца и комик,
опрокинутый класс.
Как мы встретились, котик, —
только слезы из глаз.
По теории Ницше
смысл начертан в ином -
жизнь загробная нынче,
а реальность — потом.
В мраке призрачных буден
рванувшись цвести,
мы воскреснем и будем
до конца во плоти.
Там судьба без подножки,
без депрессии кайф,
и тебя на обложке
напечатает «Лайф»,
словно отблески молний,
мрак судьбы оттеня:
это действует морфий
в тебе на меня.
Я тебя не ревную.
Равнодушна со мной,
ты заходишь в пивную:
сто знакомых в пивной.
В белых сводах подвала
сигареточный дым,
без пивного бокала
трудно быть молодым.
Вне претензий и штучек,
словно вещи в себе,
морфинист и валютчик,
и сексот КГБ.
Кто заказывал принца?
Получай для души
царство грязного шприца
и паров анаши,
заражение крови,
смерть в случайной дыре,
выражения, кроме
тех, что есть в словаре.
Я не раб, не начальник,
молча порцию пью,
отвечая молчаньем
на улыбку твою.
Я — убийца и комик,
опрокинутый класс.
Как мы встретились, котик, —
только слезы из глаз.
По теории Ницше
смысл начертан в ином -
жизнь загробная нынче,
а реальность — потом.
В мраке призрачных буден
рванувшись цвести,
мы воскреснем и будем
до конца во плоти.
Там судьба без подножки,
без депрессии кайф,
и тебя на обложке
напечатает «Лайф»,
словно отблески молний,
мрак судьбы оттеня:
это действует морфий
в тебе на меня.
Михаил Айзенберг
В сон затекает мелко
утренний холодок.
Белка мне снилась, белка.
А разбудил свисток.
Надо ли от озноба
вздрагивать по утрам?
Завтра увидим снова
псарню во весь экран.
Вьется тупей ретивый.
Брыла дрожат всерьез.
Свежие директивы
лает дежурный пес.
Скоро пробили сроки.
Снова остался мне
правый уклон, глубокий,
набок лицом к стене.
К суточной перебежке
и повернуться лень.
Белка моя орешки
прячет про черный день.
В сон затекает мелко
утренний холодок.
Белка мне снилась, белка.
А разбудил свисток.
Надо ли от озноба
вздрагивать по утрам?
Завтра увидим снова
псарню во весь экран.
Вьется тупей ретивый.
Брыла дрожат всерьез.
Свежие директивы
лает дежурный пес.
Скоро пробили сроки.
Снова остался мне
правый уклон, глубокий,
набок лицом к стене.
К суточной перебежке
и повернуться лень.
Белка моя орешки
прячет про черный день.
Яков Рабинер
НОЧЬ
Дождь с фонарем в руках
Куда-то по улочкам шел.
Беззубая шлюха-осень
Листвою плевалась в канал.
А там, где грязь с нечистотами
Блестит как китайский шелк
Пробиралась крыса
Лабиринтами сточных канав.
НОЧЬ
Дождь с фонарем в руках
Куда-то по улочкам шел.
Беззубая шлюха-осень
Листвою плевалась в канал.
А там, где грязь с нечистотами
Блестит как китайский шелк
Пробиралась крыса
Лабиринтами сточных канав.
Алексей Сомов
Межсезонье, пятое время года, в школах
эпидемия гриппа.
Скоро скрипеть полозьям
по живому белому. Скоро, скоро
будет чисто, светло. Дождь бьется оземь
в долгой судороге зрительного нерва,
разделяя жизнь на лоскуты-волокна.
Оттого-то кажется мне, что небо
холодней земли,
и время заклеивать окна.
Межсезонье, пятое время года, в школах
эпидемия гриппа.
Скоро скрипеть полозьям
по живому белому. Скоро, скоро
будет чисто, светло. Дождь бьется оземь
в долгой судороге зрительного нерва,
разделяя жизнь на лоскуты-волокна.
Оттого-то кажется мне, что небо
холодней земли,
и время заклеивать окна.
Федот Сучков
ПАМЯТЬ
Ю. Кублановскому
Помню свинушки, синюшки, чернушки.
Помню гляделки соленой корюшки.
Помню голодные ноги подружки.
Помнятся мертвые сны без подушки.
Помнятся тертые речи и встречи,
окрики, хлеще секущей картечи,
муть затирушек, немытые миски,
в мусорных ямах турнепса очистки...
Многое помнится... И в одиночке
был я, должно быть, рожденным в сорочке.
