..Шайтан отошел от сортира, сплюнул, и, тщательно отряхнув ладони, вновь закурил.
На его грозном лице застыло непоколебимое упрямство.
Чикатай раздобыл неподалёку несколько выцветших листов старых газет. Скомкав их, он закрыл дверь, и принялся складывать у подножья ветхой постройки небольшой костерок из бумаги, щепок и сухой травы.
В тренированных пальцах Шайтан задумчиво вертел зажигалку.
— Погоди. Цыган просто выёбывался. Нужно глянуть. У таких обычно по нескольку нычек. Две или три.
Он выпустил дым плотной струей.
— Самостоятельно искать их бесполезно. Но одну выдать, чтоб откупиться, цыган вполне себе мог.
— Зря утопили, — спокойно сказал Чикатай, — могли ещё чего дельного выпытать.
Они стояли бок о бок.
— Этот больше не слил бы, — Шайтан презрительно фыркнул, — слишком бойкий фраер. Явно дорожил тем, что терять не хотел. Доогрызался.
Он сплюнул.
— Думал, видать, прокатит такая тема. Хотя, может, и не думал, — Шайтан повернулся к Чикатаю, — раз ножом махал и из ружья палил.
Оба устало ухмыльнулись.
— Ладно, конечно давай поглядим.
Чикатай вновь открыл дверь сортира. Жирные зелёные мухи вовсю занимались исследованием лодыжек и брючин торчащих из дыры ног. Постепенно тело всё сильней затягивала жижа.
Доска в углу действительно резонировала чуть звонче и при нажатии ходила слегка ходуном. Отодвинуть её особого труда не составило. Чикатай использовал один из кольев в качестве рычага.
Под вырезанным отверстием в специальном углублении обнаружилась скрытая ниша. В нише покоился небольшой железный ящик. В таких держат взаперти дома разобранное ружьё.
От здешней сырости ящик покоробился и покрылся ржавчиной, но крышка прилегала достаточно плотно. Заперт ящик был на небольшой висячий замок.
Отойдя от сортира Шайтан недоуменно оскалил зубы. Он уставился на погружающиеся в дыру ноги.
— Вот чёрт! Походу ключ у него на шее висит..
На его грозном лице застыло непоколебимое упрямство.
Чикатай раздобыл неподалёку несколько выцветших листов старых газет. Скомкав их, он закрыл дверь, и принялся складывать у подножья ветхой постройки небольшой костерок из бумаги, щепок и сухой травы.
В тренированных пальцах Шайтан задумчиво вертел зажигалку.
— Погоди. Цыган просто выёбывался. Нужно глянуть. У таких обычно по нескольку нычек. Две или три.
Он выпустил дым плотной струей.
— Самостоятельно искать их бесполезно. Но одну выдать, чтоб откупиться, цыган вполне себе мог.
— Зря утопили, — спокойно сказал Чикатай, — могли ещё чего дельного выпытать.
Они стояли бок о бок.
— Этот больше не слил бы, — Шайтан презрительно фыркнул, — слишком бойкий фраер. Явно дорожил тем, что терять не хотел. Доогрызался.
Он сплюнул.
— Думал, видать, прокатит такая тема. Хотя, может, и не думал, — Шайтан повернулся к Чикатаю, — раз ножом махал и из ружья палил.
Оба устало ухмыльнулись.
— Ладно, конечно давай поглядим.
Чикатай вновь открыл дверь сортира. Жирные зелёные мухи вовсю занимались исследованием лодыжек и брючин торчащих из дыры ног. Постепенно тело всё сильней затягивала жижа.
Доска в углу действительно резонировала чуть звонче и при нажатии ходила слегка ходуном. Отодвинуть её особого труда не составило. Чикатай использовал один из кольев в качестве рычага.
Под вырезанным отверстием в специальном углублении обнаружилась скрытая ниша. В нише покоился небольшой железный ящик. В таких держат взаперти дома разобранное ружьё.
От здешней сырости ящик покоробился и покрылся ржавчиной, но крышка прилегала достаточно плотно. Заперт ящик был на небольшой висячий замок.
Отойдя от сортира Шайтан недоуменно оскалил зубы. Он уставился на погружающиеся в дыру ноги.
— Вот чёрт! Походу ключ у него на шее висит..
..О том, чтобы вытаскивать тело цыгана из зловонной жижи, и речи быть не может.
Чикатай попробовал одной рукой вытянуть ящик из ниши, ухватившись за край крышки и упёршись ногами в пол. Бестолку. Вес ящика пробуждал чувство неподдельного удовлетворения.
Шайтан, наблюдая за этим, поскрёб подбородок:
— Нужно сбить замок.
Он стал озираться в поисках подходящего инструмента. Увесистая кувалда или лом сейчас бы пригодились весьма кстати. Однако, кроме деревянных кольев и досок да растрескавшегося кирпича, которым выложили здесь когда-то границы грядок, ничего подходящего поблизости не нашлось.
Чикатай вспомнил про мешок цыгана:
— Тут есть патроны. Сейчас притащу ружьё.
Шайтан утвердительно кивнул. Чикатай стремительно исчез в зарослях и вернулся через несколько минут, сжимая в руке двустволку.
За это время Шайтан расшатал колом ящик в нише и, поднатужившись, вытащил его таки наружу и оттащил от смердящей постройки.
Ноги цыгана, мрачно торчащие из дыры, к этому моменту перестали погружаться и застыли недвижимые на радость прибывающим мухам.
Шайтан брезгливо захлопнул дверь. Чикатай протянул ему ствол. Взяв ружьё, Шайтан примерился и ударил пару раз по замку прикладом. Запор лязгнул, оставив на кованом дереве приклада глубокие вмятины.
— Хер там. Ну ладно.
Отступив, он переломил ружьё пополам и вставил два патрона в основание дула. Выбрав наиболее безопасное положение, чтобы самого не задело рикошетом, приставил ствол вплотную к замку и, прищурившись, нажал на спусковой крючок.
Прогремел выстрел. Дробь глухо шваркнула о металл. Замок болтнулся на петлях, но остался цел, лишь слегка оцарапавшись.
Неподалёку в воздух взметнулась стая болотных ворон. Шайтан снова прислонил ружьё к дужке засова и пальнул ещё раз.
Кондовый замок так и болтается невредимый, продолжая исправно выполнять свою работу.
Шайтан присвистнул.
— Ну дела.
Чикатай достал ещё пару гильз из мешка. Они обменялись искрящимися взглядами и нервными смешками.
— Погоди-ка, — Шайтан бросил на землю ружьё и закурил, осматривая шершавые вмятины на замке, — так его не вскроешь.
Шагнув к сортиру, он обошёл его сбоку, присматриваясь к кромке покатой крыши, покрытой волнообразным выцветшим шифером. Обойдя сортир сзади, он пошарил в том месте, где изгиб шифера приоткрывал зазор между собой и досками крыши. Пыль да грязь. Пусто. Шайтан методично прошелся по всем выемкам. Ничего.
Он выругался и, вернувшись ко входу, стал шарить и там в прорехах под кровлей. Ровно над щеколдой сортира, в самом крайнем углублении, его рука нащупала и победно вытащила на свет ключ, игриво сверкнувший на утреннем солнце.
— Кто бы сомневался, — обнажив зубы, Шайтан вставил ключ в замочную скважину и повернул.
Замок, учтиво щёлкнув, открылся..
Чикатай попробовал одной рукой вытянуть ящик из ниши, ухватившись за край крышки и упёршись ногами в пол. Бестолку. Вес ящика пробуждал чувство неподдельного удовлетворения.
Шайтан, наблюдая за этим, поскрёб подбородок:
— Нужно сбить замок.
Он стал озираться в поисках подходящего инструмента. Увесистая кувалда или лом сейчас бы пригодились весьма кстати. Однако, кроме деревянных кольев и досок да растрескавшегося кирпича, которым выложили здесь когда-то границы грядок, ничего подходящего поблизости не нашлось.
Чикатай вспомнил про мешок цыгана:
— Тут есть патроны. Сейчас притащу ружьё.
Шайтан утвердительно кивнул. Чикатай стремительно исчез в зарослях и вернулся через несколько минут, сжимая в руке двустволку.
За это время Шайтан расшатал колом ящик в нише и, поднатужившись, вытащил его таки наружу и оттащил от смердящей постройки.
Ноги цыгана, мрачно торчащие из дыры, к этому моменту перестали погружаться и застыли недвижимые на радость прибывающим мухам.
Шайтан брезгливо захлопнул дверь. Чикатай протянул ему ствол. Взяв ружьё, Шайтан примерился и ударил пару раз по замку прикладом. Запор лязгнул, оставив на кованом дереве приклада глубокие вмятины.
— Хер там. Ну ладно.
Отступив, он переломил ружьё пополам и вставил два патрона в основание дула. Выбрав наиболее безопасное положение, чтобы самого не задело рикошетом, приставил ствол вплотную к замку и, прищурившись, нажал на спусковой крючок.
Прогремел выстрел. Дробь глухо шваркнула о металл. Замок болтнулся на петлях, но остался цел, лишь слегка оцарапавшись.
Неподалёку в воздух взметнулась стая болотных ворон. Шайтан снова прислонил ружьё к дужке засова и пальнул ещё раз.
Кондовый замок так и болтается невредимый, продолжая исправно выполнять свою работу.
Шайтан присвистнул.
— Ну дела.
Чикатай достал ещё пару гильз из мешка. Они обменялись искрящимися взглядами и нервными смешками.
— Погоди-ка, — Шайтан бросил на землю ружьё и закурил, осматривая шершавые вмятины на замке, — так его не вскроешь.
Шагнув к сортиру, он обошёл его сбоку, присматриваясь к кромке покатой крыши, покрытой волнообразным выцветшим шифером. Обойдя сортир сзади, он пошарил в том месте, где изгиб шифера приоткрывал зазор между собой и досками крыши. Пыль да грязь. Пусто. Шайтан методично прошелся по всем выемкам. Ничего.
Он выругался и, вернувшись ко входу, стал шарить и там в прорехах под кровлей. Ровно над щеколдой сортира, в самом крайнем углублении, его рука нащупала и победно вытащила на свет ключ, игриво сверкнувший на утреннем солнце.
— Кто бы сомневался, — обнажив зубы, Шайтан вставил ключ в замочную скважину и повернул.
