На сайте "Сеанса" опубликовали забытое интервью Сергея Курехина 1989 года. Мало того, что оно любопытно само по себе, но оно еще и касается тем, которые я пытаюсь освещать в этом уютном уголке, в частности тему среды, авангарда и официоза. Вот отрывок: "Было ощущение, что все окружающее придумано — нарочито, нелепо и глупо. Это действительно так и было. Но вот опять — я не знаю, когда что во что переходит. Наступает момент, когда вы начинаете понимать, что в ту музыку, которую вы любили, вы привносили то, чего в ней не было, и за это приходится расплачиваться. У меня эволюция происходила гораздо быстрее, чем у всех людей рядом, и поэтому каждый раз происходило смещение, оно до сих пор так же идет. Наверное, потому что у меня общая психофизическая конструкция гораздо более неврастеничная, общий круг замыкается гораздо быстрей. Рок мне надоел гораздо быстрее, чем всем моим друзьям. И поэтому мне надо было искать какую-то отдушину, то, что меня бы поддерживало, что являлось бы антитезой моему кругу. Эту поддержку я нашел в авангардном джазе. Никто из моих сверстников не слушал авангардного джаза, его слушали люди, которые были на десять-пятнадцать лет старше меня. И вот эта среда стала моей средой. А в тот момент, когда джаз показался мне уже совершенно выдохшимся и бессмысленным — я играл тогда в ансамбле Анатолия Вапирова — мне нужно было найти антитезу уже той среде, в которой я существовал определенное долгое время. И тогда я подружился с Гребенщиковым. И вот мы начали записывать первые альбомы, тогда это для меня имело смысл. Этот второй роковый период продлился несколько дольше, чем первый. Если первое поколение рока было чисто эпигонское (если бы не новая западная культура, которая проникала к нам с большим трудом, его бы вообще не было), то второй период уже был попыткой сконструировать что-то свое. Для многих людей, с которыми я тогда сталкивался, рок был открытием, а для меня и Гребенщикова это уже был второй этап. Хотя это было неосознанно и абсолютно естественно. Для меня это была уже двойная оппозиция. Скажем, фри-джазовый период — это двойная оппозиция: оппозиция к официальной культуре и оппозиция к року. Третий же этап — это уже какая-то безумная оппозиция, это возвращение к первому этапу, но уже на новом качественном уровне, и это уже оппозиция к официозу и к фри-джазу. Но, повторяю, я никогда не считал, что мне нужно делать что-то, что было бы антитезой чему-то, у меня было ощущение естественности процесса. <...> Просто сейчас есть потребность в чем-то таком, что отбросило бы нас далеко от той культуры, которая существовала вокруг нас на протяжении долгого времени. Но помимо отталкивания от среды, у меня сегодня идет еще и отталкивание от времени". Это ощущение неопределенности и подполья, и официоза, в общем, затянулось - и, кажется, сил преодолеть разлом идеалов, по крайней мере, в известной нам культуре нет. А ведь, я думаю, что рецепт верный - нужно отталкиваться от времени. Перестать видеть это время, уйти от истории. полностью интервью здесь: http://seance.ru/blog/kuhnya-kuryohina/
Журнал «Сеанс»
Кухня Курёхина
Память подводит меня. Не годы, а расстояния и утраты стирают из нее куски жизни. Той весны, например, я почти не помню. Помню: кухню Курёхина, литры чаю, выпитые с ним за те несколько дней, что длился наш разговор, тихую его жену (когда звонил телефон, отвечала…
Б. Рыжий
"Сегодня 9-ое мая — день победы над фашистской Германией, и весь двор «ента банда, чё во дворе стоит» ходит вся на рулях «все бухие». Половина джентльменов мирно сидят на скамейках у первого подъезда, и их тошнит. Остальные матерятся. И вот, когда я ходил отправлял тебе письмо, они на меня наехали, я сначала объяснял им, что я «их друг» Боря, а потом надоело, и самому крутому и самому пьяному сунул прямо в харю. Тогда они меня признали, и предложили «бухнуть», но я сказал, что я пить не буду, а пойду лучше домой. Они сделали вид, что обиделись, и опять стали наезжать. Но я всё-таки прошел домой".
Борис Рыжий пишет сестре Ольге. В этих строчках ему 16, 9-й класс. Пустой первопуток, точка из неги. Через одиннадцать лет он повиснет на балконной двери и уйдет навсегда. Это случилось в 2001-м, тоже в мае: поэта Бориса Рыжего нет с нами уже 15 лет.
Писать о нем, кажется, сложнее прочих. Не только потому, что это всегда разговор о самоубийстве, но и - в большей степени - потому, что сам Борис Рыжий так и остался неразгаданной метафорой ускользания. Мы ничего не знаем о нем - и, может быть, это незнание и привело его тем утром на балкон. И даже "друг" он кавычит, уже тогда. У кого спросить?
Господи, это я
мая второго дня. —
Кто эти идиоты?
Это мои друзья.
Есть две его биографии, вышли они совсем недавно. "Дивий камень" Фаликова, издан многотиражкой в "малой серии" ЖЗЛ, и "Поэт Борис Рыжий" Казарина, 200 экз., "Кабинетный Ученый". Обе книги неудачные, сбивчивые, слишком близкие к Борису Рыжему. Настолько, что порой в этой близости больше виден биограф. И, действительно, что у Казарина ("односельчанина"), что у Фаликова (литературного восприемника) повествование глубоко исповедальное, лирическое. Оно множит мифы, часто пустые, и осколки - уже довольно известные всем, кто любит или что-то слышал - становятся осколками зеркала. Впрочем, это все Рыжий: сам же заручился не писать мемуары и с товарища Леонтьева, давшему ему Голландию, клятву взял. И тот держит слово. А слово кроет джокером масти всех других. Была и такая игра. Повествование обеих биографий (никакой точности, к черту нон-фикшен, особенно у Фаликова) слоится авторскими самобичеваниями, подбивками стихов, статей, интервью, воспоминаний, дневников. Компиляция, подлинно - мемуары. Это трудное чтение - и все-таки, несмотря на все очевидные недостатки избранного метода, здесь, кажется, есть некий продуктивный способ сказать о Борисе Рыжем главное.
Все дело в настройках, но не в оптике, видимо. Нужно лишь сместить фокус с вины на любовь, с горечи утраты на факты, и Борис Рыжий вместит все возможные лики, а ведь так и было. Такая была игра.
