На Кольте вышел отзыв-интервью с гр. Громыка: http://www.colta.ru/articles/music_modern/10429 Сложно сказать, почему мне она нравится, я думаю, скорее всего, (хотя я не признаюсь) что такой и должна быть поп-музыка для мужиков. Тех, кто ездит с нами в электричках, работает на промышленных складах и на дороге, и с другой стороны - так все интеллигентно, реально твист, но не эстетский, а корневой, простите. То есть такой объединяющий фактор. Народная мысль, но четко артикулированная, анти-Ленинград, может быть. Альбом есть пока лишь на офканалах и стримах, а у нас, как всегда. Брать тут: http://rghost.ru/8cYNn5vXR

И да, забыл: сегодня же у Чайки на радио будет их живое выступление, начало в 20.00. Запись, конечно, тоже будет. А в прямом эфире см. ссылку: https://svoeradio.fm/air/programs/program-alive/

В субботу на Sadwave состоялась тихая премьера сингла с грядущего альбома группы Петля пристрастия, четвертого. Интересно вдвойне: как они справятся с грузом (название сингла символично, по-моему) Фобоса (2013) - идеального альбома, - и смогут ли выломиться из устоявшйся ниши инди-ансамбля. После прослушивания вопросы остаются открытыми - но ожидания самые благостные: судя по песне, перед нами вроде и та же, уже любимая, группа - и другая, меньше нервичности - больше рока. Понравилось. http://sadwave.com/2016/03/grz/

Вот и свершилось. Истории этой 4, наверное, года, если считать появление, наконец, сайта, нескольких синглов, итоговую, расхристанную EP в 2013-м, несколько странных коллаборации и записей для Burberry. Да, четыре года. Именно столько понадобилось Клэр Магвайр, уроженке Альбиона, лучшего, пожалуй, голоса, который я знаю, чтобы вернуться. Альбом завершен, официально выход назначен на 27 мая с.г. и уже доступен для предзаказа с синглом превью, все как полагается. Это второй лонгплей - и первый, с которого стоит начинать, чтобы полюбить, расчувствовать, заказать - и поплакать (мне). Редкий современный поп-альбом может вместить в себя столько конкретно-личной истории - и тут все именно так. Поэтому альбом 2011 года, выпущенный на Polydor, а позже на Universal - это трагическая ошибка, и Метакритик тут не соврет: Light After Dark - ужасная запись. Ошибка эта стоила Клэр здоровья, денег и репутации: алкоголичка, невротичка, дурочка и т.д. т.п.
Это история взросления, неприкаянного движения по пути призвания; блестящий дебют, овации, премии - а дальше ты понимаешь, что все тут мимо, дорога ведет не туда. Подобный разрыв стоил некоторым жизни, но Клэр выжила, не перестала писать и сочинять песни. И дальше все стало очевидным само: Клэр отказывается от технологии, индустрии - садится за фоно и делает то, для чего она и рождена - поет. Мне нравятся такие истории, этот человеческий, слишком человеческий поворот: неуверенное прощупывание собственных сил, дорога на ощупь. У Клэр получилось, я говорю это, даже не послушав альбома, с нетерпением ожидая его появления, но я уверен, что не ошибаюсь.

Clare Maguire - Stranger Things Have Happened (2016)

Друзья, сегодняшним постом я хочу открыть серию лонг-ридов, созданных специально для этого канала. Увы, Телеграм (надеюсь, пока) не очень располагает к публикации больших, адаптированных к комфортному чтению, текстов. Поэтому размещать я их буду на Medium или Stampsy (опять же пока), но ссылка в первое время будет доступна лишь моим любимым читателям здесь. Итак, первый номер: интервью с саундпродюссером, создателем московского электронно-экспекриментального лейбла Plan A Михаилом Черкасовым. https://goo.gl/P09LAU

Дмитрий Ген. Бакин - лауреат премии Антибукер. Его рассказы и повести переведены на множество языков мира. Его не стало 7 апреля 2015 года.

Солома #18. Бакин.

