Как известно, главным музыкальным медиа сейчас (после Funkysouls) стал веб-журнал Бендкемп Дейли. Летом там среди прочего запустили рубрику Hidden jams, где writers share their favorite Bandcamp discoveries (писатели рассказывают о своих музыкальных открытиях). Не знаю, что это за писатели, но со вкусом у них все в порядке. Не всё, конечно, моё, но. Но.

Больше всего поражает разброс, полярность, неожиданность даже. От корейского хип-хопа до пуэрториканского софт-рока и всякой классной хмури из 90-х. Хотел написать что-то вроде: ну вот, а у нас единообразие, Омск, Петербург, но не хочу. Что любят наши писатели, в целом, понятно, немного лучше дело с молодняком, но и там больше манерничанья, чем реальной, хм, любви к музыке, я думаю. Да я и сам, пожалуй, такой же, что тут скрывать. И все-таки, наверное, этот общий знаменатель ценностей не всегда хорошо, а даже и грустно, что ли.

692-й выпуск Аэростата называется "Новые имена". И он, как всегда, загробен.

А ознакомиться с тем, что слушают писатели-ноунеймы из первого мира можно тут.

СОЛЖЕНИЦЫН

Солженицына поставили во главе ведомства по вооружению и разоружению. Ежедневно он выпускал обращения к правительствам и народам мира.

Я шел через лес в сторону Глухова и на опушке вдруг увидал поляну
и на ней:
обычные печатные обращения на стволах и –

записки, записки, записки от руки,

наколотые на сухие веточки, пришпиленные булавками к пням, разложенные на траве.

Великий писатель находил время обращаться ко всем поименно:
– Виктор Николаевич, уважаемый, очень надёжусь.
– Федя, какие же собаки ненужные бывают?
– ЗИНА, НЕПУЩУ!

Андрей Сергеев, 1980

(открыл вдруг и еще послушал)

Вдумайтесь в нашу текущую жизнь; что она такое? Взгляните на нее совершенно просто; вы заметите тогда лишь поток всевозможных мыслей и чувств, различных воспоминаний, различных ощущений – то световых, то звуковых, то других. Все они переплетаются и бывают сложены то так, то иначе. Здесь вы видите одно, слышите одно, а через минуту вы услышите другое, новое. Содержание вашей сознательной жизни меняется ежемгновенно, причем самой смены вы не замечаете. Вы помните, что было вчера, вы помните многое, что было очень давно, но вы не помните всего, вы не помните, когда вы начали жить; и возникает вопрос: имеем ли мы вообще право говорить о начале потока мыслей, чувств и ощущений, из которых сложены мы и то, что мы переживаем? Ведь такое начало мы доказать не можем. Мы действительно видим, как другие тела рождаются и умирают, мы с ними общаемся, но ведь, в сущности, мы живем не их жизнью, мыслим не их мыслями.

Нужно ли предполагать, что поток нашей жизни имеет начало? Вот мы живем, и мыслим, и чувствуем; мы жили раньше, и, очевидно, и еще раньше, и еще – хотя мы этого и не помним. Мы ведь часто не помним того, что было вчера. Но если мы даже скажем, что мы кем-то созданы, то разве это, в сущности, будет начало? Возникает новый вопрос: кем создан создатель и создан ли он вообще? Он, очевидно, не имеет начала. Но для чего тогда его акт создания? Не проще ли предположить, что мы не созданы, не имеем начала, а были всегда?

Другие говорят, что жизнь образовалась из материи. Следовательно, материя была всегда, она не имеет начала. Но почему же жизнь должна иметь начало?

С буддийской точки зрения все эти вопросы праздны и не нужны; жизнь не имеет начала. Каждое живое существо есть явление безначальное. То, что мы называем "телом", лишь сочетание некоторых частей какого-то потока, такое же сочетание и то, что мы называем своим "я", и то, что мы называем своим миром, своими родными, своими вещами – все вместе это только одна сложная фигура, составленная из тех элементов, которые протекают безостановочно, которые мы просто можем установить, но которые нам незачем пытаться объяснять. И мы не имеем права обособлять части общего узора и говорить: вот солнце, вот "я". Нет солнца, нет "я" в смысле чего-то самостоятельно существующего. Есть лишь сложный узор: "личность, видящая солнце", одна нераздельная картина.