Он - маска, сам выбирал, продумывал, мастерил. В жизни, литературе, разницы, конечно, не было. "Ты дочь моя, а не мать". Или вот, к примеру, тот же "Роттердамский дневник": как календарные листья слетают со слов уколы совпадений, встреч, набросков. Реальных и сломанных, смазанных. Так ему хотелось, вероятно. Высшего качества проза. "Без дураков", пользуясь его же любимым присловием. Почему? Потому что в прозе этой Рыжий ни разу не изменил себе: диагноз точен, распад неизбежен. Кажется, весь текст и мыслился как рождение. "Куда все подевалось? Что стало с нами? Почему господин в зеркале думает о смерти чаще, чем о жизни. Бреется брезгливо и думает о смерти. Почему стало плевать на то, во что ты одет? Где стрелочки на брюках? Что за перья и нитки на пальто? И что это за турецкая дрянь у меня на ногах, я всегда носил минимум “Саламандру”? Мы предпочли вымыслу реальность, я во всяком случае, а реальность что, вот она такова. Она серьезна до глупости, она сидит с тобой в кафе в виде Оли Славниковой и говорит, что обязательно надо печататься в “Новом мире”, потому что это престижно, или вдруг, превратившись в редактора одного поэтического альманаха, назидательно объясняет: говорить о Довлатове как о серьезном писателе просто смешно! Реальность предлагает сыграть по-крупному. И как бы ты хорошо ни передергивал, эта дрянь передергивает лучше. Я проиграл несколько деревенек, поручик, но, черт возьми, я отыграюсь, в один прекрас
"Сегодня 9-ое мая — день победы над фашистской Германией, и весь двор «ента банда, чё во дворе стоит» ходит вся на рулях «все бухие». Половина джентльменов мирно сидят на скамейках у первого подъезда, и их тошнит. Остальные матерятся. И вот, когда я ходил отправлял тебе письмо, они на меня наехали, я сначала объяснял им, что я «их друг» Боря, а потом надоело, и самому крутому и самому пьяному сунул прямо в харю. Тогда они меня признали, и предложили «бухнуть», но я сказал, что я пить не буду, а пойду лучше домой. Они сделали вид, что обиделись, и опять стали наезжать. Но я всё-таки прошел домой".
Борис Рыжий пишет сестре Ольге. В этих строчках ему 16, 9-й класс. Пустой первопуток, точка из неги. Через одиннадцать лет он повиснет на балконной двери и уйдет навсегда. Это случилось в 2001-м, тоже в мае: поэта Бориса Рыжего нет с нами уже 15 лет.
Писать о нем, кажется, сложнее прочих. Не только потому, что это всегда разговор о самоубийстве, но и - в большей степени - потому, что сам Борис Рыжий так и остался неразгаданной метафорой ускользания. Мы ничего не знаем о нем - и, может быть, это незнание и привело его тем утром на балкон. И даже "друг" он кавычит, уже тогда. У кого спросить?
Господи, это я
мая второго дня. —
Кто эти идиоты?
Это мои друзья.
Есть две его биографии, вышли они совсем недавно. "Дивий камень" Фаликова, издан многотиражкой в "малой серии" ЖЗЛ, и "Поэт Борис Рыжий" Казарина, 200 экз., "Кабинетный Ученый". Обе книги неудачные, сбивчивые, слишком близкие к Борису Рыжему. Настолько, что порой в этой близости больше виден биограф. И, действительно, что у Казарина ("односельчанина"), что у Фаликова (литературного восприемника) повествование глубоко исповедальное, лирическое. Оно множит мифы, часто пустые, и осколки - уже довольно известные всем, кто любит или что-то слышал - становятся осколками зеркала. Впрочем, это все Рыжий: сам же заручился не писать мемуары и с товарища Леонтьева, давшему ему Голландию, клятву взял. И тот держит слово. А слово кроет джокером масти всех других. Была и такая игра. Повествование обеих биографий (никакой точности, к черту нон-фикшен, особенно у Фаликова) слоится авторскими самобичеваниями, подбивками стихов, статей, интервью, воспоминаний, дневников. Компиляция, подлинно - мемуары. Это трудное чтение - и все-таки, несмотря на все очевидные недостатки избранного метода, здесь, кажется, есть некий продуктивный способ сказать о Борисе Рыжем главное.
Все дело в настройках, но не в оптике, видимо. Нужно лишь сместить фокус с вины на любовь, с горечи утраты на факты, и Борис Рыжий вместит все возможные лики, а ведь так и было. Такая была игра.
Он - маска, сам выбирал, продумывал, мастерил. В жизни, литературе, разницы, конечно, не было. "Ты дочь моя, а не мать". Или вот, к примеру, тот же "Роттердамский дневник": как календарные листья слетают со слов уколы совпадений, встреч, набросков. Реальных и сломанных, смазанных. Так ему хотелось, вероятно. Высшего качества проза. "Без дураков", пользуясь его же любимым присловием. Почему? Потому что в прозе этой Рыжий ни разу не изменил себе: диагноз точен, распад неизбежен. Кажется, весь текст и мыслился как рождение. "Куда все подевалось? Что стало с нами? Почему господин в зеркале думает о смерти чаще, чем о жизни. Бреется брезгливо и думает о смерти. Почему стало плевать на то, во что ты одет? Где стрелочки на брюках? Что за перья и нитки на пальто? И что это за турецкая дрянь у меня на ногах, я всегда носил минимум “Саламандру”? Мы предпочли вымыслу реальность, я во всяком случае, а реальность что, вот она такова. Она серьезна до глупости, она сидит с тобой в кафе в виде Оли Славниковой и говорит, что обязательно надо печататься в “Новом мире”, потому что это престижно, или вдруг, превратившись в редактора одного поэтического альманаха, назидательно объясняет: говорить о Довлатове как о серьезном писателе просто смешно! Реальность предлагает сыграть по-крупному. И как бы ты хорошо ни передергивал, эта дрянь передергивает лучше. Я проиграл несколько деревенек, поручик, но, черт возьми, я отыграюсь, в один прекрас
ный день я оставлю этих ребят без штанов. Слово офицера". Игра, как водится, оказалась сильнее. Рождения не случилось. А далее известно: пояс от кимоно, балкон, почти заснул, закладка на Полежаеве, "я всех любил". "Без дураков".
Маска теперь каждому впору. Я впервые услышал о поэте Борисе Рыжем от Натана Дубовицкого. Была какая-то кулуарная встреча с пишущим молодняком, тогда таких было много, кто-то даже в Ново-Огарево ездил. С. (Дубовицкий - фамилия жены) спросил Васю Чепелева: как же так, не уберегли? Вася сконфузился. Встреча казалась рядовой. На устах бренчали инновации, прорывы, революция. Дубовицкий говорил о тексте. Думаю, будучи плотью и кровью модернистской традиции, С. верил в художника, его преобразовательную силу. Это нечто римское как будто бы: политик-философ, модернист, мистик, главный идеолог. Суверенная демократия. Трудно дружить с писателем - и не стать его персонажем. Если бы я был автором политической заметки, я должен был бы ставить вопрос этически, по-граждански: на каком праве этот художественный эксперимент, жечь Рим ради вдохновения? Но тогда, в начале 10х, с устами, полными инноваций, протеста и перемен, у нас не было выбора. Кроме одного. И я, когда смотрю сейчас на те майские дни моей разогнавшейся юности, понимаю, что только на этом стыке, на ребре между социальным, гражданским и эстетическим рождается "вторая", скрытая, культура. Кто же этот поэт, Вася? - спрашивал я Чепелева по пути к тогда еще открытым ПирОГАМ на Никольской. Борис Рыжий. Хороший поэт. - отвечал. - Был.