Замок, учтиво щёлкнув, открылся..
..Столб огня возвышается на несколько метров.
Шифер с треском взрывает воздух.
Вскоре догорающая постройка завалится на бок, оставив после себя гору пепла в пузырящейся жиже останков.
Рядом стоит пустой металлический ящик с откинутой крышкой. Ружьё отправилось вслед за цыганом в зловонное дно.
Любопытные вороны наблюдают за парой удаляющихся восвояси ребят. Тот, что постарше и покрепче, несёт мешок с позвякивающим содержимым. Похоже, увесистая ноша ему вовсе не в тягость. Другой прижимает ослабевшим предплечьем к боку снятую футболку с чернеющим на солнце кровавым пятном. Оба усталые, израненные, но твёрдо держатся на ногах.
Добравшись до крайней изгороди, Шайтан сначала помогает перебраться Чикатаю, затем перекидывает мешок и перелезает сам. Оставленный джип ждёт их там же на дачном проулке. Его чёрный отлив не особо выделяется на фоне разросшихся вдоль обочин кустов.
Подняв заднюю дверь багажника, Шайтан сгружает туда добычу, прикуривает, и они с Чикатаем ещё раз более детально принимаются осматривать содержимое мешка.
За годы промысла цыган набил свой тайник драгоценностями, сбыть которые не успел. Или не захотел. В любом случае, теперь ему уже точно ничего из этого не пригодится. Осталось лишь решить, как следует со всем этим добром должным образом поступить.
А дожидались своего часа в скрытой нише редких работ изделия, выполненные по большей части из золота. Из недр ящика в мешок перекочевало много всего.
Монеты явно коллекционной чеканки, таких видеть парням ещё не приходилось. Три основательных распятия, одно больше другого, с отделкой и гравировкой, самое крупное — с руку чуть меньше локтя величиной.
Была тут и не весть откуда, казалось бы, взявшаяся статуэтка Будды, толстосумы такие любят. Шайтан взвесил её в руке и, сделав мину, многозначительно кивнул. Запястные браслеты с тонким орнаментом и витиеватым цветочным узором, или в виде змеи с бриллиантами глаз.
Диадема с извлечёнными камнями. Те лежали вместе с другими тут же в отдельном мешочке, завязанном вокруг неё. Обручи, что носят на голове привилегированные особы во время церемониальных пиршеств. Поди разберись в причудах обезумевших от роскоши богачей.
Литые шкатулки небольших размеров, внутри которых лежат всевозможные кольца, перстни, серьги и брошки, переливающиеся в лучах солнца гранями самоцветов. Куча цепей из звеньев разнообразных плетений. Жертвенный кубок с выведенными надписями, похожими на латынь, и с искусным изображением ангелов с внешней стороны чаши, и дьявольских бесов — лезущих изнутри.
Карманные часы, наверняка принадлежавшие зазевавшемуся аристократу. На крышке красовался замысловатый узор, а под крышкой отсутствовал циферблат. Серебряное кадило, две подвески, небольшая подзорная труба с треснувшей линзой, сквозь которую виднелась, увы, лишь чернота.
Но больше всего остального так и просился в руку нож с золотой рукояткой, увенчанной черепками. Его волнистое лезвие было выполнено из серебра.
Взяв нож, и проверив его на остроту пальцем, Шайтан вдруг резко махнул в сторону Коли. Тот не отшатнулся. Лезвие застыло в нескольких сантиметрах от Колиного лица.
Шифер с треском взрывает воздух.
Вскоре догорающая постройка завалится на бок, оставив после себя гору пепла в пузырящейся жиже останков.
Рядом стоит пустой металлический ящик с откинутой крышкой. Ружьё отправилось вслед за цыганом в зловонное дно.
Любопытные вороны наблюдают за парой удаляющихся восвояси ребят. Тот, что постарше и покрепче, несёт мешок с позвякивающим содержимым. Похоже, увесистая ноша ему вовсе не в тягость. Другой прижимает ослабевшим предплечьем к боку снятую футболку с чернеющим на солнце кровавым пятном. Оба усталые, израненные, но твёрдо держатся на ногах.
Добравшись до крайней изгороди, Шайтан сначала помогает перебраться Чикатаю, затем перекидывает мешок и перелезает сам. Оставленный джип ждёт их там же на дачном проулке. Его чёрный отлив не особо выделяется на фоне разросшихся вдоль обочин кустов.
Подняв заднюю дверь багажника, Шайтан сгружает туда добычу, прикуривает, и они с Чикатаем ещё раз более детально принимаются осматривать содержимое мешка.
За годы промысла цыган набил свой тайник драгоценностями, сбыть которые не успел. Или не захотел. В любом случае, теперь ему уже точно ничего из этого не пригодится. Осталось лишь решить, как следует со всем этим добром должным образом поступить.
А дожидались своего часа в скрытой нише редких работ изделия, выполненные по большей части из золота. Из недр ящика в мешок перекочевало много всего.
Монеты явно коллекционной чеканки, таких видеть парням ещё не приходилось. Три основательных распятия, одно больше другого, с отделкой и гравировкой, самое крупное — с руку чуть меньше локтя величиной.
Была тут и не весть откуда, казалось бы, взявшаяся статуэтка Будды, толстосумы такие любят. Шайтан взвесил её в руке и, сделав мину, многозначительно кивнул. Запястные браслеты с тонким орнаментом и витиеватым цветочным узором, или в виде змеи с бриллиантами глаз.
Диадема с извлечёнными камнями. Те лежали вместе с другими тут же в отдельном мешочке, завязанном вокруг неё. Обручи, что носят на голове привилегированные особы во время церемониальных пиршеств. Поди разберись в причудах обезумевших от роскоши богачей.
Литые шкатулки небольших размеров, внутри которых лежат всевозможные кольца, перстни, серьги и брошки, переливающиеся в лучах солнца гранями самоцветов. Куча цепей из звеньев разнообразных плетений. Жертвенный кубок с выведенными надписями, похожими на латынь, и с искусным изображением ангелов с внешней стороны чаши, и дьявольских бесов — лезущих изнутри.
Карманные часы, наверняка принадлежавшие зазевавшемуся аристократу. На крышке красовался замысловатый узор, а под крышкой отсутствовал циферблат. Серебряное кадило, две подвески, небольшая подзорная труба с треснувшей линзой, сквозь которую виднелась, увы, лишь чернота.
Но больше всего остального так и просился в руку нож с золотой рукояткой, увенчанной черепками. Его волнистое лезвие было выполнено из серебра.
Взяв нож, и проверив его на остроту пальцем, Шайтан вдруг резко махнул в сторону Коли. Тот не отшатнулся. Лезвие застыло в нескольких сантиметрах от Колиного лица.
Выражение лица Чикатая оставалось неколебимо.
— Ну как тебе? Победитель ты или жертва?
Глаза Чикатая выразили недоумение.
Шайтан засмеялся, подбросил нож и, поймав его за лезвие, протянул рукояткой вперёд со словами:
— Хороша игрушка, смешно от такой помереть. Хотя, в любом случае, куда лучше, чем захлебнуться гнильём, а потом ещё и сгореть.
Чикатай с некоторым пренебреженьем взял нож и бросил его в кучу к остальному металлу. Шайтан сплюнул и прикурил сигарету.
— На память не хочешь себе оставить чего?
В ответ Коля лишь отрицательно покачал головой.
— Проклятого цыганского золота мне не нужно.
Продолжили осмотр они в тишине.
В одной из продолговатых шкатулок лежала бережно свернутая в трубку бумага. Шайтан снял тесьму, развернул и просмотрел первый лист, перевернул, затем следующий, а за ним ещё и ещё.
— Хм, список огромный. Тут у нас и трети из того, что указано, нет.
Он достал зажигалку, чиркнул и поднёс пламя к бумаге. Чикатай вопросительно уставился на него. Тот усмехнулся:
— Думаешь, нам кто-то поверит? Цыган теперь на том свете. А другие тайники искать без него в этих болотах можно хоть тысячу лет и не найти ничего. А так нет списка и нет лишних вопросов. Можно будет позже остальные сортиры проверить. Но не думаю, что цыган был столь глуп, чтобы однотипные нычки делать.
— Ладно, согласен, тут и так целая куча. Давай первым делом отвезём всё это Бате. Он порешает, что дальше делать. Поясним, как старый брыкался. Да по нам и так всё видно. Вальнули, похоронили, забыли и дело с концом.
Лицо Шайтана вдруг помрачнело.
— Нет, Чикатай, Бате мы ничего не повезём..
— Ну как тебе? Победитель ты или жертва?
Глаза Чикатая выразили недоумение.
Шайтан засмеялся, подбросил нож и, поймав его за лезвие, протянул рукояткой вперёд со словами:
— Хороша игрушка, смешно от такой помереть. Хотя, в любом случае, куда лучше, чем захлебнуться гнильём, а потом ещё и сгореть.
Чикатай с некоторым пренебреженьем взял нож и бросил его в кучу к остальному металлу. Шайтан сплюнул и прикурил сигарету.
— На память не хочешь себе оставить чего?
В ответ Коля лишь отрицательно покачал головой.
— Проклятого цыганского золота мне не нужно.
Продолжили осмотр они в тишине.
В одной из продолговатых шкатулок лежала бережно свернутая в трубку бумага. Шайтан снял тесьму, развернул и просмотрел первый лист, перевернул, затем следующий, а за ним ещё и ещё.
— Хм, список огромный. Тут у нас и трети из того, что указано, нет.
Он достал зажигалку, чиркнул и поднёс пламя к бумаге. Чикатай вопросительно уставился на него. Тот усмехнулся:
— Думаешь, нам кто-то поверит? Цыган теперь на том свете. А другие тайники искать без него в этих болотах можно хоть тысячу лет и не найти ничего. А так нет списка и нет лишних вопросов. Можно будет позже остальные сортиры проверить. Но не думаю, что цыган был столь глуп, чтобы однотипные нычки делать.
— Ладно, согласен, тут и так целая куча. Давай первым делом отвезём всё это Бате. Он порешает, что дальше делать. Поясним, как старый брыкался. Да по нам и так всё видно. Вальнули, похоронили, забыли и дело с концом.
Лицо Шайтана вдруг помрачнело.
— Нет, Чикатай, Бате мы ничего не повезём..
..Достав из кармана чётки, Шайтан принялся рассуждать.