Все попытки объяснить начало сознательной жизни – создателем ли или механическим процессом – совершенно произвольны и к тому же только отодвигают вопрос, который, по существу, неразрешим, ибо он, по существу, бессмысленный – начала нет!

Оттон Оттонович Розенберг, «О миросозерцании современного буддизма на Дальнем Востоке. Лекция, читанная на открытии первой буддийской выставке в Петербурге», 1919

Ее локон качается, независимость его от нее, его движет струйка воздуха в душном вагоне, радуешься правильности занятого ей места, тому острову свежести, что отошел сидящему напротив человеку. Мое внимание, складки ее одежды, за все время ее глаза ни разу не поднимаются, не отрываются, предпочитают наблюдению работу скольжения по экрану. Эдуард Вениаминович Лимонов говорит в моих ушах о подлинной жизни, которую он видел, которую, впрочем, он назвал романом. Пока локон любится с ветром, ее подушечка отпальцовывает фотографии из отзывов. Подлинную русскую жизнь можно изучать по ним. Если не обращать внимания на китайские товары в центре этих снимков, коробки и почтовые наклейки, то есть если смотреть на них инверсивно ее взгляду, то на одно или два мгновения можно стать писателем Лимоновым - и увидеть все. Покрывала мебели, обязательную бахрому, обтянутые животы, руки, узкие зеркала, маленькие кухни, улыбки детей, тапочки, клеенки на столах, лодыжки.

Мы привыкли читать в книгах о тоске без интереса. Полирующие премии писатели рассказывают нам о тонущем в ожидании, требующем оправдания или даже памяти. Но ни у одного из них нет размаха русского отзыва, нет интереса, а значит, видимо, и жизни.

Есть глупая, в общем, установка, связывающая Россию с "дешево и плохо". Это неверно. И не было верно никогда. Как ее пространство прочитывается выносимой дорогой, так и ее движение уравнивается желанием улучшения. Мы читаем: укоротить, перепаять, подклеить, перепрошить, допилить. Сапоги старшей сестры повсюду. Мы надеваем на себя Россию, и она нам велика, просторна, не по размеру как будто, как с ней быть? Где-то в этих комнатах, кухнях, кузнях деньги переплавляются в слова. Мы привыкли искать персонификацию русского текста, выразителя, сказителя, Бояна. Но нужен ли он на нашу собственную дорогу? Русская романтика трижды переживала смерть автора и всякий раз отскакивала, будучи очень молодой в целом культурой, едва ли намного более старшей, допустим, американской, мы выигрывали и продолжаем выигрывать в сложности организации носимого смысла. Потому что смысл в ношении великих, превосходящих нас вещей есть всегда.

Я уверен в самостоятельной ценности поэтики русского отзыва, русского специализированого форума и русского чата. Ассимиляция с китайского культурой неслучайна: русский современный отзыв - это китайские пиньхуа, сказания об удивительном, тысячелетия спустя мы поймем это, если сохранится язык, а он сохранится, я тоже в это верю.

Приключения ее локона и пальца, мои попытки узнать, отчего левый наушник со временем начинает звучать глуше. Именно левый. Всегда. Не уверен, по науке ли этот ответ, но он мне нравится: левое ухо выделяет больше серы, оттого левый наушник засоряется быстрее. Так пишут на форуме, неизвестный русский писатель всегда новой и живой книги. Мысль чувствует ветер, значит почти всю музыку на стереоэффекте, на всей широте сцены, на всех наших арматурных мы слышим не так, как нужно? Разве не поэтому виртуализация (подмешивание в правый канал сигнала из левого и наоборот) улучшает качество? И не поэтому ли глохнет со временем левая идея? До тех самых пор, пока не растворит перекись водорода или спирт остатки серы, серости, середины.

Вечером, когда стало темно, я увидел, что звезд очень много и что у них есть лучи. Я стал думать о том, что до этого все, что я видел, я видел неправильно.

Это Добычин, вы знаете. Все уже было, все, кроме Льва Толстого. Мысли цепляются за локоны и пальцы, как слова в книге Ротикова о голубом Петербурге. Но еще не было и Книги воды. Как и акцентов на мидбас.