Это любимая, возможно, моя легенда. Из "Путешествия на Запад", какая-то мельчайшая капелька небесно-водяной литургии раскалывает гору, и из ее скованного веками чрева на свет выходит обезьяна. Сунь Укун, будущий мудрец, равный Небу, служащий Верхнего Храма, разрушитель Дворца Благости, усмиренный ладонью Будды и ею же освожденный для поиска священных книг. С великим русским писателем Бакиным похоже: откуда он взялся? С этими руками, намозоленными рулевым колесом, этими сапогами, глазами-дорогами, этими рассказами, чеканно-извилистыми, точно подпорка самого Океана, с этим романом о 16 веке. И не романом даже - только абрисом его. Проще всего говорить о Бакине как о чем-то исключительном. Но исключительность эта выражена прежде всего в том, что Бакин - живое, явленное свидетельство "второй, другой культуры, третьего пути. Как, например, Батюшков. Как Петров. Добычин. Или (популярный ныне) Введенский. Путь этот - не против, а скорее окрест. Путь, хлопковой ниткой, печальной усмешкой, хромым псом соединяющий, может быть, русский мир со всеми остальными мирами и - выше - с общечеловеческой культурой. И вот Бакин. Дмитрий Бакин. Стражник лжи. Сын дерева. Последний смотритель кладбища. Вот ведь еще одно дело второй культуры: ухаживать за могилами, поправлять оградки, протирать обелиски, тушить свечные огарки. Важное, тихое дело.

Самого Бакина не стало ровно год назад. Кому перешли его ключи, мы не знаем. А знаем теперь лишь триста пятьдесят страниц его великой прозы, изданной полностью только сейчас. Три повести, пять рассказов, начатый роман, письма и одно интервью. Не самое легкое чтение. Прежде всего, думаю, потому, что проза эта требует навыка, навыка знать или хотя бы подозревать о себе больше. В сутолоках слов, выстроенных в идеально-скорбном дорическом порядке, раскрошены иглы самых тайных глубин психических перверсий, инвалидностей, складывающих обыденную и такую близкую нам жизнь: столкновение семей в бетонных коробках, плацкартное родство, сиротство, похороны. Речь не о простом сближении героя и читателя, Бакин сознательно нивелирует любые идентификации в стороны, делая равным читателю текст, но не его содержание. Это проза шамана, колокольный звон.

Не многие знают, Бакин встречался с Маркесом. В тени колумбийского полдня на дипломатической даче они разговаривали. О чем, Бог весть, но разговаривали. Два мага. Неслышно, как капелька световой литургии.

У моей любимой легенды есть продолжение. Таньский монах со своей свитой отплывает к дворцу Будды, лодку качает, монаха бросает на борт и в водной глади он видит, как проплывает его собственное тело. "Так нужно!" - поясняет переоблачившийся в свои лучшие одежды Сунь Укун застывшему в ужасе священнику. Буря прекращается, в солнечном зареве пылает Небесный дворец. Лица путников тускнеют, потому что Бога иначе не увидеть. "Так нужно" Бакина - это его "другая профессия". Все совпадает. Проза - лодка, Бакин - Укун, ты - таньский монах, призванный Небом привезти на Восток книги. И может пройти тысяча лет, прежде чем нашу тускнеющую жизнь отразит луч световой литургии, выскользнувшей из подкладки самого неба. Мне хочется верить, что там у него все хорошо. Что Бог видит его в самых лучших одеждах.
—-------------
Купить и прочесть полное собрание сочинений, изданное вдовой и отцом писателя, можно на сайте: http://dbakin.com/

Вчерашний текст с картинками и цитатами из книги Д.Бакина "Про падение пропадом" на Медиуме: https://goo.gl/7DDZe9

Короткой строкой: в середине апреля питерское издательство Ивана Лимбаха впервые издаст "Турдейскую Манон Леско" Всеволода Иванова. В книгу, помимо повести, включены воспоминания: "Фонтанный дом", "Калиостро", "О Хармсе", "Встречи с Н. А. Тырсой". А также статьи Олега Юрьева и Андрея Урицкого.