ПАМЯТЬ
Ю. Кублановскому
Помню свинушки, синюшки, чернушки.
Помню гляделки соленой корюшки.
Помню голодные ноги подружки.
Помнятся мертвые сны без подушки.
Помнятся тертые речи и встречи,
окрики, хлеще секущей картечи,
муть затирушек, немытые миски,
в мусорных ямах турнепса очистки...
Многое помнится... И в одиночке
был я, должно быть, рожденным в сорочке.
Борис Рыжий
Лейся, песня, — теперь всё равно —
сразу же после таянья снега
мы семь раз наблюдали кино
про пиратов двадцатого века.
Единение с веком, с людьми,
миром, городом, с местной шпаною —
уходи, но не хлопай дверьми,
или сядь и останься со мною.
После вспомнишь: невзрачный пейзаж,
здоровенный призрак экскаватора.
Фильм закончен. Без малого час
мы толпимся у кинотеатра.
Мы все вместе, поскольку гроза.
Только вспомню — сирень расцветает —
проступает такая слеза,
и душа — закипает.
Жили-были, ходили в кино,
наконец пионерами были.
Зазевались, да — эх на говно
белоснежной туфлёй наступили.
Лейся, песня, — теперь всё равно —
сразу же после таянья снега
мы семь раз наблюдали кино
про пиратов двадцатого века.
Единение с веком, с людьми,
миром, городом, с местной шпаною —
уходи, но не хлопай дверьми,
или сядь и останься со мною.
После вспомнишь: невзрачный пейзаж,
здоровенный призрак экскаватора.
Фильм закончен. Без малого час
мы толпимся у кинотеатра.
Мы все вместе, поскольку гроза.
Только вспомню — сирень расцветает —
проступает такая слеза,
и душа — закипает.
Жили-были, ходили в кино,
наконец пионерами были.
Зазевались, да — эх на говно
белоснежной туфлёй наступили.
Андрей Ханжин
"Мы упадем
девяностые кончились..."
Илья Сантим
Девяностые кончились. Падаем.
Ни сомнений, ни страха, ни истины.
Бессловесный,
бессмертный,
бессмысленный
Диск-жокей наступившего ада.
Рядом с небом - гурманы безумия,
Позитивных мистерий мошенники.
Аллилуйя уже!
С поцелуями
Нынче шеи вдевают в ошейники.
Странный путь:
Ни расправы, ни почестей.
Век живи. Не поймешь Чаадаева -
Шизофреника с бредом пророчества.
Не заставили -
был бы за Сталина.
Не достали нас,
Сами рассеялись,
В Радомышле сожженные Волоцким.
Умереть - тоже вроде спасения.
Замолчать - подавить чувство голоса.
Под Елабугой
Тихо
Повеситься...
Хорошо же Бестужеву-Рюмину
Вместе с Пестелем
Ночью
На лестнице
Полумертвую мацать игуменью,
Бабу русскую в драном подряснике,
Налитую концлагерным топливом.
Это праздники, блядь, это праздники!
На которых мы молимся шепотом.
Девяностые кончились.
Радуйся.
Через дыры гляди пулевые,
Как двуликие ломятся Янусы
В небеса.
Начались нулевые.
"Мы упадем
девяностые кончились..."
Илья Сантим
Девяностые кончились. Падаем.
Ни сомнений, ни страха, ни истины.
Бессловесный,
бессмертный,
бессмысленный
Диск-жокей наступившего ада.
Рядом с небом - гурманы безумия,
Позитивных мистерий мошенники.
Аллилуйя уже!
С поцелуями
Нынче шеи вдевают в ошейники.
Странный путь:
Ни расправы, ни почестей.
Век живи. Не поймешь Чаадаева -
Шизофреника с бредом пророчества.
Не заставили -
был бы за Сталина.
Не достали нас,
Сами рассеялись,
В Радомышле сожженные Волоцким.
Умереть - тоже вроде спасения.
Замолчать - подавить чувство голоса.
Под Елабугой
Тихо
Повеситься...
Хорошо же Бестужеву-Рюмину
Вместе с Пестелем
Ночью
На лестнице
Полумертвую мацать игуменью,
Бабу русскую в драном подряснике,
Налитую концлагерным топливом.
Это праздники, блядь, это праздники!
На которых мы молимся шепотом.
Девяностые кончились.
Радуйся.
Через дыры гляди пулевые,
Как двуликие ломятся Янусы
В небеса.
Начались нулевые.