"...потом все смолкло, и я сочинил стихотворение Набокова “В книге сказок помнишь ты картину...”, вспомнил, что это не мои стихи, и подумал, что Ирина правильно сделала, не взяв мою фамилию, а Артема в школе дразнить будут. Перегнулся, сколько мог, через борт ванны и шмякнулся на кафель. Перетянул, помогая зубами, руку подвернувшейся тряпкой и почти сразу потерял сознание. Между “почти” и “сразу” по лугу с колокольчиками и ромашками проскакал Тоша на маленькой лошадке, и я мысленно кивнул — белая, да, с голубой гривой..."
Я начинал этот текст с мыслью, что именно Дубовицкий мог бы стать лучшим его биографом. Все так и есть, но... Вот вопрос: кто же кого написал? С. Рыжего или - наоборот? Строго, мы знаем три его книги: том публицистики и два романа. Критика видит в двух последних соперничество с Лимоновым, Сорокиным, Пелевиным, отмечает его англоманство, страсть к мистике и т.п. т.д. Незамеченным остается лишь Рыжий, любимый его поэт. Между тем, влияние его огромно. "Роттердамский дневник" заканчивается многоточием. Сложноорганизованные наброски не стали книгой, но тем не менее стали прозой. "Околоноля", "Машинка и Велик" дописывают то, на чем Борис Рыжий остановился, то, что он не успел или не захотел написать. Да вот же "Интро": "Входят два клоуна; имя им Бим и Бом, Инь и Ян, Адам и Ева, Тайра и Минамото, Владимир и Эстрагон, Он и Офф, Ницше и Пустота, Маша и Медведи. Но эти имена ненастоящие, потому что настоящих имён у них нет, а есть только роли". Шекспир? Да. Но и Рыжий. Маска.
Его называют певцом Вторчика, ул. Титова, маргинальной среды. Один сел, другой откинулся. Бокс, карты, пацаны. Для шершавой книжной публики, конечно, нечто запредельное. Они и говорят (так у Фаликова): вот не было на карте такого места, а теперь есть благодаря музыке его стихов, это значение гения. Только ли в музыке дело? Он же сам пишет: выбрал реальность. Реальность обернулась суверенной демократией. То есть историей страны, а не точкой на карте. Вторая культура всегда об истории, шире - времени. Вернее, даже о том, что время выигрывает всегда.
Я тебе привезу из Голландии Legо,
мы возьмем и построим из Legо дворец.
Можно годы вернуть, возвратить человека
и любовь, да чего там, еще не конец.
Я ушел навсегда, но вернусь однозначно -
мы поедем с тобой к золотым берегам.
Или снимем на лето обычную дачу -
там посмотрим, прикинем по нашим деньгам.
Станем жить и лениться до самого снега.
Ну, а если не выйдет у нас ничего -
я пришлю тебе, сын, из Голландии Legо,
ты возьмешь и построишь дворец из него.
Маска теперь каждому впору. Я впервые услышал о поэте Борисе Рыжем от Натана Дубовицкого. Была какая-то кулуарная встреча с пишущим молодняком, тогда таких было много, кто-то даже в Ново-Огарево ездил. С. (Дубовицкий - фамилия жены) спросил Васю Чепелева: как же так, не уберегли? Вася сконфузился. Встреча казалась рядовой. На устах бренчали инновации, прорывы, революция. Дубовицкий говорил о тексте. Думаю, будучи плотью и кровью модернистской традиции, С. верил в художника, его преобразовательную силу. Это нечто римское как будто бы: политик-философ, модернист, мистик, главный идеолог. Суверенная демократия. Трудно дружить с писателем - и не стать его персонажем. Если бы я был автором политической заметки, я должен был бы ставить вопрос этически, по-граждански: на каком праве этот художественный эксперимент, жечь Рим ради вдохновения? Но тогда, в начале 10х, с устами, полными инноваций, протеста и перемен, у нас не было выбора. Кроме одного. И я, когда смотрю сейчас на те майские дни моей разогнавшейся юности, понимаю, что только на этом стыке, на ребре между социальным, гражданским и эстетическим рождается "вторая", скрытая, культура. Кто же этот поэт, Вася? - спрашивал я Чепелева по пути к тогда еще открытым ПирОГАМ на Никольской. Борис Рыжий. Хороший поэт. - отвечал. - Был.
"...потом все смолкло, и я сочинил стихотворение Набокова “В книге сказок помнишь ты картину...”, вспомнил, что это не мои стихи, и подумал, что Ирина правильно сделала, не взяв мою фамилию, а Артема в школе дразнить будут. Перегнулся, сколько мог, через борт ванны и шмякнулся на кафель. Перетянул, помогая зубами, руку подвернувшейся тряпкой и почти сразу потерял сознание. Между “почти” и “сразу” по лугу с колокольчиками и ромашками проскакал Тоша на маленькой лошадке, и я мысленно кивнул — белая, да, с голубой гривой..."
Я начинал этот текст с мыслью, что именно Дубовицкий мог бы стать лучшим его биографом. Все так и есть, но... Вот вопрос: кто же кого написал? С. Рыжего или - наоборот? Строго, мы знаем три его книги: том публицистики и два романа. Критика видит в двух последних соперничество с Лимоновым, Сорокиным, Пелевиным, отмечает его англоманство, страсть к мистике и т.п. т.д. Незамеченным остается лишь Рыжий, любимый его поэт. Между тем, влияние его огромно. "Роттердамский дневник" заканчивается многоточием. Сложноорганизованные наброски не стали книгой, но тем не менее стали прозой. "Околоноля", "Машинка и Велик" дописывают то, на чем Борис Рыжий остановился, то, что он не успел или не захотел написать. Да вот же "Интро": "Входят два клоуна; имя им Бим и Бом, Инь и Ян, Адам и Ева, Тайра и Минамото, Владимир и Эстрагон, Он и Офф, Ницше и Пустота, Маша и Медведи. Но эти имена ненастоящие, потому что настоящих имён у них нет, а есть только роли". Шекспир? Да. Но и Рыжий. Маска.
Его называют певцом Вторчика, ул. Титова, маргинальной среды. Один сел, другой откинулся. Бокс, карты, пацаны. Для шершавой книжной публики, конечно, нечто запредельное. Они и говорят (так у Фаликова): вот не было на карте такого места, а теперь есть благодаря музыке его стихов, это значение гения. Только ли в музыке дело? Он же сам пишет: выбрал реальность. Реальность обернулась суверенной демократией. То есть историей страны, а не точкой на карте. Вторая культура всегда об истории, шире - времени. Вернее, даже о том, что время выигрывает всегда.
Я тебе привезу из Голландии Legо,
мы возьмем и построим из Legо дворец.