— Допустим, мы ничего не нашли, а цыган в лес ушёл по болотам. Кто узнает? Ищи-свищи.
Он сделал паузу, вырисовывая ловкие узоры костяшками чёток. Через несколько движений рука остановилась, и Шайтан продолжал.
— У меня есть надёжный ювелир, сделает всё без шороха и лишних вопросов.
Чикатай сомневался пару секунд.
— Против Бати переть?
— А кто прёт?
— Добычу общака крысить — всё равно что у Бати с кармана тащить, — голос Чикатая звучит ровно. — А такая куча сто пудово всплывёт.
Шайтан замолчал, прикидывая различные варианты поворота событий.
— Боишься, что тебя крысой определят?
— Боюсь, что нас повесят и закопают. А потом не найдут.
Шайтан призадумался.
— Но когда ты за цыганом ломанулся, почему-то про мать и не вспомнил, — взгляд его сверкнул из-под бровей. — А цыган тебя чуть не вальнул. И, странное дело, — он потёр подбородок, — ты всё равно к Бате рвёшься. А если бы тебя вальнули, Батя бы даже и не узнал.
— Его дело.
— И оно не твоё! Этот общак, как сортир: потребности справляет каждый, а руки вымыть удаётся далеко не всегда.
Чикатай молчал. Голос Шайтана смягчился.
— Ты что, думаешь, общим делом себя и мать обеспечишь? Да хрен там! Или ты надеешься, что кто-то позаботится о твоей семье, когда тебя грохнут или, когда ты по этапу пойдёшь?
— Не грохнут. Если переть не буду.
— Ты дурак что ли? Тут на всю дальнейшую жизнь хватит. И внукам оставишь. Сможешь уехать и мать забрать из этой дыры. Ты не вкуряешь? Такой шанс один раз выпадает.
Чикатай не опустил взгляд. Шайтан нагнетал дальше:
— Ты что, думаешь, я в это болото ради Батиной вшивой похвалы полез, чтобы хвостом повилять только? Пойми, ты и так уже доказал, что достоин. Ты эту награду себе сам добыл. Как и я. Если бы мы не похоронили цыгана в этих болотах. Если бы он обхитрил нас и грохнул, думаешь, кто-то нашёл бы чего? Да хер там! Всем похуй, никто и не вспомнит! А ты реально просто так всё отдать готов. И ради чего? Ради общака, где всем плевать друг на друга, когда дело до собственной шкуры доходит? Да они ничем не лучше этих цыган!
Он перевёл дух. И не услышав ответа, подвёл итог.
— Я обо всем позабочусь. По-братски поделим, хуле ты мнёшься? Знаю, хочешь поступить верно. Вот и радуйся, нам достанется куш. Пацан ты здравый. Сделай это, если не для себя, то для матери. Ты меня знаешь, пиздеть не стану. Ну что, по рукам?
В ответ Чикатай руки не подал.
Шайтан сделал вид, что не смутился.
— Как хочешь, уговаривать больше не буду.
И принялся закидывать золото обратно в мешок.
Захлопнув багажник, он пробасил:
— Хочешь и дальше пресмыкаться? Валяй, под Батей ходи и грудь таким, как эта цыганская мразь подставляй! Ты молодой, многого ещё не хавал. А с меня хватит! Я оттрубил сполна.
Он выждал паузу и приветственно развёл руками.
— Да ладно, Колян, не спеши. Отдохни, подумай до вечера. А там решим, какой кто дорогой дальше пойдёт.
Чикатай застыл, взор его потупился. Шайтан, видя это, чуть приободрился.
— Погнали в травмпункт, и по домам спать. Я чертовски устал.
Не спеша Чикатай влез в машину, стараясь не испачкать кровью сиденье. Шайтан завёл джип и тот укатил.
Не успела пыль осесть, как на дорогу из кустов выбралась Нелли.
В мыслях атаманши роились слова страшных проклятий и месть..
— Допустим, мы ничего не нашли, а цыган в лес ушёл по болотам. Кто узнает? Ищи-свищи.
Он сделал паузу, вырисовывая ловкие узоры костяшками чёток. Через несколько движений рука остановилась, и Шайтан продолжал.
— У меня есть надёжный ювелир, сделает всё без шороха и лишних вопросов.
Чикатай сомневался пару секунд.
— Против Бати переть?
— А кто прёт?
— Добычу общака крысить — всё равно что у Бати с кармана тащить, — голос Чикатая звучит ровно. — А такая куча сто пудово всплывёт.
Шайтан замолчал, прикидывая различные варианты поворота событий.
— Боишься, что тебя крысой определят?
— Боюсь, что нас повесят и закопают. А потом не найдут.
Шайтан призадумался.
— Но когда ты за цыганом ломанулся, почему-то про мать и не вспомнил, — взгляд его сверкнул из-под бровей. — А цыган тебя чуть не вальнул. И, странное дело, — он потёр подбородок, — ты всё равно к Бате рвёшься. А если бы тебя вальнули, Батя бы даже и не узнал.
— Его дело.
— И оно не твоё! Этот общак, как сортир: потребности справляет каждый, а руки вымыть удаётся далеко не всегда.
Чикатай молчал. Голос Шайтана смягчился.
— Ты что, думаешь, общим делом себя и мать обеспечишь? Да хрен там! Или ты надеешься, что кто-то позаботится о твоей семье, когда тебя грохнут или, когда ты по этапу пойдёшь?
— Не грохнут. Если переть не буду.
— Ты дурак что ли? Тут на всю дальнейшую жизнь хватит. И внукам оставишь. Сможешь уехать и мать забрать из этой дыры. Ты не вкуряешь? Такой шанс один раз выпадает.
Чикатай не опустил взгляд. Шайтан нагнетал дальше:
— Ты что, думаешь, я в это болото ради Батиной вшивой похвалы полез, чтобы хвостом повилять только? Пойми, ты и так уже доказал, что достоин. Ты эту награду себе сам добыл. Как и я. Если бы мы не похоронили цыгана в этих болотах. Если бы он обхитрил нас и грохнул, думаешь, кто-то нашёл бы чего? Да хер там! Всем похуй, никто и не вспомнит! А ты реально просто так всё отдать готов. И ради чего? Ради общака, где всем плевать друг на друга, когда дело до собственной шкуры доходит? Да они ничем не лучше этих цыган!
Он перевёл дух. И не услышав ответа, подвёл итог.
— Я обо всем позабочусь. По-братски поделим, хуле ты мнёшься? Знаю, хочешь поступить верно. Вот и радуйся, нам достанется куш. Пацан ты здравый. Сделай это, если не для себя, то для матери. Ты меня знаешь, пиздеть не стану. Ну что, по рукам?
В ответ Чикатай руки не подал.
Шайтан сделал вид, что не смутился.
— Как хочешь, уговаривать больше не буду.
И принялся закидывать золото обратно в мешок.
Захлопнув багажник, он пробасил:
— Хочешь и дальше пресмыкаться? Валяй, под Батей ходи и грудь таким, как эта цыганская мразь подставляй! Ты молодой, многого ещё не хавал. А с меня хватит! Я оттрубил сполна.
Он выждал паузу и приветственно развёл руками.
— Да ладно, Колян, не спеши. Отдохни, подумай до вечера. А там решим, какой кто дорогой дальше пойдёт.
Чикатай застыл, взор его потупился. Шайтан, видя это, чуть приободрился.
— Погнали в травмпункт, и по домам спать. Я чертовски устал.
Не спеша Чикатай влез в машину, стараясь не испачкать кровью сиденье. Шайтан завёл джип и тот укатил.
Не успела пыль осесть, как на дорогу из кустов выбралась Нелли.
В мыслях атаманши роились слова страшных проклятий и месть..
..Коля Чикатаев так и не позарился на цыганское золото.
Но и Шайтану в итоге перечить не стал.
Встретившись вечером, они замяли спор. Каждый остался при своём решении и вынес из этой истории то, с чем по жизни пошёл дальше.
Шайтан на следующий день пропал бесследно. Его джип остался стоять у подъезда, вещи в квартире не тронуты. Как будто ничего не случилось. Пробовали искать зацепки, но, увы, ничего не нашли.
Сбылась ли месть или сделал ноги? Поживём-увидим. Время покажет. Мир полнится слухами.
После роковой ночи цыгане из общаги растворились за пару недель. Общественность явно дала понять, что не готова простить смерть подростка. Каждый из цыган на районе теперь стал мишенью, вот и расползлись незаметно, гонимые народным возмездьем, по разным углам.
Этаж их, по мере опустения, быстро превратился от погромов в негодность. Никто не стал его заселять, хоть и нужда в жилье имелась всегда.
Не прошло и года, как Чикатай угодил на нары. Пырнул в пылу драки зарвавшегося пьяного детину его же ножом. Детина взял, да по пути в больницу и помер. Непредумышленное.
Заехать в тюрьму с почётом порой совсем не стрёмно. Мать навещать приезжала, пока не слегла.
А цыганского золота так никто больше и не увидел. Заслуга в том ювелира какого или ещё кого, пойди теперь разберись.
Такие дела.
Но и Шайтану в итоге перечить не стал.
Встретившись вечером, они замяли спор. Каждый остался при своём решении и вынес из этой истории то, с чем по жизни пошёл дальше.
Шайтан на следующий день пропал бесследно. Его джип остался стоять у подъезда, вещи в квартире не тронуты. Как будто ничего не случилось. Пробовали искать зацепки, но, увы, ничего не нашли.
Сбылась ли месть или сделал ноги? Поживём-увидим. Время покажет. Мир полнится слухами.
После роковой ночи цыгане из общаги растворились за пару недель. Общественность явно дала понять, что не готова простить смерть подростка. Каждый из цыган на районе теперь стал мишенью, вот и расползлись незаметно, гонимые народным возмездьем, по разным углам.
Этаж их, по мере опустения, быстро превратился от погромов в негодность. Никто не стал его заселять, хоть и нужда в жилье имелась всегда.
Не прошло и года, как Чикатай угодил на нары. Пырнул в пылу драки зарвавшегося пьяного детину его же ножом. Детина взял, да по пути в больницу и помер. Непредумышленное.
Заехать в тюрьму с почётом порой совсем не стрёмно. Мать навещать приезжала, пока не слегла.
А цыганского золота так никто больше и не увидел. Заслуга в том ювелира какого или ещё кого, пойди теперь разберись.