Андрей Родионов
внутри дома двор, в нем так пусто,
центр, выселены все артисты,
у нескольких джипов делят капусту,
на подоконнике цветут декабристы
спортивный клуб, бар с индийской кухней,
я табачком затягиваюсь смолистым,
кем быть мне знаю, я стану Кюхлей,
буду и я теперь декабристом
осень в глаза мне желтым купажем,
век тебе прятаться, дорогой мой,
за спины гвардейского экипажа
которые есть эти евроокна
дети играют в песочнице рядом
с домом, в котором цветут декабристы,
где на стене давно накорябал
смешное кто-то из местных артистов
внутри дома двор, в нем так пусто,
центр, выселены все артисты,
у нескольких джипов делят капусту,
на подоконнике цветут декабристы
спортивный клуб, бар с индийской кухней,
я табачком затягиваюсь смолистым,
кем быть мне знаю, я стану Кюхлей,
буду и я теперь декабристом
осень в глаза мне желтым купажем,
век тебе прятаться, дорогой мой,
за спины гвардейского экипажа
которые есть эти евроокна
дети играют в песочнице рядом
с домом, в котором цветут декабристы,
где на стене давно накорябал
смешное кто-то из местных артистов
Евгений Хорват
— Над деревьями вейся,
падай с неба наклонно, отвесно,
ощущение веса
отнимай у бегущего в лес, но
не лишай равновесья
на трамплине, а кончатся горы —
узкий въезд в редколесье
приоткрой, раздвигаясь, как шторы,
— дуя с веста и оста,
наложи на ланиты румяна, —
то, что чем-то зовется,
но само о себе безымянно, —
бей в зрачки мне на трассе,
растворись в леденеющей лимфе,
— в наши дни на Парнасе
попросторнее, чем на Олимпе!
— Над деревьями вейся,
падай с неба наклонно, отвесно,
ощущение веса
отнимай у бегущего в лес, но
не лишай равновесья
на трамплине, а кончатся горы —
узкий въезд в редколесье
приоткрой, раздвигаясь, как шторы,
— дуя с веста и оста,
наложи на ланиты румяна, —
то, что чем-то зовется,
но само о себе безымянно, —
бей в зрачки мне на трассе,
растворись в леденеющей лимфе,
— в наши дни на Парнасе
попросторнее, чем на Олимпе!
Всеволод Емелин
Философская лирика
Нам, похоже, уже не кончить,
Дорогая подруга моя.
На трибунах становится громче,
А на поле опять ничья.
Нам уже ничего не страшно
Среди истин всегда живых,
Нас рождали под звуки маршей
И схоронят тоже под них.
Регулярно четыре сезона
Красят разным цветом газон.
В сотый раз ультиматум Керзона
И Кобзон, Кобзон и Кобзон…
Оглушенные телезрители,
Прощелкавшие жизнь свою,
Это все много раз мы видели
Это чистое дежа вю.
Эти пляски и это пение,
Эти речи: «Давай! Давай!»
Это вечное возвращение,
Как учил нас принц Фогельфрай.
Эта ночь, фонарь и аптека,
Эти столики в чебуречной…
Проживи хоть еще три века
Эта музыка будет вечной.
Эта линия Кольцевая,
Что ни станция, то вокзал.
Одного я не понимаю,
Кто ту музыку заказал?
Помолюсь усталому Богу,
Вразуми, спаси, помоги…
И надел на правую ногу
Я кроссовку с левой ноги.
Философская лирика
Нам, похоже, уже не кончить,
Дорогая подруга моя.
На трибунах становится громче,
А на поле опять ничья.
Нам уже ничего не страшно
Среди истин всегда живых,
Нас рождали под звуки маршей
И схоронят тоже под них.
Регулярно четыре сезона
Красят разным цветом газон.
В сотый раз ультиматум Керзона
И Кобзон, Кобзон и Кобзон…
Оглушенные телезрители,
Прощелкавшие жизнь свою,
Это все много раз мы видели
Это чистое дежа вю.
Эти пляски и это пение,
Эти речи: «Давай! Давай!»
Это вечное возвращение,
Как учил нас принц Фогельфрай.
Эта ночь, фонарь и аптека,
Эти столики в чебуречной…
Проживи хоть еще три века
Эта музыка будет вечной.
Эта линия Кольцевая,
Что ни станция, то вокзал.
Одного я не понимаю,
Кто ту музыку заказал?
Помолюсь усталому Богу,
Вразуми, спаси, помоги…
И надел на правую ногу
Я кроссовку с левой ноги.