Олег Нестеров:
Текст Гийома Аполлинера "Есть" в проекте интуитивной музыки Zerolines. Многие мне говорили, что для них этот номер стал самым пронзительным и страшным. В новом zerolines будут Жак Превер, Тонино Гуэрра, Александр Блок и Константин Кедров.

https://youtu.be/LFNG-M1LUgQ

В сеть выкладывается архив группы Alien Pat. Holman. Судя по выходным данным каждого альбома, ОФИЦИАЛЬНО.

https://alienpatholman.bandcamp.com/album/holman-theatre-1

Четвертый час хожу от окна к окну, на башке как отметина. Ну что же, не было со мной такого, не было так близко. Вот твой сорокетник, привыкай. Помню, как Яна сказала, как будто даже для себя: я полюбила Вову и перестала писать, думаю, что каждый из тех, знал его, ловил себя на таком желании, Яна говорила за всех, и любила его за всех тоже. Четыре часа назад она написала, что Володи не стало. Трудно было назвать нас друзьями, даже думать нечего, но нас многое связывало, пусть даже это многое уместилось в 3-4 дня больших и маленьких разговоров. Мне хочется верить, что если у меня есть судьба, то эта судьба быть другом самых лучших людей.

Вова был больше каждого, кто был с ним ровесником, хотя бы потому, что не бросал письма, даже не думал об этом. В болезни ли, в радости. И я помню его именно таким - большим. Я был младше, и мне было легче это увидеть. Оттого так больно было смотреть, как рак съедает этого самого жизненного из всех известных мне фантастов. Где-то между решетками этого самого хренового в мире полудня мы сравнялись, как будто бы посмотрели друг на друга. Не прощаемся, Вова. Спаси, Господи, всех вас, тебя, Яну, детей, родителей, друзей. Семнадцатого сентября две тысячи восемнадцатого года в одиннадцать пятьдесят не стало большого русского писателя Владимира Данихнова.

Я бы возможно так никогда не узнал о шотландской группе The Amazing Snakeheads и их единственном альбоме «Amphetamine Ballads».

Добраться до моих грязных ушей им не помог ни релиз на Domino, ни рецензия на Pitchfork. Да и развалились они несколько лет назад.

Но вот недавняя смерть фронтмена в возрасте 32 лет «поспособствовала» — и это конечно очень крутая музыка. Терпеть не могу всякие музыкальные эпитеты, типа «рваные анусы ритмов», «жужжащие как бешеные осы гитары» или «вокал со змеями из дыр в черепе». Но такое мог придумать и сделать только человек с больной головой — от рака мозга Дэйл Барклэй и умер. Жалеть тут нечего, просто слушайте.

Прощай, новый русский. 90-е. Авт. Е.Кондаков.

Новый альбом любимой группы.

https://windhand.bandcamp.com/album/eternal-return

Написал наконец о Памяти памяти трудный, но максимально веселый текст. Ей-богу, я хотел сделать его другим, но потом я зачем-то прочел почти все об этой книге (в т.ч. и (!) телеграмы), и рука повела сама свой разговор. Очень сложно писать о таких книжках прежде всего потому, что легче легкого мимикрировать в автора и остаться им навсегда (т.е. на 10 минут этого текста).

Учтите, когда будете (если будете) читать, я выпрыгивал из мешка, с которым успели поскакать многие почтенные люди.

Инстант вью
Веб

В зимний городок на северо-востоке Китая приезжает торговец мылом со средневековым лицом и кожаным чемоданом. Место не слишком благополучное: вокруг нищета, запустение и разруха; разбитые окна и необитаемые помещения. На улице торговец встречает одинокого юношу, рекламирующего с помощью художественных кувырков уроки кунфу и английского, и предлагает ему понюхать чудесного мыла, отчего юноша теряет сознание, и торговец — оказывающийся мошенником — равнодушно грабит доверчивого бедолагу. Стоит юноше придти в себя — к нему цепляется еще один пройдоха, переодетый в буддийского монаха и выпрашивающий подаяние на восстановление якобы сгоревшего храма. Этими двумя не исчерпывается список экранных мошенников, выживающих мелкими преступлениями, но не проявляющих склонности к агрессии. Остальные жители города — родом откуда-то из к/ф «Трудно быть богом», потусторонние босхианские лица.