Можно годы вернуть, возвратить человека
и любовь, да чего там, еще не конец.
Я ушел навсегда, но вернусь однозначно -
мы поедем с тобой к золотым берегам.
Или снимем на лето обычную дачу -
там посмотрим, прикинем по нашим деньгам.
Станем жить и лениться до самого снега.
Ну, а если не выйдет у нас ничего -
я пришлю тебе, сын, из Голландии Legо,
ты возьмешь и построишь дворец из него.
В тестовом режиме запущен сайт. Работать над ним еще нужно (особенно в части мобильной версии), но в целом читать можно. Будущие интервью, очерки и длинные тексты буду размещать там. В остальном все без изменений. Замечания и пожелания приветствуются. Заходите/читайте: http://soloma.today/ Напоминаю также: Солома. - авторский блог о культурных средах и сообществах, неизвестных широко явлениях музыки и литературы настоящего и прошлого. Проект принципиально некоммерческий. Все материалы созданы @okkie_dokkie. Кроме того, сочувствующих любезно приглашаю в свой авторский приватный канал со стихами и прозой. Ссылка: https://telegram.me/joinchat/BkzktD-CGCzTpvPSkSZV_A
СОЛОМА.
СОЛОМА. | Вторая культура, музыка, литература
Казускома: вечное возвращение.
Альбом называется "Издевательство". Трудно придумать название точнее. Ирония? Конечно. Но ирония совершенно романного свойства. И кроме того, здесь заключен явный парадокс возвращения (еще одна, кстати, вполне романтическая вещь). Возвращение - ясно - к традиционному хард, руф энд хэви 70х, ослабленными басовыми струнами, гитарному жиру и дымной атмосфере маленьких клубов и репточек. Но штука в том, что группа Казускома меняет качество этой реверсии: возврат становится не семантической (как, например, у добрых трех четвертей групп-участниц отгремевшего Psychfest'а) характеристикой метода, а вполне морфологической, т.е. природной, т.е. as it is. А такого мало. Да вот те же Sonic Death и Матушка-Гусыня приходят на ум - и все, пожалуй. Группы - важно - из Санкт-Петербурга, Казускома - трио московское.
Начинается все вполне обыденным сегодня шагом: латиница меняется на кириллицу, Kazuskoma становится Казускомой, музыка тяжелеет и "русеет". Язык подразумевает ревизию состава: к Артему Ляховскому присоединяются участники групп Спасибо и weloveyouwinona - Федор Денисов и Антон Евсеев. В 2015 году трио записывает грязный гаражный миниальбом "Втрескивание", следующий вполне в формате heavy-psych-ревайвла, самая интересная часть которого охватывает северо-запад (прежде всего, Питер и Петрозаводск). Маршрут от первой EP до дебютного лонг-плея стал для группы Казускома путешествием из Петербурга в Москву. Или - в наших терминах - еще одним возвращением.
Нас не должны путать эти невольные литературные подтексты, Россия - страна окружностей, в одной Москве четыре кольца внутри и еще два кольца дорог снаружи, у нас центр на периферии. Радищев, этот "бунтовщик хуже Пугачева", в конце XVIII века (великого века установки общественных парадигм) занимался примерно тем же и с тем же успехом, что и группа Казускома сейчас: он осваивает стандарты западной философии в ракурсе русских реалий. Не подражает, подобно, например, Кантемиру или Тредиаковскому, а именно что осваивает. Позднее, если уже совсем отвлекаться на литературу, это даст свои плоды в лице великого русского писателя Чулкова. Также и с Комой: здесь нет никакого подражания, подобного подражанию ранних психоделических групп в диапазоне от The Toobes до Scarlet Dazzle, но есть именно что освоение. Именно что кооптация, именно что на русской почве.
Их музыка лишена каких-либо ностальгических оглядок. Да, на фоне Чарли Мунхарта и Тая Сигалла освоение - лучший эвфемизм для подражания, но ведь и они занимаются примерно тем же: осваивают. Реалии только другие, а за реалиями и (музыкальный) язык. Мне кажется, что сопоставление гаражного ревайвла у нас и в Америке - большая и отдельная тема для глубокой рефлексии, но не в этот раз. Для меня в данном контексте важно еще и вот что. Помимо прочего, ведь Казускома могла бы быть, мне кажется, инкарнацией забытой уже группы Lesbian Boy, если бы та в свое время не изменила названия на Raketa Boy и не отказалась от панковской юности в стенах "Клуба им. Джерри Рубина". Ну а тут уже и до Ярче 1000 Солнц рукой подать. И здесь кольцо замыкается: возвращение приобретает должный порядок.
И тут же Sonic Death, без сравнения с ними трудно обойтись, они все-таки начали проворачивать эти штуки раньше. Разница в акцентах. У Морозова - это лирическое упражнение, у Ляховского - это упражнение в риторике. В самом деле, гараж для Sonic Death попытка скрыться, как под слоем корспейнта, а для Комы как раз повод снять покровы. Но несмотря на различия, эта в сущности жеманная музыка и тех, и у других, пафосная, дискурсивно сложена об одном: политическая подкладка рассматривается лишь как внутренний конфликт воли, а не как социальный активизм, в общем-то, заранее обреченный. "Я свободен, хотя мир вокруг нет". - Говорят они. Декларация романтического характера. И если ирония, допустим, Соломенных енотов заключала в себе признак возвышенного отдаления от распавшейся формы мира, то здесь наоборот - мир становится объектом казуальных интерпретаций, столкновений, игр со штампами.
Альбом называется "Издевательство". Трудно придумать название точнее. Ирония? Конечно. Но ирония совершенно романного свойства. И кроме того, здесь заключен явный парадокс возвращения (еще одна, кстати, вполне романтическая вещь). Возвращение - ясно - к традиционному хард, руф энд хэви 70х, ослабленными басовыми струнами, гитарному жиру и дымной атмосфере маленьких клубов и репточек. Но штука в том, что группа Казускома меняет качество этой реверсии: возврат становится не семантической (как, например, у добрых трех четвертей групп-участниц отгремевшего Psychfest'а) характеристикой метода, а вполне морфологической, т.е. природной, т.е. as it is. А такого мало. Да вот те же Sonic Death и Матушка-Гусыня приходят на ум - и все, пожалуй. Группы - важно - из Санкт-Петербурга, Казускома - трио московское.
Начинается все вполне обыденным сегодня шагом: латиница меняется на кириллицу, Kazuskoma становится Казускомой, музыка тяжелеет и "русеет". Язык подразумевает ревизию состава: к Артему Ляховскому присоединяются участники групп Спасибо и weloveyouwinona - Федор Денисов и Антон Евсеев. В 2015 году трио записывает грязный гаражный миниальбом "Втрескивание", следующий вполне в формате heavy-psych-ревайвла, самая интересная часть которого охватывает северо-запад (прежде всего, Питер и Петрозаводск). Маршрут от первой EP до дебютного лонг-плея стал для группы Казускома путешествием из Петербурга в Москву. Или - в наших терминах - еще одним возвращением.