Геннадий Григорьев
этюд с предлогами
Мы построим скоро сказочный дом
С расписными потолками внутри.
И, возможно, доживём до...
Только вряд ли будем жить при...
И, конечно же, не вдруг и не к нам
В закрома посыплет манна с небес.
Только мне ведь наплевать на...
Я прекрасно обойдусь без...
Погашу свои сухие глаза
И пойму, как безнадёжно я жив.
И как пошло умирать за...
Если даже состоишь в...
И пока в руке не дрогнет перо,
И пока не дрогнет сердце во мне,
Буду петь я и писать про...
Чтоб остаться навсегда вне...
Поднимаешься и падаешь вниз,
Как последний на земле снегопад.
Но опять поют восставшие из...
И горит моя звезда – над!
этюд с предлогами
Мы построим скоро сказочный дом
С расписными потолками внутри.
И, возможно, доживём до...
Только вряд ли будем жить при...
И, конечно же, не вдруг и не к нам
В закрома посыплет манна с небес.
Только мне ведь наплевать на...
Я прекрасно обойдусь без...
Погашу свои сухие глаза
И пойму, как безнадёжно я жив.
И как пошло умирать за...
Если даже состоишь в...
И пока в руке не дрогнет перо,
И пока не дрогнет сердце во мне,
Буду петь я и писать про...
Чтоб остаться навсегда вне...
Поднимаешься и падаешь вниз,
Как последний на земле снегопад.
Но опять поют восставшие из...
И горит моя звезда – над!
Мирослав Немиров
Cегодня день – ослепительно трезвый.
Сегодня день сообщает собою, что в нём прорезались
Таланты гравёра: тщательность, сосредоточенность,
Таланты гравёра – резкость, уверенность, точность,
И состояние меня и мира теперь такое: перспективы высквоженные,
Дождём подаквареленные, равномерно брызжущим.
Состояние мира подобным является лифту:
Сёрдце точно так же ёкает, когда он ёкает.
Просторного воздуха полную грудь набирая холодные литры,
Одно лишь и скажешь теперь, что сделалось ох ведь ё ты как!
Оно, то состояние, является каким то как бы вертолётнолопастным.
Ещё – как точно ваккуумная бомба лопнула.
Как будто улица, иначе говоря, взлететь пытается и хлопает вся
За неименьем крыльев – окнами.
То есть, в общем – не время спать.
Как стылая сталь сияет сизый асфальт.
То есть, вот что: не время ныть.
Лучше вой, дождавшись Луны.
Cегодня день – ослепительно трезвый.
Сегодня день сообщает собою, что в нём прорезались
Таланты гравёра: тщательность, сосредоточенность,
Таланты гравёра – резкость, уверенность, точность,
И состояние меня и мира теперь такое: перспективы высквоженные,
Дождём подаквареленные, равномерно брызжущим.
Состояние мира подобным является лифту:
Сёрдце точно так же ёкает, когда он ёкает.
Просторного воздуха полную грудь набирая холодные литры,
Одно лишь и скажешь теперь, что сделалось ох ведь ё ты как!
Оно, то состояние, является каким то как бы вертолётнолопастным.
Ещё – как точно ваккуумная бомба лопнула.
Как будто улица, иначе говоря, взлететь пытается и хлопает вся
За неименьем крыльев – окнами.
То есть, в общем – не время спать.
Как стылая сталь сияет сизый асфальт.
То есть, вот что: не время ныть.
Лучше вой, дождавшись Луны.
Роальд Мандельштам
Так не крадутся воры -
Звонкий ступает конь -
Это расправил город
Каменную ладонь.
Двинул гранитной грудью
И отошел ко сну...
Талая ночь. Безлюдье.
В городе ждут весну.
- Хочешь, уйдем, знакомясь,
В тысячу разных мест,
Белые копья звонниц
Сломим о край небес.
Нам ли копить тревоги,
Жить и не жить, дрожа, -
Встанем среди дороги,
Сжав черенок ножа!..
Так не крадутся воры -
Звонкий ступает конь -
Это расправил город
Каменную ладонь.
Двинул гранитной грудью
И отошел ко сну...
Талая ночь. Безлюдье.
В городе ждут весну.
- Хочешь, уйдем, знакомясь,
В тысячу разных мест,
Белые копья звонниц
Сломим о край небес.
Нам ли копить тревоги,
Жить и не жить, дрожа, -
Встанем среди дороги,
Сжав черенок ножа!..