Такие дела.
С наступлением студенческих лет пришла пора кутить и закидываться.
В Комсомольске первой половины нулевых всегда есть куда разгуляться. В особом ходу в эту пору были едкие напитки из полторашек. Мы называли их ласково барбазя́н.
— Здаров! — И отхлебнув добрых пару глотков. — Чё эт за барбазян?
— Вишнёвый.
После такого и рот, и язык вишнёвый.
Ещё бывает, например, со вкусом винограда или лимона. Если пролить кислотного цвета бабразян на светлый ковёр или ещё куда, то потом хрен ототрёшь. Проливали не раз. И растворители не берут.
Распитие барбазяна плотно соседствует с курением пятунца́.
В деревяшках на Скоростных, постучав в нужную шаткую дверцу, можно спокойно взять штакетину химки. Химкой называют замытую на ацетоне или спирте коноплю. Её смешивают с табаком и забивают в штакетины папирос Беломор или Казбек. Такая штакетина называется пяткой. Пятка — второй по популярности продукт после самого дешёвого бухла.
По Дзёмгам и Городу активно курсируют несколько машин со здравыми ребятами, которые по звонку на мобилу подъедут к условленному перекрестку и, через окно вручат в обмен на деньги товар.
Эффект от химки такой, будто по голове молотком треснули. Котелок наливается свинцом, тяжелеет словно чугунная ванна, и привычный ход мыслей стекает с тебя вязкой жижей в сумбурном потоке на холодный бетон лестничной клетки. Состояние несколько задумчивое.
Бывает, с пятки и поугарать припирает. То значит хорошая компания собралась. А иной раз накроет шкура́, сопровождаемая страхом и паникой. И тогда шкуроходят.
Обычной травы в городе я не видел, чтобы кто-то курил. Все паровозили химку..
В Комсомольске первой половины нулевых всегда есть куда разгуляться. В особом ходу в эту пору были едкие напитки из полторашек. Мы называли их ласково барбазя́н.
— Здаров! — И отхлебнув добрых пару глотков. — Чё эт за барбазян?
— Вишнёвый.
После такого и рот, и язык вишнёвый.
Ещё бывает, например, со вкусом винограда или лимона. Если пролить кислотного цвета бабразян на светлый ковёр или ещё куда, то потом хрен ототрёшь. Проливали не раз. И растворители не берут.
Распитие барбазяна плотно соседствует с курением пятунца́.
В деревяшках на Скоростных, постучав в нужную шаткую дверцу, можно спокойно взять штакетину химки. Химкой называют замытую на ацетоне или спирте коноплю. Её смешивают с табаком и забивают в штакетины папирос Беломор или Казбек. Такая штакетина называется пяткой. Пятка — второй по популярности продукт после самого дешёвого бухла.
По Дзёмгам и Городу активно курсируют несколько машин со здравыми ребятами, которые по звонку на мобилу подъедут к условленному перекрестку и, через окно вручат в обмен на деньги товар.
Эффект от химки такой, будто по голове молотком треснули. Котелок наливается свинцом, тяжелеет словно чугунная ванна, и привычный ход мыслей стекает с тебя вязкой жижей в сумбурном потоке на холодный бетон лестничной клетки. Состояние несколько задумчивое.
Бывает, с пятки и поугарать припирает. То значит хорошая компания собралась. А иной раз накроет шкура́, сопровождаемая страхом и паникой. И тогда шкуроходят.
Обычной травы в городе я не видел, чтобы кто-то курил. Все паровозили химку..
..На чердаке пятиэтажки.
У пацанов там лежит в загашнике длинная люминесцентная лампа. Её свинтили из подъездного плафона. Такие лампы холодным траурным светом величественно наполняют коридоры больниц.
Содержимое лампы аккуратно вынули, оставив лишь метровую стеклянную колбу.
С одной стороны в колбу вдувают, с другой — принимают. Эдакий получается разудалый мундштук.
Благодаря такому способу воздушного охлаждения, за один паровоз в разы удаётся больше пацанам химки принять.
В результате чугунок наполняется плотней наковальни. Притом пятки расход невелик. Тем и ценно.
В таком состоянии настаёт время великих открытий, на ум налипают дивные мысли. Они кружатся вокруг как снежные хлопья. Схожие озарения посещают, когда подскочет температура свыше тридцати восьми при простуде. То дело называют проруб. Или бред.
После проруба восприятие уже не становится прежним, но приобретает некие новые грани. Как их оценивать и в каком использовать направлении, каждый решает сам за себя.
Эффект затуманенной эйфории хочется возобновлять многократно. Но где пацанам на то взять деньжат? В ход идёт поиск для сдачи металла с близлежащих промзон и наполняющих местность заводских территорий.
И ходить далеко не надо.
Наш физрук Андрей Геннадьевич устроил у себя в гараже пункт скупки металла у тех, кто попроще. В основном это, конечно, шныряющая везде детвора. На базе металл у мелюзги не всегда принимают. Вот тут как раз и выручает физрук. Его формула проста и, что самое главное, она работает: он скупает лом за копейки у школьников и забулдыг, чтобы затем на базе продать за рубли.
— Ты в курсе, что наш физрук нелегал? — Поделился этой вестью с нами после уроков Макс Кубышкин, раздавая сигареты из пачки Bond Street. — Вчера с Берей на полтинник насобирали, сегодня на стольник ему ещё припрём.
Беря — наш одноклассник Денис Бирюков, стоя рядом, мечтательно закивал, прикидывая, сколько на стольник можно взять в ларьке ништяков. Полторашка Ленинградского в те времена стоила 28, а пачка Бонда — 11 рублей.
— А ещё мы видели, как он и трудовик вечером за спиртом ходили. — Макс, чиркая зажигалкой, хихикнул. — А потом в школу вернулись и нажрались.
После таких предприятий все, как правило, оставались довольны.
Так и живём.
Таскать металл с промзон порой бывает непросто. Ведь там, откуда есть что тащить, нередко попадаются и сторожа.
Также на районе орудуют конкурирующие дружины шпанюков из общаги, и, что гораздо хуже — детдомовские беспризорники, которых вообще лучше бы не встречать и обходить стороной.
Помимо всего прочего, происходят разные штуки.
«Сперва вы пиздите металл, а потом пиздят вас!». Монументальная фраза, принадлежащая блестящему уму Серёги Шаяхова. Он у нашей клани не зря ходит в должности «брильянтовый ученик». Но об этом в следующий раз.
А сейчас рассказ о пацанчике по прозвищу Тыква. Так его прозвали за то, что он всегда был запасён тыквенными сушеными семками впрок. Я и не знал никогда его имени, Тыква и Тыква, смешной такой незатейливый, вполне безобидный себе паренёк.
Жил Тыква поодаль с бабкой на посёлке, в старых дачных домах у железной дороги. Там бабка Тыквы и сушила на завалинке те семки, которые Тыква постоянно жевал и мерзко сплёвывал кожуру.
Нёс Тыква с кем-то из своих приятелей лист железа по заброшенной стройке. Как-то они этот лист умудрились на верхних этажах оторвать. Всё, что мельче, давненько уже растащили, остались лишь голые бетонные стены, зияющие дырами различных отверстий, ведущих в отсеки пустот.
Тыква, держа свой край листа, шёл сзади. Он не мог видеть люк в полу. Впередиидущий товарищ люк беспечно перешагнул и по неопытности не сообразил предупредить Тыкву.
Когда задний край листа обрушился с лязгом о бетон, товарищ сперва возмутился, потом удивился, а затем всё понял и в ужасе убежал.
Пролёт, в который угодил Тыква, насчитывал пять этажей до земли.
После несчастного случая физрук деятельность свою спешно прикрыл.
Тыкве было одиннадцать лет с небольшим.
У пацанов там лежит в загашнике длинная люминесцентная лампа. Её свинтили из подъездного плафона. Такие лампы холодным траурным светом величественно наполняют коридоры больниц.
Содержимое лампы аккуратно вынули, оставив лишь метровую стеклянную колбу.
С одной стороны в колбу вдувают, с другой — принимают. Эдакий получается разудалый мундштук.
Благодаря такому способу воздушного охлаждения, за один паровоз в разы удаётся больше пацанам химки принять.
В результате чугунок наполняется плотней наковальни. Притом пятки расход невелик. Тем и ценно.
В таком состоянии настаёт время великих открытий, на ум налипают дивные мысли. Они кружатся вокруг как снежные хлопья. Схожие озарения посещают, когда подскочет температура свыше тридцати восьми при простуде. То дело называют проруб. Или бред.
После проруба восприятие уже не становится прежним, но приобретает некие новые грани. Как их оценивать и в каком использовать направлении, каждый решает сам за себя.
Эффект затуманенной эйфории хочется возобновлять многократно. Но где пацанам на то взять деньжат? В ход идёт поиск для сдачи металла с близлежащих промзон и наполняющих местность заводских территорий.
И ходить далеко не надо.
Наш физрук Андрей Геннадьевич устроил у себя в гараже пункт скупки металла у тех, кто попроще. В основном это, конечно, шныряющая везде детвора. На базе металл у мелюзги не всегда принимают. Вот тут как раз и выручает физрук. Его формула проста и, что самое главное, она работает: он скупает лом за копейки у школьников и забулдыг, чтобы затем на базе продать за рубли.
— Ты в курсе, что наш физрук нелегал? — Поделился этой вестью с нами после уроков Макс Кубышкин, раздавая сигареты из пачки Bond Street. — Вчера с Берей на полтинник насобирали, сегодня на стольник ему ещё припрём.
Беря — наш одноклассник Денис Бирюков, стоя рядом, мечтательно закивал, прикидывая, сколько на стольник можно взять в ларьке ништяков. Полторашка Ленинградского в те времена стоила 28, а пачка Бонда — 11 рублей.
— А ещё мы видели, как он и трудовик вечером за спиртом ходили. — Макс, чиркая зажигалкой, хихикнул. — А потом в школу вернулись и нажрались.
После таких предприятий все, как правило, оставались довольны.
Так и живём.
Таскать металл с промзон порой бывает непросто. Ведь там, откуда есть что тащить, нередко попадаются и сторожа.
Также на районе орудуют конкурирующие дружины шпанюков из общаги, и, что гораздо хуже — детдомовские беспризорники, которых вообще лучше бы не встречать и обходить стороной.