Нас не должны путать эти невольные литературные подтексты, Россия - страна окружностей, в одной Москве четыре кольца внутри и еще два кольца дорог снаружи, у нас центр на периферии. Радищев, этот "бунтовщик хуже Пугачева", в конце XVIII века (великого века установки общественных парадигм) занимался примерно тем же и с тем же успехом, что и группа Казускома сейчас: он осваивает стандарты западной философии в ракурсе русских реалий. Не подражает, подобно, например, Кантемиру или Тредиаковскому, а именно что осваивает. Позднее, если уже совсем отвлекаться на литературу, это даст свои плоды в лице великого русского писателя Чулкова. Также и с Комой: здесь нет никакого подражания, подобного подражанию ранних психоделических групп в диапазоне от The Toobes до Scarlet Dazzle, но есть именно что освоение. Именно что кооптация, именно что на русской почве.
Их музыка лишена каких-либо ностальгических оглядок. Да, на фоне Чарли Мунхарта и Тая Сигалла освоение - лучший эвфемизм для подражания, но ведь и они занимаются примерно тем же: осваивают. Реалии только другие, а за реалиями и (музыкальный) язык. Мне кажется, что сопоставление гаражного ревайвла у нас и в Америке - большая и отдельная тема для глубокой рефлексии, но не в этот раз. Для меня в данном контексте важно еще и вот что. Помимо прочего, ведь Казускома могла бы быть, мне кажется, инкарнацией забытой уже группы Lesbian Boy, если бы та в свое время не изменила названия на Raketa Boy и не отказалась от панковской юности в стенах "Клуба им. Джерри Рубина". Ну а тут уже и до Ярче 1000 Солнц рукой подать. И здесь кольцо замыкается: возвращение приобретает должный порядок.
И тут же Sonic Death, без сравнения с ними трудно обойтись, они все-таки начали проворачивать эти штуки раньше. Разница в акцентах. У Морозова - это лирическое упражнение, у Ляховского - это упражнение в риторике. В самом деле, гараж для Sonic Death попытка скрыться, как под слоем корспейнта, а для Комы как раз повод снять покровы. Но несмотря на различия, эта в сущности жеманная музыка и тех, и у других, пафосная, дискурсивно сложена об одном: политическая подкладка рассматривается лишь как внутренний конфликт воли, а не как социальный активизм, в общем-то, заранее обреченный. "Я свободен, хотя мир вокруг нет". - Говорят они. Декларация романтического характера. И если ирония, допустим, Соломенных енотов заключала в себе признак возвышенного отдаления от распавшейся формы мира, то здесь наоборот - мир становится объектом казуальных интерпретаций, столкновений, игр со штампами.
Это музыка, открывающая за подшпорками казалось бы устойчивого быта подлинный хаос, размытость чувств и невозможность созидания, с одной стороны, но и - с другой - предполагает значительность нового шага, масштаб новой игры.
https://soundcloud.com/kazuskoma/sets/izdevatalstvo
https://soundcloud.com/kazuskoma/sets/izdevatalstvo
SoundCloud
ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО
ЛЕГЕНДАРНЫЙ ПЕРВЫЙ АЛЬБОМ О ЛЮБВИ
so.lnk.to/IZDEVATELSTVO
so.lnk.to/IZDEVATELSTVO
Тот же текст на сайте (он несколько обновился): http://soloma.today/kazuskoma/
СОЛОМА.
Ты не сможешь понять меня
Фото: vk
Альбом называется
Альбом называется
Новый, но слегка запоздалый текст об Эрике Сати. В мае мир праздновал его 150-летие.
Один из своих автопортретов он подпишет словами друга: "Я пришел в старый мир слишком молодым". Что это - молодость? Это растянутое утро; растраченные сигаретные клубы; часы взаперти свободной гримерки - "Сати, ты должен быть трезв"; вечерние пешие километры с Монпарнаса в дом с четырьмя трубами; часы разговоров. Когда новые спицы парижского солнца коснутся Сены, и она станет слегка похожей на розовую от трепета недавнего свидания хористку из Эколь дэз Ар, ветер подхватит их голоса. Голоса любви, голоса той последней ссоры возле окна. Что после этого время? слова? воздух? Музыка должна быть распорядком, украшать быт, лакировать его. Как радуга, если допустить, что радуга содержит смысл. Музыка - это инстинкт. Впрочем, все слова неудачные. Кто укусил больнее - Сати или эпоха? Кокто уверяет, что оба достойны победы: Сати сидел в пасти Фафнира и играл свои пьесы, Волк, знак обреченной судьбы мира, не смел щелкнуть зубами. Эпоха рождала шедевры, невиданные ранее, Сати своей беспечной растянутой молодостью методично устилал им дорогу. Оба стоили друг друга, животные мудрее (Сати был в этом убежден), при невозможности выигрыша они делят территорию поровну. Так и случилось.
Полностью на сайте: http://soloma.today/satie/
Один из своих автопортретов он подпишет словами друга: "Я пришел в старый мир слишком молодым". Что это - молодость? Это растянутое утро; растраченные сигаретные клубы; часы взаперти свободной гримерки - "Сати, ты должен быть трезв"; вечерние пешие километры с Монпарнаса в дом с четырьмя трубами; часы разговоров. Когда новые спицы парижского солнца коснутся Сены, и она станет слегка похожей на розовую от трепета недавнего свидания хористку из Эколь дэз Ар, ветер подхватит их голоса. Голоса любви, голоса той последней ссоры возле окна. Что после этого время? слова? воздух? Музыка должна быть распорядком, украшать быт, лакировать его. Как радуга, если допустить, что радуга содержит смысл. Музыка - это инстинкт. Впрочем, все слова неудачные. Кто укусил больнее - Сати или эпоха? Кокто уверяет, что оба достойны победы: Сати сидел в пасти Фафнира и играл свои пьесы, Волк, знак обреченной судьбы мира, не смел щелкнуть зубами. Эпоха рождала шедевры, невиданные ранее, Сати своей беспечной растянутой молодостью методично устилал им дорогу. Оба стоили друг друга, животные мудрее (Сати был в этом убежден), при невозможности выигрыша они делят территорию поровну. Так и случилось.
Полностью на сайте: http://soloma.today/satie/
СОЛОМА.
Опись мира по ту сторону зеркала | СОЛОМА.
Если распорядок принять за радугу, много станет ясным. Говорят, он любил зонтики, каким бы ни был гонорар, щедрый или грошевый, он непременно шел на угол улицы, теперь носящей его имя...
http://gefter.ru/archive/18708
На "Гефтере" опубликовали интересное интервью Галина Тиханова, приглашенного профессора ИГИТИ НИУ ВШЭ, преподавателя Ланкастерского университета, в общем, довольно заслуженного специалиста, о современном литературном процессе. Ниже выкладываю аудиоверсию. Видео есть на сайте.