На обложке – ракушка Ватто (ок. 1720)

Дело не в том, что иногда грусть съедает тебя. Папа называл это место под горлом пищик, детская игра из серии побеситься, взять за пищик. Папа нас с братом, мы папу, кто кого. И - как обычно - все оборачивается реальностью. Это не грусть, просто пришло время взять тебя за пищик. И не важно кому - шагам командора, судьбе или твоему сыну - главное, что что-то ты все равно проиграешь.
Странное слово: пищик, откуда он его взял. Вообще: срезная дудочка для охоты. Манок на утку. А утка в сундуке, сундук на дереве, игла в яйце, яйцо в зубах у этой же утки. Улетит, стреляй. Грусть оборачивается сказкой, в которой ты не попал или даже не стрельнул.
Если расчертить мазок по основаниям, встать к самому себе спиной и сразиться: можно ли на себя положиться, можно ли себе верить? И да. И нет. И снова да. Интрига. Заманчивая игра.
Дело, конечно, не в грусти: мало ли пищиков. Мало ли уток. Дело в самой игре. Рассударишься. Выбьешься. Раскопаешь. А вокруг лягушачья лапка по-над коробченкой едет. И глаз не видно. Хочется видеть эти глаза. А какие тут глаза? За донышком не разобрать. И что-то липкое, чья-то спина несет тебя к берегу, только на него и надежда.

Что ж, я хочу, чтобы мы были рыбой. На манок не клюнет, а утонуть не даст. Это начинание - столь смутное, сколь и сказочное - простая попытка говорить о себе не в единственном числе. Это как зайти к соседу поздороваться, обжиться и опрокинуться рукой на дубраву. И узнать кожей родную сторожку. Мы могли быть лучше, но стали равны себе. Не в этом ли дело? Не этого ли боимся?

----------------------
31 год сегодня Вашему автору. Поздравить или откомментировать можно, написав сюда @okkie_dokkie

Надо пробовать разобраться с этим самым "красиво" от Черепко-Самохвалова. Не может же быть все просто так, должна быть закавыка, фраза, образ, сомнение. Сами же приучили. И правда - "Петля" как будто создает нужный тон, дает глазу дополнительный монокль для чтения загадок и... по-русски Филипа Дика. Когда главный герой тщетно пытается найти выключатель в комнате, а находит шнурок. А дальше по спирали - что-то не так. Но что? Мир начинает двоится, троится, игра перестает быть игрой, оборачивается войной с инопланетянами, побежденными нацистами, бутафория искусством и т.д. На самом деле жестокая шутка. Говорят, Дик, юный толстячок из кампусовского магазина с пластинками, не жаловал эксперименты с веществами - а ведь все делали это, и его друзья - время было такое, 60-е, хиппи, романтика, цветы и радужки - но ведь все не так, все не то, подлые рекламыши ползут по нативным каналам, вот и Медуза, где выложен альбом... Вещества путали его еще больше. Кто-то хмыкнет, а ведь мир действительно произошел из мгновенного схлопывания десятимерной сферы в трехмерную каплю, все остальное ушло на время, и время - самый неуверенный стимул. Стимул же - это копье, которым раджа колет уши слонам. Вот так с плеч и валится груз, Филип Дик видит это по-настоящему, к чему тут шутки, вещества, радужки, сиди и пиши в сарае, пока дети целуют жену. И-цзинь для каждого героя. Филип Дик бросает кости. И видит - и говорит: это красиво. И сходит с ума, пишет экзегезу, и мир уже - это рыбка на шее случайной почтальонши.
Вот так и с Петлей. Второй гитарист дал им сложности - но и отобрал все истерики: теперь чистая математика: грамматика Книги перемен, весны и осени Ли Юя, сон в красном тереме. Альбом вышел неделю назад, аккурат на Космический день. Мы помним - все не просто так. Я не могу сказать, что это веселый альбом, по-моему, они лукавят - и в то же время, конечно, это все до невероятия красиво. Вот уже абзац я пытаюсь понять чем же: и понимаю - тем, что в одной точке на протяжении тридцати с небольшим минут каждый звук соответствует характеру, личности, радиусу шага. Соответствие - это правильное слово. Об этом и песня у них даже есть, предпоследняя. Соответствие мечтам.
И еще. Увы, отечественная постсоветская музыка фактически не знает примеров того, чтобы инди-группа вырастала до возможности сделать цельное высказывание настолько убедительным. Кого тут вспомнить - Психея разве что приходит на ум. В случае с Петлей все еще сложнее: пост-панк - самое жесткое мерило, ошибок не прощает, но у кого получается, тот и выстреливает. Вот вам A Place To Bury Strangers или The Horrors, например. И вот Петля. Я боялся этого альбома, потому что боялся неудачи, повторюсь, "Фобос" - работа мастера, подобно работам Финка из "Человека в высоком замке", но "Мода и облака" - это безусловный шедевр, переразвитие великого.

