⚡⚡⚡Сегодня в храме Преображения Господня в Тушине отпели выдающегося русского историософа и мыслителя, рыцаря Русской идеи Михаила Борисовича Смолина. Он был в течение многих лет прихожанином этого храма. В ближайшее время выйдет второе издание его замечательной книги "Сто пуль в революцию". Она станет своего рода завещанием неутомимого борца за Веру, Царя и Отечество.

Вечная память нашему дорогому другу и соратнику! Собравшиеся единомышленники и почитатели трудов Михаила Борисовича Смолина сделали общее фото.

Публикуем рассказ про одного из немногих русских участников цареубийства, присланный нашим читателем:
"В 1952 году в свердловской больнице умирал Петр Ермаков – один из тех, кто расстрелял Романовых. То, что он кричал в предсмертном бреду, заставило замолчать даже партийных врачей и вошло в тайные летописи XX века.
Старика Ермакова боялся весь коридор четвертого, «безнадежного» отделения свердловской больницы. Не то чтобы он был буйный. Напротив, днем это была гранитная глыба, а не человек. Бывший краском, герой Гражданской, персональный пенсионер союзного значения Петр Захарович Ермаков. Лицо – будто из камня тесаное. Глаза – два уголька, в которых давно выгорел всякий огонь. Он ни с кем не говорил, отворачивался к стене и молчал часами.
Но когда спускались сумерки, больничный корпус затихал и лишь скрипела под окнами старая ель, начиналось страшное.
Из палаты Ермакова доносился сперва тихий, сдавленный стон, похожий на скулеж затравленного зверя. А потом раздавался крик. Да такой, что у молоденькой медсестры Анечки кровь стыла в жилах. Это был не крик боли. Так кричит душа, заглянувшая в бездну.
— Уберите их! Уберите! — хрипел старик, мечась в липком поту. — Что вам надо?! Я всё сделал, как приказали!
Анечка, сжав в руке шприц с успокоительным, опасливо заглядывала в палату. Ермаков сидел на койке, исхудавший, страшный, и указывал трясущимся перстом в пустой угол.
— Они смотрят… Не мигая… Дети! Всё смотрят… Скажите им, чтоб ушли!
В углу никого не было. Лишь лунный свет чертил на обшарпанном полу бледный квадрат. Но старик видел. Он видел то, от чего седеют за одну ночь.
Опытный врач, прошедший финскую и Великую Отечественную, седой Семён Борисович, разводил руками: «Предсмертный бред, деточка. Деменция на фоне атеросклероза. Что ты хочешь, вся жизнь – сплошной стресс, наганы да расстрелы. Вот нервная система и не выдержала».
Анечка кивала, но сердцем чувствовала: дело не в медицине. Она видела бред у других стариков – те звали матерей, возвращались в детство, что-то бормотали о коровах и сенокосе. Ермаков был другим. Он не бредил. Он оборонял
Однажды ночью крик стал невыносимым. Старик рыдал – горько, по-детски, вцепившись пальцами в казенное одеяло. Анечка вбежала в палату. Ермаков вперился в нее мутным, умоляющим взглядом.
— Попа… Зови… — выдохнул он.
Анечка замерла. 1952 год. Свердловск. Вызвать священника в советскую больницу к «герою революции»? Это был верный путь в кабинет товарища майора из соседнего здания с решетками на окнах.
— Петр Захарович, успокойтесь, — залепетала она, — какой священник? Вы же коммунист. Вам отдохнуть надо.
Но старик будто не слышал. Он силился что-то вспомнить, его лоб покрылся испариной, губы беззвучно шевелились, складываясь в незнакомое, будто чужое слово.
— Прости… — прошептал он, и вдруг крикнул, четко и ясно, на весь этаж: — Иоанн! Кронштадтский! Прости!
Тишина, наступившая после этого крика, была оглушительной. Дежурный врач застыл в дверях. Санитарка выронила ведро. Имя, давно вычеркнутое из всех книг, произнесенное здесь, в цитадели победившего атеизма, прозвучало как выстрел из другого мира.
Ермаков затих. Он больше не кричал. Лишь шептал это имя, как заклинание, как последнюю соломинку, брошенную утопающему: «Иоанн… Кронштадтский…»
Утром он умер.
Анечка, заполняя бумаги, никак не могла взять в толк. Кто это — Иоанн Кронштадтский? Она спросила у старой нянечки тети Паши, которая еще помнила «ту» жизнь. Та перекрестилась украдкой и зашептала: «Святой был, доченька. Всероссийский батюшка. К нему вся Россия за молитвой ехала. Великий молитвенник и провидец был… Только помер он еще до революции, в тысяча девятьсот восьмом».
У Анечки всё внутри похолодело.
Палач, доживший до глубокой старости, человек, который десятилетиями хвалился своей ролью в «историческом событии» и читал лекции пионерам о «справедливом возмездии», в свой смертный час не звал ни Ленина, ни Сталина. Он не взывал к партии, которой служил всю жизнь.