Здесь небольшой конспект:
1. Начиная с Гете, литературный труд мыслится как процесс. Изначально этот процесс рассматривался в качестве духовного поиска и общественной борьбы, с победой либерализма в англо-саксонском изводе практически по всему миру к поиску и борьбе прибавляется еще одно измерение - рынок.
2. Рынок универсализует литературу, вся совокупность текстов циркулирет посредством переводов. С одной стороны, стираются границы между литературами и традициями, с другой, пропадает идентичность, но фантомно, т.к. разница между укладами - основное свойство культуры. До конца 19 века подобного не было, литература европейская, например, никак не пересекалась с литературой китайской. Литература становится способом производства.
3. Стиль и метод этого производства, если он стремится к востребованности, подверстывается под стили и методы, пригодные для англо-саксонской культуры и языка. Тема произведения здесь не играет никакой роли. Собственно этим объясняется успех на Западе, скажем, Пелевина. Это Западный тип письма. То же касается и остальных русских постмодернистов. Экзотика - это характеристика стиля сегодня, но не способ продвижения.
4. Путь восточно-европейского автора на западный рынок всегда лежит через Германию. Закономерность эта объясняется, во-первых, центральным положением Германии на мировой карте, а, во-вторых, грамотной культурной политикой государства, восприимчивой к творческим поискам, культурным инновациям и т.п.
5. Метод "писатель как совесть нации" исчерпан, в ближайшие годы новых Солженицыных, Гавелов и т.п. мы не увидим.
6. Очевидно, что литература как институт утратила все присущие ей изначально функции, как следствие - исчезновение читателя, раз, и, два, исчезновение прорывов, концептов для поиска нового стиля, исследований нарратива и т.п.
7. Высказана мысль о том, что музыка изначально самое прогрессивное искусство (в отличие от музыковедения, которое не успевает отрефликсировать все многообразие существующих авангардных практик), именно музыка может быть опорой для прорыва как для визуального, так и словесного искусства.
На "Гефтере" опубликовали интересное интервью Галина Тиханова, приглашенного профессора ИГИТИ НИУ ВШЭ, преподавателя Ланкастерского университета, в общем, довольно заслуженного специалиста, о современном литературном процессе. Ниже выкладываю аудиоверсию. Видео есть на сайте.
Здесь небольшой конспект:
1. Начиная с Гете, литературный труд мыслится как процесс. Изначально этот процесс рассматривался в качестве духовного поиска и общественной борьбы, с победой либерализма в англо-саксонском изводе практически по всему миру к поиску и борьбе прибавляется еще одно измерение - рынок.
2. Рынок универсализует литературу, вся совокупность текстов циркулирет посредством переводов. С одной стороны, стираются границы между литературами и традициями, с другой, пропадает идентичность, но фантомно, т.к. разница между укладами - основное свойство культуры. До конца 19 века подобного не было, литература европейская, например, никак не пересекалась с литературой китайской. Литература становится способом производства.
3. Стиль и метод этого производства, если он стремится к востребованности, подверстывается под стили и методы, пригодные для англо-саксонской культуры и языка. Тема произведения здесь не играет никакой роли. Собственно этим объясняется успех на Западе, скажем, Пелевина. Это Западный тип письма. То же касается и остальных русских постмодернистов. Экзотика - это характеристика стиля сегодня, но не способ продвижения.
4. Путь восточно-европейского автора на западный рынок всегда лежит через Германию. Закономерность эта объясняется, во-первых, центральным положением Германии на мировой карте, а, во-вторых, грамотной культурной политикой государства, восприимчивой к творческим поискам, культурным инновациям и т.п.
5. Метод "писатель как совесть нации" исчерпан, в ближайшие годы новых Солженицыных, Гавелов и т.п. мы не увидим.
6. Очевидно, что литература как институт утратила все присущие ей изначально функции, как следствие - исчезновение читателя, раз, и, два, исчезновение прорывов, концептов для поиска нового стиля, исследований нарратива и т.п.
7. Высказана мысль о том, что музыка изначально самое прогрессивное искусство (в отличие от музыковедения, которое не успевает отрефликсировать все многообразие существующих авангардных практик), именно музыка может быть опорой для прорыва как для визуального, так и словесного искусства.
Михаил Гефтер
Современная литература: цезуры восприятия
Беседа редакции Gefter.ru с главным научным сотрудником ИГИТИ им. А.В. Полетаева НИУ ВШЭ, профессором Лондонского университета королевы Марии (Великобритания) Галином Тихановым
интервью для Гефтер.ру
Галин Тиахнов
Г. Тиханов. Интервью редакции Гефтер.ру
Старый мой текст, написанный для другого моего проекта. Но актуальность его с годами только подтверждается. Это рассуждение о главной, по-моему, книге Бориса Гройса - "Политика поэтики". Привожу полностью, он недлинный.
Среди множества (весьма спорных, но небезынтересных - в особенности, касаемых политики современного диджитал-протеста) мыслей этой книжки важнейшими на мой взгляд являются две. Первая - о тотальной бездискурсивности капитализма. Вторая - о тотальности редимейда, оставляющего художнику незавидную участь бездуховного компилятора, обслуживающего СМИ, или медиума, как Гройс их именует вслед за Маклюэном. И одно, и другое - на самом деле - имеет дело, конечно, с проблемой языка - главной проблемой всего постмодерного общества. Отличие лишь в том, что, по Гройсу, языка больше нет. Грамматика - хребет любой лингвистики - съедается сущностными экранами власти: поисковыми системами и экономической статистикой. Нам не важен писатель Н., нам важно, как продаются его книги. Его жесты - радикализм, пассивность, закрытость, т.е. вообще все - в этой структуре вообще лишаются значения, ибо важна лишь формулировка его финансовых показателей, в плюсе - он, безусловно, прав, в минусе - увы, он просто недостойный гражданин. Это же касается главного креативщика - власти. Власть эффективна до той поры, пока ее деятельность сопряжена с экономической стабильностью или - лучше - ростом. Других оправданий в лице Бога, морали, патриотизма капиталистическая система не принимает. Художник - это мрачная бижутерия, прикрывающая систему, дающее право дышать. Он не владеет языком, а если и пытается быть критиком (в кантовском, конечно, смысле) - то это замкнутый на себя коммутатор, не имеющий ничего общего с современностью. Распад атома завершился, всеобщий коллапс открытых систем предполагает тотальное молчание, деятельностный сон о великом вчера. Важнейшими именами для Гройса становятся Дюшан, Малевич и Беньямин. Каждый из них, по мнению философа, воспринимал эпоху как конечную точку времени. Это ничем не отличается от сегодняшнего дня. В этот миг художнику важно спасти последнее, чем может быть спасено искусство. Для Дюшана - это было одухотворение готового, суперреалистичного объекта, для Малевича - конечность форм, вбирающих в себя все линии и штрихи предыдущих поколений, для Беньямина - дух, стремительный взмах крыла нескопированной мысли.