Слушать: https://soundcloud.com/petlia/sets/k71njrsa4yrh
Скачать (авторская ссылка): https://yadi.sk/d/XVsyr2dLqwAyy

А теперь о скольжении и печальных несовершенствах. Долго думал, писать ли, даже гадал на И-Цзинь. Решил - не писать. Но судьба подкинула другую тему. Пушкиниста Виктора Есипова. Я читал его воспоминания об Аксенове в тщетной и - не буду скрывать - мелочно-эгоистичной надежде найти там не только указание на эпизод одной из двух моих встреч с Василием Павловичем (о них я и хотел писать сперва), но и, почему нет, что-то о себе самом. В итоге не нашел ни того, ни другого. Наивно было думать, что о 17-летнем безусом и маловыдающемся юноше помнят, но это сейчас уже не важно. Важным становится как раз Виктор Есипов.

Это были последние годы Василия Аксенова. В издательстве, где я тогда работал мальчиком на побегушках, выходила книга стихов из его романов, сопровожденных автокомментарием. "Край недоступных фудзиям". Так же назовет и свои воспоминания его близкий друг, собачник, филолог - В. Есипов. Именно он вел в те времена все дела заслуженного писателя, готовил рукописи, переговаривался, в общем, был распорядителем-поверенным, хотя, почему был, кажется, до сих пор является. Аксенов появлялся на публике с большой свитой: женщины, поклонники, зеваки. Среди них Виктор Михайлович был едва ли заметен. Худой интеллигент в серых одеждах, в кепочке, лицом смахивающий на Веллера, но без его фирменного прибалтийского выговора, лысеющий, он был похож на московского старичка каждый день уже на протяжении многих лет кормящего уток в парке, сросшегося с лавочками так сильно, что они приняли его окрас и повадки, его тихую, невидимую любовь. Таковы и его воспоминания. Он совсем не останавливается на подробностях скандала с Русским Букером (Аксенов был председателем жюри и список составил под своего друга Анатолия Наймана - эмигрантская привычка - и в итоге рассорился со всеми остальными членами выборной комиссии, а те в отместку наградили премией Дениса Гуцко), неистово на страницах толстых журналов защищает друга в дискуссии о конфликте Аксенова и Бродского, бережно публикует его архивы. В общем, ведет себя как лучший из нас.