Его душа, освобождаясь от каменной оболочки идеологии, в ужасе металась в поисках защиты. И в этом последнем, отчаянном поиске она не нашла ничего, кроме имени святого из той самой России, которую он собственноручно и с такой ненавистью расстрелял в подвале Ипатьевского дома. Святого, который умер за десять лет до его страшного преступления.
Почему именно его? Может быть, потому, что на невидимом суде, который начинается в сердце человека еще до Страшного Суда Господня, душа безошибочно знает, где истинная власть. И где единственное возможное заступничество. Этот крик был не просто предсмертным бредом. Это было страшное и невольное признание. Свидетельство, услышанное стенами советской больницы: можно убить Царя, но нельзя отменить Царство Небесное.
Эта история, затерянная в больничных архивах и устных преданиях, не о мести, а о тайне человеческой совести. Можно выжечь веру из книг и взорвать храмы, но нельзя отменить Божий суд, который начинается не за гробом, а в последнем вздохе человека, когда слетают все маски".
Сергий Вестник

Запрет сатанизма - это не конец войны, а на самом деле её начало.

И, разделяя радость от принятого Верховным судом решения запретить и т.н. "церковь сатаны", и всё учение сатанизма, как экстремистские, благодаря всех тех, кто много лет трудился и готовил это решение (это и многие депутаты, и Патриаршая комиссия по семье и материнству, и сектоведы), нам всем надо понять, что сатана такого не прощает.

Что мы всей страной вышли на новый виток войны с ним. И он не будет отсиживаться в обороне.

Потому что Россия первая из христианских стран, где ему так прищемили хвост: вон, в Штатах, сатанисты в школах открыто проповедуют, учебники издают, "раскрещивания" на улицах устраивают, в горсоветах ставят идол бафомета и молятся ему.

На немецких стадионах сатане открыто присягают, а на украине он уже практически воссел на святых алтарях русских храмов...

Он уже почти считал себя мировым победителем и поэтому уже не боялся открыто себя являть (чаще сатана и его слуги рядятся в красивые учения, фраки и слова), но в последнее время он осмелел, он увидел, что люди его хотят, что его главный Враг, Бог,  людьми отвергается, и потому уже не только посвященные в сатанизм адепты, но и даже дети уже наносят на себя тату с пентаграмами, и носят одежду с козлиной рожей сатаны...

Маски сняты, он, вроде, почти победил. А тут вдруг неожиданный контрудар от этих упрямых русских.

Он будет мстить, а лазеек у сатаны ещё открыто в нашей стране очень много.