—---------------------------
Кроме того, он же доступен на обновившемся весьма сайте: http://soloma.today/groys/
Заходите, сейчас он принял, в общем, тот вид, каким я его и задумывал.
Среди множества (весьма спорных, но небезынтересных - в особенности, касаемых политики современного диджитал-протеста) мыслей этой книжки важнейшими на мой взгляд являются две. Первая - о тотальной бездискурсивности капитализма. Вторая - о тотальности редимейда, оставляющего художнику незавидную участь бездуховного компилятора, обслуживающего СМИ, или медиума, как Гройс их именует вслед за Маклюэном. И одно, и другое - на самом деле - имеет дело, конечно, с проблемой языка - главной проблемой всего постмодерного общества. Отличие лишь в том, что, по Гройсу, языка больше нет. Грамматика - хребет любой лингвистики - съедается сущностными экранами власти: поисковыми системами и экономической статистикой. Нам не важен писатель Н., нам важно, как продаются его книги. Его жесты - радикализм, пассивность, закрытость, т.е. вообще все - в этой структуре вообще лишаются значения, ибо важна лишь формулировка его финансовых показателей, в плюсе - он, безусловно, прав, в минусе - увы, он просто недостойный гражданин. Это же касается главного креативщика - власти. Власть эффективна до той поры, пока ее деятельность сопряжена с экономической стабильностью или - лучше - ростом. Других оправданий в лице Бога, морали, патриотизма капиталистическая система не принимает. Художник - это мрачная бижутерия, прикрывающая систему, дающее право дышать. Он не владеет языком, а если и пытается быть критиком (в кантовском, конечно, смысле) - то это замкнутый на себя коммутатор, не имеющий ничего общего с современностью. Распад атома завершился, всеобщий коллапс открытых систем предполагает тотальное молчание, деятельностный сон о великом вчера. Важнейшими именами для Гройса становятся Дюшан, Малевич и Беньямин. Каждый из них, по мнению философа, воспринимал эпоху как конечную точку времени. Это ничем не отличается от сегодняшнего дня. В этот миг художнику важно спасти последнее, чем может быть спасено искусство. Для Дюшана - это было одухотворение готового, суперреалистичного объекта, для Малевича - конечность форм, вбирающих в себя все линии и штрихи предыдущих поколений, для Беньямина - дух, стремительный взмах крыла нескопированной мысли.
—---------------------------
Кроме того, он же доступен на обновившемся весьма сайте: http://soloma.today/groys/
Заходите, сейчас он принял, в общем, тот вид, каким я его и задумывал.
СОЛОМА.
"Политика поэтики"
Среди множества (весьма спорных, но небезынтересных - в особенности, касаемых политики современного диджи
Хочется сделать доброе дело. Это не реклама, профит мой - только ваши эмоции. Вот в чем дело: у меня есть куча сертификатов на скидки в Майшопе скидку. Достались по долгу службы (я издательский работник). Один на 25%, остальные на 15%. Активировать их нужно до 30 июня. Но скидка эта постаянная. Если вы планируете закупиться каким-нибудь чтивом, вам это будет кстати. Думаю, физически пересекаться не нужно, я просто вышлю фотку в личку, а вы его сами активируете на сайте. Если интересно, пишите мне, как обычно, @okkie_dokkie.
Наткнулся недавно на лекцию журналиста и главного редактора одного из лучших российских журналов Макса Семеляка. Выступление это под условным названием "Неосознанная журналистика" касается тем, над которыми я и сам, пытаясь запустить сайт Соломы., часто рефлексирую, особенно в последнее время. История зеркалит все: совсем недавно Prime Russian Magazine прекращает выпуск бумажной версии, а Феликс Сандалов возрождает КРОТ. И то, и другое издание, конечно, мало могут изменить повестку дня, но ведь именно в этом и дело: неосознанная журналистика имеет в собеседниках языковую парадигму и - широко - всю культуру, впрочем, далее - слово Максу. Вот о чем он вкратце говорит:
1. Н.ж. провозглашает функцию хранения гуманитарного знания.
2. Благородно - Умно - Талантливо.
Три категории текста. Современные ниши (жанровой) журналистики неизбежно что-то упускают, как минимум что-то одно.
3. Тимофеевский: из всего получается лит-ра. Семеляк меняет акцент: литературу сделать из всего. Концентрация на красоте текста в ущерб информативности. Причина в исчерпанности средств, способных что-то сообщить о реальности.
4. Н.ж. не предполагает категорийной парадигмы амплуа: не-ученый, не-журналист, не-писатель и т.п. Тогда кто? "Закваска": некий плодородный слой "на будущее". Т.е. воспитание, создание среды? Семеляк ответа не дает. Проблема осмысленности действия: изучения, архивирования, нарратива.
5. Ниша "физиологического фантазма" свободна. Семеляк говорит, что нужно возвращать в н.ж. темы гендерных журналов, но "крутить" их активнее, без стандарта.
6. Н.ж. работает с языком, но не формирует его и не может формировать. По мнению, Семеляка.
7. В н.ж. возможна фантазия. Это выделяет ее. Искренность, тем не менее, по мнению Семеляка, переоценена.
1. Н.ж. провозглашает функцию хранения гуманитарного знания.
2. Благородно - Умно - Талантливо.
Три категории текста. Современные ниши (жанровой) журналистики неизбежно что-то упускают, как минимум что-то одно.
3. Тимофеевский: из всего получается лит-ра. Семеляк меняет акцент: литературу сделать из всего. Концентрация на красоте текста в ущерб информативности. Причина в исчерпанности средств, способных что-то сообщить о реальности.
4. Н.ж. не предполагает категорийной парадигмы амплуа: не-ученый, не-журналист, не-писатель и т.п. Тогда кто? "Закваска": некий плодородный слой "на будущее". Т.е. воспитание, создание среды? Семеляк ответа не дает. Проблема осмысленности действия: изучения, архивирования, нарратива.
5. Ниша "физиологического фантазма" свободна. Семеляк говорит, что нужно возвращать в н.ж. темы гендерных журналов, но "крутить" их активнее, без стандарта.
6. Н.ж. работает с языком, но не формирует его и не может формировать. По мнению, Семеляка.
7. В н.ж. возможна фантазия. Это выделяет ее. Искренность, тем не менее, по мнению Семеляка, переоценена.
Что же, я выхожу потихоньку из невынужденного отпуска, продолжаю вещание. Спасибо тем кто беспокоился, писал мне, высказывал поддержку, это важно. В самом скором времени будет опубликовано новое интервью, чуть раньше, надеюсь, подведу запоздалые музитоги полугодия, а сегодня Вашему вниманию рецензия на "Небесный Стокгольм" Олега Анатольевича Нестерова, написанная амбидекстерным способом, потому что трудно критиковать хорошего человека и лидера любимейшей группы, тем не менее, книга небезупречна, но безусловно важна. Не только в контексте мегаполисовского проекта "Из жизни планет", но и с точки зрения, не побоюсь этого слова, магистрального ныне направления в русской прозе середины нулевых.