«Свободно и легко» Гэн Цзюня — медленная абсурдистская комедия, способная измотать нервы неподготовленному зрителю. По темпоритму и отмороженному вайбу это китайский Каурисмяки; по содержанию — скорее Коэны на седативах: путанные ухищрения идиотов да нелепая смерть. В комплекте — макабрический китайский саундтрек под Нила Янга. В ролях — непрофессиональные актеры, но очень колоритные товарищи; многие — под собственными именами. Абсурдизм происходящего — как часто бывает — условный, новостная хроника китайской провинции может поконкурировать с сюжетом по степени небывальщины. Несмотря на холод и деланное равнодушие автора, «Свободно и легко» — из таких фильмов, которые либо западают в душу, либо немедленно отталкивает на физиологическом уровне. К Гэн Цзюню можно предъявить много формальных претензий, но органичность, с которой встроены в искусственную киносреду эти сельские исполины, дорогого стоит.

https://www.imdb.com/title/tt6244730/?ref_=nv_sr_1

10 альбомов середины осени. Вилькоммен.

Медиум/Инстант вью
Веб: https://soloma.today/sept-oct-new-music/

Прочитал, не останавливаясь, вторую книгу Виктора Сержа, и меня снова не отпускает. Поразительная книга – написанная в 1946 году, последняя книга автора, похожая то ли на исповедь, то ли на завещание, она как будто предвосхищает появление «нового романа» – само выражение появится более чем десять лет спустя, и даже «Чума», поднятая «новыми романистами» в качестве одного из знамен, будет написана только через год (впрочем, «Тошнота» уже почти десять лет как написана), а главные тексты появятся лишь к середине или даже к концу пятидесятых. А вот поди ж ты.

У романа «Когда нет прощения» странная структура – четыре очень условно связанные между собой части, написанные в разных стилях, но все четыре – свидетельства гибели Утопии, которой (гибели) и посвящен роман, свидетельства тому, что прощения, действительно, нет – никому.

Итак, действие первой части, задающей тон всему роману, развивается в предвоенной Франции, и повествование здесь похоже на параноидальный бред человека, угнетенного манией преследования. Но, возможно, это не мания, а реальность – бывший «шпион» (беру в кавычки, потому что этим словом удобнее всего назвать данного персонажа, хотя он, скорее всего, не шпион) Д., или Саша – у него много имен – пытается выйти из игры, потому что дело, которому он служил, предано и переврано – или он только чувствует, что оно будет предано и переврано, не важно, – но выход из игры обозначает для его бывших соратников или дезертирство, или предательство, а в военное время (которое растянулось на всю первую половину ХХ века) и то, и другое карается смертью, и Д. утягивает за собой тех, кто ему наиболее близок.

Во второй части повествование переносится с занесенный снегом и умирающий от голода блокадный Ленинград – здесь оказывается Дарья, боевая подруга Д., только вернувшаяся из ссылки, – она работает переводчицей немецких военнопленных: центральный эпизод главы – спор советского военного и немецкого пленного, истерика двух погибающих людей, которые не умеют слышать друг друга. И Дарья – маленькая, потерявшаяся в этой страшной зиме и в этом страшном веке девочка, ищущая спасения от одиночества, – не может им помочь.

Третья часть – самая странная, гротескная, сюрреалистическая. Действие происходит в небольшом немецком город, на который адским дождем рушатся бомбы, и город горит – вместе с населяющими его странными, потерявшими веру людьми.

И, наконец, часть четвертая – как эпилог: смерть главных героев (главных ли? они же, как и в «Белом море», тоже лишь притворяются таковыми) в Мексике – там, где в сороковом был убит Троцкий, где чуть позже умрет и сам Виктор Серж, придумавший всю эту страшную и красивую историю. Придумавший ли?

«Незначительные катастрофы готовятся и совершаются точно так же, как великие общественные потрясения, их тоже предвещает отдаленный рокот, доступный тем, кто не оглушает себя звуками джаза…»