В плову памяти тройным истоком ночи Пасти Сан Касти и Мон Двисти сникнули и отчаялись. И есть от чего – мнимо! Тройным отмахом в двустволье спрыгнули, нужно отдав партии свежими. Трубистость подкачала. И это в сезон! Пугливые одеяла подмышками. Идоло-ступени
А вот еще утроба грибнулась на днях. Сурово. Буривиально истощилась явно ну и споила. А куда ж деваться то?
Погудели на проспекте, ещё долго потом пересекались. Начемь их изнурял поглядками и сутонцами. Потому не нужно так, не нужно.
А ведь еще три дня назад я все так же куртуазно блистал в мыслях одетой на себя внешностью реальности. Трубы проглатывали куски тающих от времени облаков. И палки распылялись на тщеславные опилки из утренних игр деревенских детей. А потом вновь началась истома предрассветных пчел и мы рассыпались в блаженстве розовеющих сумерек. Вы знаете, как лунно могут улыбаться любимые люди? Трепетом страсти стихий шептать, источая вечные мнгновения счастья и света. Так озаряя запахи ночных парений. А потом исстекшиеся, мы слились каплями алмазной росы под прозрачностью согревающей пелены лучей раннего солнца. Тогда все закипало смирением к относительности. Губительно сдавливалось сентиментальным древком гуманности. Умирало.
Аббревиатурой плоскостей внутри своих попыток. Это нервное. А я смотрел на нее. Душил внезапность и умирал так, что танцевали иволги в тучной тени, пустынные шаги измеряли шепотками тоски по дому. Ветренно щебетали аисты и слова гнулись в глазах насмешливых котов. Мне было неловко.
Упаду на мертвый снег прошлогодних слез, утомленный. Под игривыми метеорами беспробудного неба.
Сонный и пахнущий крепкой убежденностью.
Сонный и пахнущий крепкой убежденностью.
И кто же из них жарил ЯИЧНИЦУ на сливочном масле стоя в трико солнечным утром июня сорок первого?
Кто же это был?
Кто же это был?
Иногда можно бояться покоя и безопасности.
Так же как боли и отчаяния.
Так же как боли и отчаяния.