Дальше цитата:
"Четыре фильма, ставшие музыкой - это история движения "воздуха", рукотворное создание мифа новыми, адекватными реальности средствами. И это самое важное достижение Нестерова: им классифицированы и описаны четыре пути русской культуры ("воздуха" - вот почему расхожее определение "оттепель" у Нестерова не в чести), пути, которые мы точно можем назвать архетипическими. И книга здесь - это идеальная модель консервации знания, письмо обреченного моряка, пускающего бутылку в океан. И именно на него смахивает больше всего опустивший бороду увлеченный джентльмен с мягким голосом и глазами, полными юношеского огня. Автор".
Полный текст рецензии: http://goo.gl/brolxf
Дальше цитата:
"Четыре фильма, ставшие музыкой - это история движения "воздуха", рукотворное создание мифа новыми, адекватными реальности средствами. И это самое важное достижение Нестерова: им классифицированы и описаны четыре пути русской культуры ("воздуха" - вот почему расхожее определение "оттепель" у Нестерова не в чести), пути, которые мы точно можем назвать архетипическими. И книга здесь - это идеальная модель консервации знания, письмо обреченного моряка, пускающего бутылку в океан. И именно на него смахивает больше всего опустивший бороду увлеченный джентльмен с мягким голосом и глазами, полными юношеского огня. Автор".
Полный текст рецензии: http://goo.gl/brolxf
СОЛОМА.
Небесный Стокгольм
Грезы прошлого - фундамент для будущих деклараций.
Подвел итоги полугода по музыке.
Что ж, 50 альбомов (на самом деле почти 120), чуть больше тысячи песен, 28 часов чистого звука в жанре от психотического попа до загробного дума. Что между ними общего? Только дата (первая половина две тысячи шестнадцатого)? Только место? По правде сказать, я не смог найти ответа на эти вопросы - поэтому поступил так же, как Филип Дик в случае "Человека в Высоком замке": я взял И-Цзинь и подбросил монеты. Выпала гексаграмма "Линь", "Посещение". Благоприятный символ, что уж спорить, но нестойкий. Это сутки, точнее - 28 часов, сглаживания углов, строительства и упорства. И правда - здесь нет фантастических прорывов, но есть то, что больше всего ценишь после того, как выйдешь из клуба - достоинство. Да, действительно, "музыка меня слушает" (читайте интервью с автором этой фразы в ближайших выпусках), я рассматриваю следующий ниже условный топ-альбомов полугодия как зарубку на линейке роста: твоя походка отцовская, скулы высятся, как у матери, нам всем хотелось уйти дальше, но в итоге приходится делать так, чтобы походка сохранилась.
Лучший мой альбом на сегодняшнюю минуту называется "Казначейство", мне кажется, тут все неслучайно. Два человека, мужчина и женщина, выступают на фестивале барочной музыки XVII-XVIII веков под видом исполнителей средневековых хоралов и играют песню собственного сочинения, публика ничего не подозревает, скупо аплодирует, музыканты расходятся. Это правило жизни: быть поэтом при казначействе, сочинять слова забытым шедеврам, и - в общем - служить, но помнить о главном, таково свойство времени, или возраста, или как хотите. Группа называется Cat's Eyes (опять неслучайно). Рэйчел Заффира, канадка, сопрано, классический пианист, и Фэррис Бедвэн из The Horrors, выходцы из самой продуктивной, на мой взгляд среды, где делается лучшая гитарная музыка (Toy, S.C.U.M., Наташа Хан, Sexwitch, Томас Коэн и проч.), пожалуй, они лучшая метафора посещения, ускользания, баланса счастья-несчастья. Каждая песня их альбома не похожа на другую, и каждая, я только сейчас поймал себя на этой мысли, как зеркало отражает всех остальных 49 участников этих списков от величавых струнных главного квинтета планеты Radiohead до безумных блужданий человека-кукушки Terra Tenebrosa.
Я расстелил перед Вами циновку, Вам понравится эта картина. Условные противоречия здесь и там, смывает короткая форма волны. Не перебивайте ее.
http://soloma.today/best-of-2016-1/
Что ж, 50 альбомов (на самом деле почти 120), чуть больше тысячи песен, 28 часов чистого звука в жанре от психотического попа до загробного дума. Что между ними общего? Только дата (первая половина две тысячи шестнадцатого)? Только место? По правде сказать, я не смог найти ответа на эти вопросы - поэтому поступил так же, как Филип Дик в случае "Человека в Высоком замке": я взял И-Цзинь и подбросил монеты. Выпала гексаграмма "Линь", "Посещение". Благоприятный символ, что уж спорить, но нестойкий. Это сутки, точнее - 28 часов, сглаживания углов, строительства и упорства. И правда - здесь нет фантастических прорывов, но есть то, что больше всего ценишь после того, как выйдешь из клуба - достоинство. Да, действительно, "музыка меня слушает" (читайте интервью с автором этой фразы в ближайших выпусках), я рассматриваю следующий ниже условный топ-альбомов полугодия как зарубку на линейке роста: твоя походка отцовская, скулы высятся, как у матери, нам всем хотелось уйти дальше, но в итоге приходится делать так, чтобы походка сохранилась.
Лучший мой альбом на сегодняшнюю минуту называется "Казначейство", мне кажется, тут все неслучайно. Два человека, мужчина и женщина, выступают на фестивале барочной музыки XVII-XVIII веков под видом исполнителей средневековых хоралов и играют песню собственного сочинения, публика ничего не подозревает, скупо аплодирует, музыканты расходятся. Это правило жизни: быть поэтом при казначействе, сочинять слова забытым шедеврам, и - в общем - служить, но помнить о главном, таково свойство времени, или возраста, или как хотите. Группа называется Cat's Eyes (опять неслучайно). Рэйчел Заффира, канадка, сопрано, классический пианист, и Фэррис Бедвэн из The Horrors, выходцы из самой продуктивной, на мой взгляд среды, где делается лучшая гитарная музыка (Toy, S.C.U.M., Наташа Хан, Sexwitch, Томас Коэн и проч.), пожалуй, они лучшая метафора посещения, ускользания, баланса счастья-несчастья. Каждая песня их альбома не похожа на другую, и каждая, я только сейчас поймал себя на этой мысли, как зеркало отражает всех остальных 49 участников этих списков от величавых струнных главного квинтета планеты Radiohead до безумных блужданий человека-кукушки Terra Tenebrosa.
Я расстелил перед Вами циновку, Вам понравится эта картина. Условные противоречия здесь и там, смывает короткая форма волны. Не перебивайте ее.
http://soloma.today/best-of-2016-1/
СОЛОМА.
Всего лишь тысяча песен | СОЛОМА.
Лучшая музыка первый половины шестнадцатого. Что ж, это 50 альбомов (на самом деле почти 120), чуть больше тысячи песен, 28 часов чистого звука в жанре от психотического попа до загробного дума.