Помимо всего прочего, происходят разные штуки.
«Сперва вы пиздите металл, а потом пиздят вас!». Монументальная фраза, принадлежащая блестящему уму Серёги Шаяхова. Он у нашей клани не зря ходит в должности «брильянтовый ученик». Но об этом в следующий раз.
А сейчас рассказ о пацанчике по прозвищу Тыква. Так его прозвали за то, что он всегда был запасён тыквенными сушеными семками впрок. Я и не знал никогда его имени, Тыква и Тыква, смешной такой незатейливый, вполне безобидный себе паренёк.
Жил Тыква поодаль с бабкой на посёлке, в старых дачных домах у железной дороги. Там бабка Тыквы и сушила на завалинке те семки, которые Тыква постоянно жевал и мерзко сплёвывал кожуру.
Нёс Тыква с кем-то из своих приятелей лист железа по заброшенной стройке. Как-то они этот лист умудрились на верхних этажах оторвать. Всё, что мельче, давненько уже растащили, остались лишь голые бетонные стены, зияющие дырами различных отверстий, ведущих в отсеки пустот.
Тыква, держа свой край листа, шёл сзади. Он не мог видеть люк в полу. Впередиидущий товарищ люк беспечно перешагнул и по неопытности не сообразил предупредить Тыкву.
Когда задний край листа обрушился с лязгом о бетон, товарищ сперва возмутился, потом удивился, а затем всё понял и в ужасе убежал.
Пролёт, в который угодил Тыква, насчитывал пять этажей до земли.
После несчастного случая физрук деятельность свою спешно прикрыл.
Тыкве было одиннадцать лет с небольшим.
Отец у Серёжки русский, а маму звать тёть Шура.
С Серёжкой мы дружим с детского сада. Особенно с того дня, как нас двоих оставили после занятий по аппликации, как двух неумех, так и не овладевших за час важным навыком вырезать ножницами из цветной бумаги круги.
Все пошли обедать, а нам воспитательница вставать из-за стола строго-настрого запретила.
— Сидите и вырезайте, — раздражённо пробурчала она и удалилась.
Мы не стали унывать, порезали цветные листы на квадраты и чикали им углы до тех пор, пока не вышли фигуры, похожие на круги.
После детского сада пришло время школы.
На первые три года нашей руководительницей и учителем стала Галина Николаевна — женщина незаурядных талантов и смелых взглядов. Творчество фонтанировало из неё во все стороны как бушующий океан, плескающийся из берегов.
Методика её обучения была уникальной.
Троек она никому не ставила в принципе. Допусти ты хоть прорву ошибок, в худшем случае схватишь четвёрку. Допустишь чуть меньше — вполне можно уповать на пятак. Таким образом в нашем гимназическом классе троечников не было ни одного.
Зато вскоре стали появляться учащиеся выше отличников.
Так, осенним днем в конце первой четверти Галина Николаевна, стоя у доски, торжественно объявляла результаты первой контрольной по математике. Раздавая тетради из стопки, она каждого находила, за что похвалить. Серёжкина тетрадь лежала последней. Лицо учительницы озарилось неподдельной гордостью и счастьем, глаза заблестели, так что казалось, вот-вот и слёзы радости потекут по щекам.
— Ребята, я хочу вам всем показать эту работу! Она выполнена без единой помарки! И настолько аккуратно, что оценки «отлично» тут будет мало, поэтому Серёжа получает за контрольную не пять баллов, а целых шесть!
С этими словами мы раскрыли рты, а она — тетрадь, и повернула нам её на обозрение. Там действительно красовалась большая красная цифра 6 с восклицательным знаком и надписью «Молодец!».
На лице Серёжки в тот момент читалось неодобрение и испуг. Признаться, было действительно непонятно, как следует воспринимать проявления такой неслыханной щедрости и можно ли вообще ставить ученикам такие отметки, пойдут они потом в аттестат?
Оказалось, можно и не такие. Галина Николаевна на том не остановилась. Она только набирала скорость. И чуть позже у нас в тетрадках и дневниках замелькали десятки, сотни и тысячи баллов оценочных единиц. А однажды, за очередной шедевр лёгкая рука нашей учительницы вывела в Серёжкиной тетради миллион. Причем это была не единица и шесть нулей, а именно миллион одним словом. И непременный восклицательный знак.
Ученики других классов над нами посмеивались, но на самом деле они нам завидовали. Кому бы не захотелось принести домой дневник без двоек и троек, пестрящий к тому же отметками запредельных высот?
— Чё у тебя по контроше?
— Десятка!
— А у меня шестёрка!
— Ну и дурак. А у Серого — миллион!
Тёть Шура страшно сыном гордилась, и частенько брала с собой на улицу его тетради или дневник, чтобы продемонстрировать невероятные достижения на всю округу.
Серёжкой гордился весь наш класс, а также район.
Такую вот Галина Николаевна подарила нам младшую школу. Помнится, к третьему году хвастать шестёркой, когда счёт давно перевалил за тысячи, считалось уже моветон..
-
На фото: 1А Класс, 1992 год
С Серёжкой мы дружим с детского сада. Особенно с того дня, как нас двоих оставили после занятий по аппликации, как двух неумех, так и не овладевших за час важным навыком вырезать ножницами из цветной бумаги круги.
Все пошли обедать, а нам воспитательница вставать из-за стола строго-настрого запретила.
— Сидите и вырезайте, — раздражённо пробурчала она и удалилась.
Мы не стали унывать, порезали цветные листы на квадраты и чикали им углы до тех пор, пока не вышли фигуры, похожие на круги.
После детского сада пришло время школы.
На первые три года нашей руководительницей и учителем стала Галина Николаевна — женщина незаурядных талантов и смелых взглядов. Творчество фонтанировало из неё во все стороны как бушующий океан, плескающийся из берегов.
Методика её обучения была уникальной.
Троек она никому не ставила в принципе. Допусти ты хоть прорву ошибок, в худшем случае схватишь четвёрку. Допустишь чуть меньше — вполне можно уповать на пятак. Таким образом в нашем гимназическом классе троечников не было ни одного.
Зато вскоре стали появляться учащиеся выше отличников.
Так, осенним днем в конце первой четверти Галина Николаевна, стоя у доски, торжественно объявляла результаты первой контрольной по математике. Раздавая тетради из стопки, она каждого находила, за что похвалить. Серёжкина тетрадь лежала последней. Лицо учительницы озарилось неподдельной гордостью и счастьем, глаза заблестели, так что казалось, вот-вот и слёзы радости потекут по щекам.
— Ребята, я хочу вам всем показать эту работу! Она выполнена без единой помарки! И настолько аккуратно, что оценки «отлично» тут будет мало, поэтому Серёжа получает за контрольную не пять баллов, а целых шесть!
С этими словами мы раскрыли рты, а она — тетрадь, и повернула нам её на обозрение. Там действительно красовалась большая красная цифра 6 с восклицательным знаком и надписью «Молодец!».
На лице Серёжки в тот момент читалось неодобрение и испуг. Признаться, было действительно непонятно, как следует воспринимать проявления такой неслыханной щедрости и можно ли вообще ставить ученикам такие отметки, пойдут они потом в аттестат?
Оказалось, можно и не такие. Галина Николаевна на том не остановилась. Она только набирала скорость. И чуть позже у нас в тетрадках и дневниках замелькали десятки, сотни и тысячи баллов оценочных единиц. А однажды, за очередной шедевр лёгкая рука нашей учительницы вывела в Серёжкиной тетради миллион. Причем это была не единица и шесть нулей, а именно миллион одним словом. И непременный восклицательный знак.
Ученики других классов над нами посмеивались, но на самом деле они нам завидовали. Кому бы не захотелось принести домой дневник без двоек и троек, пестрящий к тому же отметками запредельных высот?
— Чё у тебя по контроше?
— Десятка!
— А у меня шестёрка!
— Ну и дурак. А у Серого — миллион!
Тёть Шура страшно сыном гордилась, и частенько брала с собой на улицу его тетради или дневник, чтобы продемонстрировать невероятные достижения на всю округу.
Серёжкой гордился весь наш класс, а также район.
Такую вот Галина Николаевна подарила нам младшую школу. Помнится, к третьему году хвастать шестёркой, когда счёт давно перевалил за тысячи, считалось уже моветон..
-
На фото: 1А Класс, 1992 год
..При всей своей прилежности и способности к получению знаний, Серёжка никогда не был зубрилой и учительским лизоблюдом.
Когда он был с чем-то несогласен, то всегда об этом заявлял открыто, неизменно подкрепляя свои доводы аргументами, основанными на логике и рассуждениях.
Поправлял учительницу, если вдруг та ошибалась или деликатно намекал на то, что та была неправа. Серёжкину личность выгодно отличало знание, и он это знал, и должным образом знание то применял.
Он единственный из нашей «шайки» так и не притронулся к сигаретам, а в остальном также любил шутить и шалить, и во дворе со всеми балду попинать или мяч.
Такое поведение отличника во многом идет вразрез привычному стандарту. А всё потому, что хороших отметок жаждут все, а усилия для получения реальных навыков предпринимают немногие. Ведь это такая морока и скука извилины напрягать. Потому всегда были и будут и есть такие как..
Небоська и Коробкоша.
Две подхалимистых единицы: Небольсина Таня и Коробко Наталья. Имеются такие в каждом классе практически наверняка.
На фотокарточке выше они сидят, прижавшись по разные стороны учительницы, степенно сложа руки на парту, как и привыкли, боясь лишний раз шелохнуться. Всем своим видом демонстрируют немую покорность и овечью преданность, а также готовность безропотно исполнять по первому слову указ педагога.
Руководство любого коллектива таких особенно ценит, будь то школьный класс или дальше по возрасту тяжба. Ведь это удобно и чертовски приятно во все времена иметь в личном распоряжении услуженье. Готовое доносить информацию из внутренностей коллектива. Что позволяет более эффективно этим коллективом управлять и держать в узде.
И всегда обеспечено за такую службу в награду ряд поблажек и привилегий. Ради почестей этих за место информатора под носом у руководства не стихает борьба. Спрос на это место бушует всегда и оно не пустует. Но рассчитано лишь на одного.
Потому и не дружат такие как Небоська и Коробкоша никогда меж собой, а напротив — враждуют..
Когда он был с чем-то несогласен, то всегда об этом заявлял открыто, неизменно подкрепляя свои доводы аргументами, основанными на логике и рассуждениях.