Виктор Есипов начинал как поэт, первые публикации относятся к середине 70х годов, а первая книга стихов выходит лишь на излете 80х, а потом лирика кончилась. Я не знаю, что это за стихи, о чем они, какие они; простейший алгоритм поисковой машины дает лишь статью в википедии, несколько плохого качества фотографий, и статьи о друге. Я говорил уже о путях "второй" культуры - хранить, кормить уток в парке и вспоминать. Но - вот моя мысль последних дней - не ошибся ли он? И если ошибся, то как это произошло, когда именно, где? Я помню, как встретил его на Новослободской, кажется, он где-то жил неподалеку, я должен был передать ему на вычитку сверстанную рукопись аксеновских "Фудзиям". Общение было недолгим, так, обмен взглядами, "спасибо"-"пожалуйста". Мы пожали друг другу руки, Виктор Михайлович стал подниматься по эскалатору вверх, не помню, как было в реальности, но сейчас я вижу, как эта рукопись растет у него в руках. В своих воспоминаниях он никогда почти не говорит о себе. Тут должно быть что-то трагическое. Понимание, что ты мельче, меньше, что твое воспоминание о людях, с которыми столкнула тебя жизнь, - самое значительное твое свершение. Но ведь мемуарист всегда избирателен, забывчив, предвзят, наконец. "Вторая" культура - это всегда невидимый раздел между (вероятно, сознательной) ошибкой и верой. И, как правило, все-таки, ошибка, увы, превалирует.

Очередной лонг-рид для вас. Мое большое интервью с Евгением Алехиным о новом альбоме 'Макулатуры'. http://soloma.tilda.ws/alekhin

Нужно сказать несколько слов о Петрове. Тем более, книга. Тем более, сам же много раз вспоминал. Книга - событие, но это лишь перепечатка того, что уже было сказано о ней, а первой публикации повести - в Новом мире - уже почти 10 лет, она доступна в сети на страницах Журнального зала (http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2006/11/pe2.html ). Там же и Юрьев, и Урицкий - те, кто стали отложенными авторами предисловия. Те, на кого ссылаются все пишущие об издании. Все это, несмотря на их безусловную ценность и важность, тонкие полоски на бумаге, которые выгодно оттеняют портрет, т.е. строят мир вокруг повести, но мало добавляют к ее пониманию. Все потому, что держится этот своеобразный дискурс на широких допущениях и предположениях: Пунин, Ахматова, Хармс, Кузьмин. А через них Гессе, Панова, Шекспир. Это увлекательное чтение, столь, невзирая на прошедшие 10 лет, яркое, что пересказом их заняты все нынешние журналисты, кто-то тоньше (Самохоткин), кто-то нет (Наринская). Довольно тривиальная же история: война, офицер полюбил санитарку, а потом та, изменив, погибла. Кажется, привязка к контексту, времени (46й год) необходима, без нее мир Петрова неустойчив, излишне литературен. Он, как увидевший солнце гном, крошится в песок и камень. Все так и не так одновременно. Конечно, "Турдейская Манон Леско" - это послание, это разговор, зеркало, попытка найти место выпавшему из времени человеку. Но в тот же момент: повесть и есть утверждение этого вневременья. Развязка трагическая, но финал-то светлый. И повесть все-таки, придя к нам через 70 лет, не меркнет, не превращается в документ и свидетельство о мире, но пытается мир это претворить. Контекст тут не важен, он, важен, повторюсь, именно как фон, штриховка. Почему? Как это Петрову удается? Выскажу свою версию. Дело, конечно, в интонации, в ритме, в стиле, говоря широко. Стиль ведь - это самое главное в искусстве. Неспроста постмодернизм выбрал стилизацию главным элементом в своей архитектуре. Стиль и иронию. Стиль - убивает. Вопрос в том - кого: факт, прозу или себя; должен - последнее, но чаще поступает иначе. Повесть - это последовательная отмена примет. Войны, быта, героев. Кто такой повествователь: сколько в нем автора, сколько в нем Вертера, сколько в нем Гете, сравните насколько он субъективен в начале - и как взгляд его объективируется в конце. Важные слова о неустойчивости формы, о ее неизбежной гибели в романтизме, и Петров находит самое адекватное природе средство: плавучую форму. Как Вселенная вечно бродит от сжимания к разжиманию галактик, так и его проза вечно гибнет и вечно же продолжает жить. Удивительно, как это содержание отразилось и на самой рукописи. Блуждая из уха в ухо, из вечера в вечер, она была приговорена автором не сделаться книгой, она ей и не стала, мне кажется, ведь это не книга доходит до нас сейчас, а то гулкое эхо вневременья, где она была создана.