Вот список разных форм сатанизма, которые неизбежно, следуя закону о запрете этого учения, должны быть так же запрещены:

1. Магия и эзотерика. Этой чертовщины - от экстрасенсов и книжек про таро до каких-нибудь интернет-"родологов"- легион. Это прямое вбесовление, сведение нации с ума - о нашей деградации из-за оккультизма уже кричат социологи.
Сперва срочно под запрет - любую пропаганду эзотерики. Вон с экранов и книжных полок. Как поступили с экстремистским лгбт и курением - чтоб даже в репортажах блерили.

2. Продажа и распространение любой атрибутики сатанизма и магизма - от статуэток бафомета и пентаграм, до всех этих осатаневших злых игрушек, вроде хаги-ваги и лабубу. Братья из "Сорок сороков" накрыли за последнее время уйму таких лавок, фестивалей, ярмарок...

3. Мат - язык сатаны.

4. Неоязычество - тот же экстремистский сатанизм.

5. Аборты - это любимые жертвоприношения сатаны. И пока аборты ничем не ограничены, запрет сатанизма - фиктивный. Неспроста "церковь сатаны" по всему миру защищает и продвигает аборты и зарещенное уже уже у нас лгбт.

6. Доступная порнография. Это сатанизм, убивающий миллионы душ и ломающий миллионы психик ежеминутно. Мы никак до сих в России эту грязь не можем заблокировать. Вернее, можем, но не делаем.

7. Татуировки. Это еще Библией признанная форма поклонения сатане и протеста против Бога. Все не запретишь, но большая часть - все эти черепа, проклятья, руны, пентаграмы, черти неизбежно попадают под запрет пропаганды сатанизма.

8. Доступный разврат. Все эти магазины "секс-игрушек" и разной формы издевательства над образом семьи - как ни крути, это тоже сатанизм, потому что развращает и вбесовляет человека.

9. Кино, эстрада, спектакли,  компьютерные игры и любая такая популярная теперь визуализация в культуре сил зла и дьявольщины (в кинотеатр уже невозможно прийти, чтобы не измазаться в этой бесовской грязи, просто гляньте на текущую афишу - половина, если не больше, кино будет о ведьмах, проклятьях и прочих формах сатанизма).

10. "Хеллуины" под любыми названиями, само собой, тоже без разговоров попадают под запрет.

Можно продолжать, но пока довольно.

Пока эти 10 анти-заповедей, не запрещены и не изжиты, запрет умеющего себя скрывать сатаны много не даст.

Но сам этот запрет, к которому не раз призывал и наш Патриарх, это первый очень нужный шаг перед рубкой остальных голов сатанизма.

Промыслительно, конечно, что перед вынесением этого решения, Дума защитила и наше главное оружие против сатаны - Крест, приняв закон о наказании за "крестопады".

Потому что выходить на войну с сатаной без креста - это тушить огонь бензином.

Если бы все крещеные люди имели веру, достаточную для того, чтобы при виде храма замедлиться, повернуться к храму, перекреститься, поклониться и пойти дальше (или просто перекреститься и пойти дальше) – если бы все крещеные люди имели веру достаточную для этого нехитрого действия – что бы было?

Мы бы все удивились как нас много. Ничего себе! Крестятся!

Какая-то старушка... Какой-то парень...

Пара молодая... Парень с девушкой – под ручку идут, щебечут, воркуют... Раз! Церковь! Подсобрались – голову склонили перед храмом – перекрестились – голову склонили – и дальше идут под ручку.

Мама с коляской остановилась... Его перекрестила, сама перекрестилась. Поехала дальше.

Если бы все так делали. Мы бы удивились... «О! Мы живем в христианской стране».

Еду как-то раз в машине. Там какая-то опасная развязка была, один другого подрезал, и видно, как водитель в машине – молодой мужчина лет двадцати пяти-тридцати – притормозил вовремя – перекрестился (широким правильным крестом) и поехал дальше.

Мне так приятно стало.

Это было бы очень хорошо. Это очень хорошая традиция.

— Протоиерей Андрей Ткачев