Поправлял учительницу, если вдруг та ошибалась или деликатно намекал на то, что та была неправа. Серёжкину личность выгодно отличало знание, и он это знал, и должным образом знание то применял.
Он единственный из нашей «шайки» так и не притронулся к сигаретам, а в остальном также любил шутить и шалить, и во дворе со всеми балду попинать или мяч.
Такое поведение отличника во многом идет вразрез привычному стандарту. А всё потому, что хороших отметок жаждут все, а усилия для получения реальных навыков предпринимают немногие. Ведь это такая морока и скука извилины напрягать. Потому всегда были и будут и есть такие как..
Небоська и Коробкоша.
Две подхалимистых единицы: Небольсина Таня и Коробко Наталья. Имеются такие в каждом классе практически наверняка.
На фотокарточке выше они сидят, прижавшись по разные стороны учительницы, степенно сложа руки на парту, как и привыкли, боясь лишний раз шелохнуться. Всем своим видом демонстрируют немую покорность и овечью преданность, а также готовность безропотно исполнять по первому слову указ педагога.
Руководство любого коллектива таких особенно ценит, будь то школьный класс или дальше по возрасту тяжба. Ведь это удобно и чертовски приятно во все времена иметь в личном распоряжении услуженье. Готовое доносить информацию из внутренностей коллектива. Что позволяет более эффективно этим коллективом управлять и держать в узде.
И всегда обеспечено за такую службу в награду ряд поблажек и привилегий. Ради почестей этих за место информатора под носом у руководства не стихает борьба. Спрос на это место бушует всегда и оно не пустует. Но рассчитано лишь на одного.
Потому и не дружат такие как Небоська и Коробкоша никогда меж собой, а напротив — враждуют..
..У Коробкоши неважное зрение, она носит очки.
Это с первого дня уроков обеспечило ей нужное право сидеть на первой парте, ближе к учительскому столу, и дало преимущество.
Небоське со зрением повезло меньше, оно у неё в порядке. Поэтому ей пришлось уступить передовую и некоторое время выжидать, пока не представится шанс придвинуться ближе.
Когда Коробкоша слегла с простудой, Небоська этим сразу воспользовалась. Со второй парты во время занятий она демонстративно щурила глаза, и прикладывала руку к виску всякий раз, когда с доски переписывала.
Старухи тоже так делают, разглядывая цены в гастрономе.
— Ну что ж ты скажешь, Нина?
— Да что тут скажешь? Гляди, опять творох подорожал!
— Ну и ладно, нам-то с посёлка носют.
— Так теперь и там вздерут!
— Как пить дать, вздерут, Ивановна.
— Вот ведь падлы!
К началу второй четверти Небоська и Коробкоша сидели на первых партах разных рядов, обе довольные и не обделённые.
Коробкоша старательно учёбу тянула: учебник читала и маме помогала. Отец у них не первый год бесследно пропадал на сахалинской вахте. Мать татарка Нина Коробко черноволосая, кряжистая, волевая, с усиками и двумя дочками. Младшая сестра Коробкоши ходит в детсад. Как и брат Небоськи.
Небоська держит осанку величественно. Роста она не низкого. Макушка её мелькает в переменах над толпами ребятни, снующей с криками вдоль коридора. Небоськино лицо неизменно озаряет безучастие с примесью надменности: губы плотно сжаты, руки прижаты. Нередко она так и просидит весь перерыв на своём месте за партой, сложа перед собой локти и таращась в окно.
Но у доски во время урока Небоська чудным образом преображается. Тут она стоит с немой растерянностью, и приоткрывает рот, как будто сказать порывается, но до внятных ответов редко доходит, увы.
Имеет Небоська сноровку мелом выводить под диктовку. И списывает аккуратно. Было бы откуда списать.
Однако подружек Небоська не копит. Без особой надобности ни с кем не говорит. И через резиночку с Коробкошей и другими девчонками не проводит в припрыжку все напролёт перемены.
После родительского собрания под конец первой четверти Галина Николаевна подошла к приземистой старушенции, натягивающей в коридоре обветшалую шубу.
— Вы бабушка Небольсиной Тани?
— Да-да, — оживилась старуха.
— Хочу с вами поговорить.
— Я вас охотно послушаю.
— Дело в том, что Таня, хоть девочка и тихая, и послушная, но вот только ни по одному предмету никак не поспевает. И с домашними заданиями не всегда всё хорошо.
— Ну что вы! — Старуха встрепенулась. — Таня у нас очень прилежная! Правда схватывает не всегда на лету. Но мы с ней занимаемся, объясняю ей как могу.
Старуха пригладила редеющий мех на линялой шапке и продолжила с блеском в глазах.
— Зато она никогда не балует. Вы лучше поручайте ей работу вам в помощь. Доску к уроку подготовить или что угодно ещё. Она всё выполняет беспрекословно.
— Спасибо за доверие, с поведением у Тани и вправду всё идеально. Я бы даже сказала, что чересчур. — Классная сдержанно улыбнулась. — Успеваемость бы подтянуть. Давайте, я назначу девочек из класса, вместе уроки могут делать в библиотеке. С Наташей, например, с Коробко.
— Ну что вы! Я ж с ней сама занимаюсь. Мы нагоним. — Старуха смотрела учтиво, задирая глаза кверху. — Ничего страшного не случится.
По итогу прорехи в учёбе так и списали в обмен на послушание. У доски Небоська в ожидании подсказок пучила взгляд и обводила написанное учительницей, старательно поправляя закорючки и уголки. Вскоре её лишь изредка ради приличия стали к доске вызывать по какой-нибудь уж совсем легкотне.
Родители Небоськи занимались возведением промышленности где-то в Дальневосточной глуши, видеть их приходилось нечасто. Воспитывалась Небоська моралью бабки: «Помалкивай, да не вылазь. Слушайся учительницу и будь на виду. А там уж как-нибудь пригодишься».
Вот Небоська с немой покорностью и устроилась под уютное крыло классного руководителя. И завоёванные позиции сдавать уже не спешила..
Это с первого дня уроков обеспечило ей нужное право сидеть на первой парте, ближе к учительскому столу, и дало преимущество.
Небоське со зрением повезло меньше, оно у неё в порядке. Поэтому ей пришлось уступить передовую и некоторое время выжидать, пока не представится шанс придвинуться ближе.
Когда Коробкоша слегла с простудой, Небоська этим сразу воспользовалась. Со второй парты во время занятий она демонстративно щурила глаза, и прикладывала руку к виску всякий раз, когда с доски переписывала.
Старухи тоже так делают, разглядывая цены в гастрономе.
— Ну что ж ты скажешь, Нина?
— Да что тут скажешь? Гляди, опять творох подорожал!
— Ну и ладно, нам-то с посёлка носют.
— Так теперь и там вздерут!
— Как пить дать, вздерут, Ивановна.
— Вот ведь падлы!
К началу второй четверти Небоська и Коробкоша сидели на первых партах разных рядов, обе довольные и не обделённые.
Коробкоша старательно учёбу тянула: учебник читала и маме помогала. Отец у них не первый год бесследно пропадал на сахалинской вахте. Мать татарка Нина Коробко черноволосая, кряжистая, волевая, с усиками и двумя дочками. Младшая сестра Коробкоши ходит в детсад. Как и брат Небоськи.
Небоська держит осанку величественно. Роста она не низкого. Макушка её мелькает в переменах над толпами ребятни, снующей с криками вдоль коридора. Небоськино лицо неизменно озаряет безучастие с примесью надменности: губы плотно сжаты, руки прижаты. Нередко она так и просидит весь перерыв на своём месте за партой, сложа перед собой локти и таращась в окно.
Но у доски во время урока Небоська чудным образом преображается. Тут она стоит с немой растерянностью, и приоткрывает рот, как будто сказать порывается, но до внятных ответов редко доходит, увы.
Имеет Небоська сноровку мелом выводить под диктовку. И списывает аккуратно. Было бы откуда списать.
Однако подружек Небоська не копит. Без особой надобности ни с кем не говорит. И через резиночку с Коробкошей и другими девчонками не проводит в припрыжку все напролёт перемены.
После родительского собрания под конец первой четверти Галина Николаевна подошла к приземистой старушенции, натягивающей в коридоре обветшалую шубу.
— Вы бабушка Небольсиной Тани?
— Да-да, — оживилась старуха.
— Хочу с вами поговорить.
— Я вас охотно послушаю.
— Дело в том, что Таня, хоть девочка и тихая, и послушная, но вот только ни по одному предмету никак не поспевает. И с домашними заданиями не всегда всё хорошо.
— Ну что вы! — Старуха встрепенулась. — Таня у нас очень прилежная! Правда схватывает не всегда на лету. Но мы с ней занимаемся, объясняю ей как могу.
Старуха пригладила редеющий мех на линялой шапке и продолжила с блеском в глазах.
— Зато она никогда не балует. Вы лучше поручайте ей работу вам в помощь. Доску к уроку подготовить или что угодно ещё. Она всё выполняет беспрекословно.
— Спасибо за доверие, с поведением у Тани и вправду всё идеально. Я бы даже сказала, что чересчур. — Классная сдержанно улыбнулась. — Успеваемость бы подтянуть. Давайте, я назначу девочек из класса, вместе уроки могут делать в библиотеке. С Наташей, например, с Коробко.
— Ну что вы! Я ж с ней сама занимаюсь. Мы нагоним. — Старуха смотрела учтиво, задирая глаза кверху. — Ничего страшного не случится.
По итогу прорехи в учёбе так и списали в обмен на послушание. У доски Небоська в ожидании подсказок пучила взгляд и обводила написанное учительницей, старательно поправляя закорючки и уголки. Вскоре её лишь изредка ради приличия стали к доске вызывать по какой-нибудь уж совсем легкотне.
Родители Небоськи занимались возведением промышленности где-то в Дальневосточной глуши, видеть их приходилось нечасто. Воспитывалась Небоська моралью бабки: «Помалкивай, да не вылазь. Слушайся учительницу и будь на виду. А там уж как-нибудь пригодишься».
Вот Небоська с немой покорностью и устроилась под уютное крыло классного руководителя. И завоёванные позиции сдавать уже не спешила..
Из воспоминаний сестры Катьки
В детстве мы с родителями и младшим братом частенько ездили в лес за грибами.
Как-то в одну из таких поездок возле одиноко торчащей скалы нами был обнаружен птенец, выпавший из гнезда. Он беспомощно барахтался на прогалинке с раскрытым в безмолвном крике клювом, трясясь от страха и холода, и выпученными глазами озирался по сторонам.
Мне тогда было от силы лет семь, брату — и того меньше. Вместе с родителями мы обступили птенца.
— Смотрите, какой клюв загнутый. Это орёл. — Важно заметил отец. — Что будем делать?
Папа всегда предоставлял возможность нам самим думать и принимать решения.
— Оставлять его так нельзя! — Помню, заявила я без тени сомнения. — Надо его назад в гнездо посадить!
Мы запрокинули головы и стали высматривать. Скала уходила далеко вверх на десятки метров. Если гнездо где-то там и было, то добраться до него никак не представлялось возможным.
— Не видать. — Подытожил наблюдения мой маленький брат.
Слово взяла мама.
— Здесь-то он точно умрёт. Если не замёрзнет, то от голода. Или его съедят. Давайте с собой заберем и попробуем выходить.
— Ура-а! — Обрадовались мы с братом тому, что у нас теперь появился свой орёл.
Мама сняла с головы платок и устроила на дне корзинки что-то вроде гнезда. Затем она аккуратно взяла птенца в руки и посадила его в корзинку. Птенец укутался в складки платка, согрелся и успокоился.
Так мы и привезли его в дом к бабушке, где устроили ему там же во дворе в палисаднике уже нормальное тёплое место.
Несколько недель мы не отходили от птенца. Отец кормил его разваренной перловой кашей и жирными червяками из рыболовной банки, которых мы поочерёдно с братом давали птенцу пинцетом сверху, наподобие материнского клюва.
Тот очень бойко управлялся с едой и, казалось, был ненасытен. В то же время, орлёнок быстро подрастал и, окрепнув за пару недель, начал расправлять крылья.
— Ну что, пришло время его выпускать? — предложил папа на очередном вечернем совете.
— Нужно его отвезти на то же место, где мы его и нашли, там он найдёт своих родителей!
Так мы и поступили. На следующий день мы посадили птенца на куст у подножья той самой скалы, предварительно накормив его червяками.
— Ну всё, давай лети, дружок!
Младший брат, расставив в стороны руки, показывал птенцу, как нужно махать крыльями.
Молодой орёл поначалу сидел, глядя на нас, но вскоре и сам стал предпринимать уверенные попытки. Несколько раз перепорхнул с ветки на ветку и, глянув в синее небо, оттолкнулся сильней, взмыл вверх и улетел.
С тех пор прошло уже больше двадцати лет. А я до сих пор верю в то, что наш орёл нашёл свою семью. И завёл собственную, где никто больше из гнезда не падал.
В детстве мы с родителями и младшим братом частенько ездили в лес за грибами.
Как-то в одну из таких поездок возле одиноко торчащей скалы нами был обнаружен птенец, выпавший из гнезда. Он беспомощно барахтался на прогалинке с раскрытым в безмолвном крике клювом, трясясь от страха и холода, и выпученными глазами озирался по сторонам.
Мне тогда было от силы лет семь, брату — и того меньше. Вместе с родителями мы обступили птенца.
— Смотрите, какой клюв загнутый. Это орёл. — Важно заметил отец. — Что будем делать?
Папа всегда предоставлял возможность нам самим думать и принимать решения.
— Оставлять его так нельзя! — Помню, заявила я без тени сомнения. — Надо его назад в гнездо посадить!
Мы запрокинули головы и стали высматривать. Скала уходила далеко вверх на десятки метров. Если гнездо где-то там и было, то добраться до него никак не представлялось возможным.
— Не видать. — Подытожил наблюдения мой маленький брат.
Слово взяла мама.
— Здесь-то он точно умрёт. Если не замёрзнет, то от голода. Или его съедят. Давайте с собой заберем и попробуем выходить.
— Ура-а! — Обрадовались мы с братом тому, что у нас теперь появился свой орёл.
Мама сняла с головы платок и устроила на дне корзинки что-то вроде гнезда. Затем она аккуратно взяла птенца в руки и посадила его в корзинку. Птенец укутался в складки платка, согрелся и успокоился.
Так мы и привезли его в дом к бабушке, где устроили ему там же во дворе в палисаднике уже нормальное тёплое место.
Несколько недель мы не отходили от птенца. Отец кормил его разваренной перловой кашей и жирными червяками из рыболовной банки, которых мы поочерёдно с братом давали птенцу пинцетом сверху, наподобие материнского клюва.
Тот очень бойко управлялся с едой и, казалось, был ненасытен. В то же время, орлёнок быстро подрастал и, окрепнув за пару недель, начал расправлять крылья.
— Ну что, пришло время его выпускать? — предложил папа на очередном вечернем совете.
— Нужно его отвезти на то же место, где мы его и нашли, там он найдёт своих родителей!
Так мы и поступили. На следующий день мы посадили птенца на куст у подножья той самой скалы, предварительно накормив его червяками.
— Ну всё, давай лети, дружок!
Младший брат, расставив в стороны руки, показывал птенцу, как нужно махать крыльями.
Молодой орёл поначалу сидел, глядя на нас, но вскоре и сам стал предпринимать уверенные попытки. Несколько раз перепорхнул с ветки на ветку и, глянув в синее небо, оттолкнулся сильней, взмыл вверх и улетел.
С тех пор прошло уже больше двадцати лет. А я до сих пор верю в то, что наш орёл нашёл свою семью. И завёл собственную, где никто больше из гнезда не падал.
..Как-то в пылу беготни на перемене.
Схватил я Небоськин учебник и шутки ради сказал ей, что его не отдам.
Она молча встала, стиснув тонкие губы, сделала шаг к моей парте, взяла мой и швырнула его вдоль рядов. От такой неожиданности учебник вмиг перестал быть новым, обложка его при столкновении с полом отлетела в противоположную сторону от страниц.
«Ничего себе нрав», — подумалось мне, и ответом вскипела детская злоба. Мои дружки тут же меня обступили. И без лишних раздумий мы начали своё возмездие воплощать в жизнь шумной гурьбой.
Рваный учебник водрузили на стол Небоське, её же книжка после уроков отправилась в мой портфель.
Ни разу не галантно, согласен, но юные годы у нас проходили под бравым лозунгом: «Девчонки враги!».
Небоська на то не выказала никаких эмоций, отреагировав напускным безразличием. Села на место и руки сложила на парту, по обыкновению своему, в разные стороны остриями локтей.
А днем после уроков ко мне нагрянула Небоськина бабка.
— Родители дома?
— Нет, они на работе.
Ей, казалось, того только было и надо.
— Та-ак! Зачем ты отобрал учебник у Тани? — Старуха резко принялась хорохориться и свирепеть. — А ну отвечай!
— Так она мой испортила. — Я смутился.
— Что? Ей ничего больше не оставалось! — Мутные глазки бегали под очками. — Ты сам виноват, что так вышло! Сам задирался!
— Я не задирался, я просто хотел пошутить. — Мои жалкие потуги не возымели никакого эффекта.
— Видишь, до чего шутки доводят? — Бабка являла неколебимый настрой. — Таня домой пришла вся в слезах после уроков и мне всё рассказала! Я ещё с родителями твоими приду говорить! — Она вся раскраснелась, я чувствовал, как капельки её слюны достигают моего лица. — Зря Таня сразу же не рассказала об этом учительнице, а я, будь уверен — пойду и скажу!
Что тут ответишь? Сомнений её реплики не оставляли. Я только подумал, что дальше спорить будет себе лишь дороже и, окончательно сдавшись, отступил, потупив в пол глаза.
Старуха дрожащей рукой вынула из кошёлки растерзанный учебник, и, всучив мне его, победным тоном вывела финальный аккорд.
— На, вот, забирай, а наш, будь добр, верни!
Сделал я, разумеется так, как карге было угодно. Ведь рваный учебник для меня был куда меньшей досадой, чем дальнейший по этому поводу с родителями и учительницей разговор.
Думал, зарвавшаяся старуха потребует вдобавок ещё извинений, но о том она даже не заикнулась, видимо всё таки немного совести в ней томилось. Схватив заветную добычу, она испарилась. И ни родителям, ни учительнице, ясное дело, по этому поводу нервы не стала трепать.
Небоську с тех пор я не сказал бы, что стал презирать как-то обыкновенного больше. И даже ненавистных чувств к ней дополнительных не возымел. Скорей наоборот — эмоционально отгородился. Целый учебник не добавил ей знаний. А свой я тут же аккуратно заклеил намертво клеем «Момент». И украдкой о том инциденте и проявленном малодушии с отвращением вспоминал.
А вот бабку Небоськину я всей душой возненавидел. И здороваться с ней, встречая во дворе, перестал. Перед тем как отдать ей учебник, я, в порыве гневной досады, так же было хотел оторвать обложку. Но, в уважение книге — не стал.
Вместо этого я вычеркнул Небоськино имя с фамилией с титульного листа. И проделывал этот трюк с её книгами затем ещё не один раз.
То было мое мщение. Таким образом я тешил свою уязвленную гордость и всякий раз оставался подлым злодейством своим вполне удовлетворен.
Своего же имени я на книжках никогда не писал. Кому оно там надо? Но в один прекрасный день, перевернув обложку, обнаружил таки старательно выведенную и перечеркнутую Небоськиным каллиграфическим почерком свою фамилию.
Именно тогда во всех красках явилась мне ни с чем не сравнимая радость личной победы. Но внутреннее ликование длилось недолго. Ибо почти сразу же её затмила глубокая, наступившая после этого тяжкого поражения боль..
Схватил я Небоськин учебник и шутки ради сказал ей, что его не отдам.
Она молча встала, стиснув тонкие губы, сделала шаг к моей парте, взяла мой и швырнула его вдоль рядов. От такой неожиданности учебник вмиг перестал быть новым, обложка его при столкновении с полом отлетела в противоположную сторону от страниц.
«Ничего себе нрав», — подумалось мне, и ответом вскипела детская злоба. Мои дружки тут же меня обступили. И без лишних раздумий мы начали своё возмездие воплощать в жизнь шумной гурьбой.
Рваный учебник водрузили на стол Небоське, её же книжка после уроков отправилась в мой портфель.
Ни разу не галантно, согласен, но юные годы у нас проходили под бравым лозунгом: «Девчонки враги!».
Небоська на то не выказала никаких эмоций, отреагировав напускным безразличием. Села на место и руки сложила на парту, по обыкновению своему, в разные стороны остриями локтей.
А днем после уроков ко мне нагрянула Небоськина бабка.
— Родители дома?
— Нет, они на работе.
Ей, казалось, того только было и надо.
— Та-ак! Зачем ты отобрал учебник у Тани? — Старуха резко принялась хорохориться и свирепеть. — А ну отвечай!
— Так она мой испортила. — Я смутился.
— Что? Ей ничего больше не оставалось! — Мутные глазки бегали под очками. — Ты сам виноват, что так вышло! Сам задирался!
— Я не задирался, я просто хотел пошутить. — Мои жалкие потуги не возымели никакого эффекта.
— Видишь, до чего шутки доводят? — Бабка являла неколебимый настрой. — Таня домой пришла вся в слезах после уроков и мне всё рассказала! Я ещё с родителями твоими приду говорить! — Она вся раскраснелась, я чувствовал, как капельки её слюны достигают моего лица. — Зря Таня сразу же не рассказала об этом учительнице, а я, будь уверен — пойду и скажу!
Что тут ответишь? Сомнений её реплики не оставляли. Я только подумал, что дальше спорить будет себе лишь дороже и, окончательно сдавшись, отступил, потупив в пол глаза.
Старуха дрожащей рукой вынула из кошёлки растерзанный учебник, и, всучив мне его, победным тоном вывела финальный аккорд.
— На, вот, забирай, а наш, будь добр, верни!
Сделал я, разумеется так, как карге было угодно. Ведь рваный учебник для меня был куда меньшей досадой, чем дальнейший по этому поводу с родителями и учительницей разговор.
Думал, зарвавшаяся старуха потребует вдобавок ещё извинений, но о том она даже не заикнулась, видимо всё таки немного совести в ней томилось. Схватив заветную добычу, она испарилась. И ни родителям, ни учительнице, ясное дело, по этому поводу нервы не стала трепать.
Небоську с тех пор я не сказал бы, что стал презирать как-то обыкновенного больше. И даже ненавистных чувств к ней дополнительных не возымел. Скорей наоборот — эмоционально отгородился. Целый учебник не добавил ей знаний. А свой я тут же аккуратно заклеил намертво клеем «Момент». И украдкой о том инциденте и проявленном малодушии с отвращением вспоминал.
А вот бабку Небоськину я всей душой возненавидел. И здороваться с ней, встречая во дворе, перестал. Перед тем как отдать ей учебник, я, в порыве гневной досады, так же было хотел оторвать обложку. Но, в уважение книге — не стал.
Вместо этого я вычеркнул Небоськино имя с фамилией с титульного листа. И проделывал этот трюк с её книгами затем ещё не один раз.
То было мое мщение. Таким образом я тешил свою уязвленную гордость и всякий раз оставался подлым злодейством своим вполне удовлетворен.
Своего же имени я на книжках никогда не писал. Кому оно там надо? Но в один прекрасный день, перевернув обложку, обнаружил таки старательно выведенную и перечеркнутую Небоськиным каллиграфическим почерком свою фамилию.
Именно тогда во всех красках явилась мне ни с чем не сравнимая радость личной победы. Но внутреннее ликование длилось недолго. Ибо почти сразу же её затмила глубокая, наступившая после этого тяжкого поражения боль..
..А с Коробкошей нас сдружила роковая случайность.
Под конец очередной перемены, в разгар учебного дня, я вприпрыжку двигался вдоль стены к выходу из класса.
В этот момент по коридору с противоположной стороны резвой прытью в класс неслась Коробкоша, заряженная как пружина, после игры в прыгалку.
Лбом со всего маху она впечаталась в меня так, что я отлетел на несколько метров, пропахавши пол. Кровавой слюной наполнился рот. Осторожно ощупав языком область удара, я не без волнения убедился: зубы на месте. Рваная рана обнаружилась на внутренней стороне губы. То место всё больше саднило и принялось опухать.
Коробкоше тоже досталось: она отлетела в противоположную сторону, но тут же вскочила. На лбу у неё назревала пунцовая шишка.
Стоит отдать Коробкоше должное: она, не растерявшись и чуя вину, заботливо отвела себя и меня под локоть в медпункт. Пока нас латали там средь аптечных ароматов, мы вертелись по сторонам, опасливо принюхивались и серьёзными лицами переглядывались.
К началу следующего урока Коробкоша и я уже красовались по своим партам с боевыми отметинами. У Коробкоши пластырь на лбу, у меня — сдобренная йодом губища.
Это происшествие нас не то чтобы сблизило, но сделало участниками одного несчастья. Оба понимали, что виной тому досадная случайность и зла не держали.
Однако списывать Коробкоша всё равно никому не давала.
Этой привилегией пользовался лишь её сосед по первой парте Дудин Саня.
Дудачок. Был он себе на уме. Списывал сам, но списывать у себя не позволял. Всегда на такую просьбу деловито стряпал важную мину и выдавал дескать еще чего, делайте сами.
Как-то раз на классное чаепитие, когда каждый приносит на стол чего-нибудь, Дудачок выложил коробку Чокопаев и так её и не распаковал, а под шумок сунул в пакет и унёс домой обратно.
Это разумеется незамеченным не осталось. Равно как и безнаказанным. За такие проделки мы прозвали Дудачка штемпом. Штемп — это тот, кто гребёт под себя. Дудачок против такого слова особо не возражал, ведь таковым он и являлся. В своих думах и делах греб под себя и тесных дружб ни с кем водить не спешил.
Были в классе и так называемые изгои. Детская агрессия часто не видит границ.
Один из таких — Вовка Каширин. Мы наваливались на него всей кучей, и пока он противостоял в равной схватке кому-нибудь одному, остальные весело бегали вокруг и пинали его по заду всякий раз, как на то представлялся удобный случай.
Потасовки эти носили скорей увеселительный характер, нежели издевательский. Нам тогда так это казалось.
Ещё училась с нами Логинова Юля — долговязая девчонка с выпуклыми глазищами, высоким лбом и большим бантом. Эти особенности её внешности нарочито подчеркивались туго убранными назад волосами. С первых же дней мы её прозвали Дылдой и никак иначе к ней не обращались.
Однако Дылда виду не подавала и в ответ не задиралась. Просто через некоторое время благополучно перевелась в другую школу от нас подальше.
Была и такая приколюха. Если кто-нибудь встанет раком, облокотившись о парту, то можно смело подбежать сзади и прописать корня. За позу — дозу то называлось. Корня прописывали ногой по жопе с разбегу, как по футбольному мячу. Прописывающий корня тут же давал дёру и чтобы прописать в ответочку, нужно было гоняться за таким храбрецом по всему классу. Не догнал — не беда. В таком случае можешь отыграться на портфеле обидчика. Короче говоря, нормальная тема, пока ты в первом классе — прописывать корня. С возрастом эта забава сама-собой искоренилась.
Попала к нам в класс как-то раз и Балаханова Люда — викинговского телосложения бабень с крепким гузном, подчеркнутым модными в ту пору фиолетовыми джинсами в тяжкую обтяжку. Она так и не привыкла к сложившимся у нас распорядкам.
Ей корня прописывать приходилось частенько. Так уж сложилась судьба. Но если она в ответ ловила кого, то запросто валила на пол и там уже приходилось отведывать поделом.
То справедливо.
Впрочем отец её был военным, долго она у нас не задержалась..
Под конец очередной перемены, в разгар учебного дня, я вприпрыжку двигался вдоль стены к выходу из класса.
В этот момент по коридору с противоположной стороны резвой прытью в класс неслась Коробкоша, заряженная как пружина, после игры в прыгалку.
Лбом со всего маху она впечаталась в меня так, что я отлетел на несколько метров, пропахавши пол. Кровавой слюной наполнился рот. Осторожно ощупав языком область удара, я не без волнения убедился: зубы на месте. Рваная рана обнаружилась на внутренней стороне губы. То место всё больше саднило и принялось опухать.
Коробкоше тоже досталось: она отлетела в противоположную сторону, но тут же вскочила. На лбу у неё назревала пунцовая шишка.
Стоит отдать Коробкоше должное: она, не растерявшись и чуя вину, заботливо отвела себя и меня под локоть в медпункт. Пока нас латали там средь аптечных ароматов, мы вертелись по сторонам, опасливо принюхивались и серьёзными лицами переглядывались.
К началу следующего урока Коробкоша и я уже красовались по своим партам с боевыми отметинами. У Коробкоши пластырь на лбу, у меня — сдобренная йодом губища.
Это происшествие нас не то чтобы сблизило, но сделало участниками одного несчастья. Оба понимали, что виной тому досадная случайность и зла не держали.
Однако списывать Коробкоша всё равно никому не давала.
Этой привилегией пользовался лишь её сосед по первой парте Дудин Саня.
Дудачок. Был он себе на уме. Списывал сам, но списывать у себя не позволял. Всегда на такую просьбу деловито стряпал важную мину и выдавал дескать еще чего, делайте сами.
Как-то раз на классное чаепитие, когда каждый приносит на стол чего-нибудь, Дудачок выложил коробку Чокопаев и так её и не распаковал, а под шумок сунул в пакет и унёс домой обратно.
Это разумеется незамеченным не осталось. Равно как и безнаказанным. За такие проделки мы прозвали Дудачка штемпом. Штемп — это тот, кто гребёт под себя. Дудачок против такого слова особо не возражал, ведь таковым он и являлся. В своих думах и делах греб под себя и тесных дружб ни с кем водить не спешил.
Были в классе и так называемые изгои. Детская агрессия часто не видит границ.
Один из таких — Вовка Каширин. Мы наваливались на него всей кучей, и пока он противостоял в равной схватке кому-нибудь одному, остальные весело бегали вокруг и пинали его по заду всякий раз, как на то представлялся удобный случай.
Потасовки эти носили скорей увеселительный характер, нежели издевательский. Нам тогда так это казалось.
Ещё училась с нами Логинова Юля — долговязая девчонка с выпуклыми глазищами, высоким лбом и большим бантом. Эти особенности её внешности нарочито подчеркивались туго убранными назад волосами. С первых же дней мы её прозвали Дылдой и никак иначе к ней не обращались.
Однако Дылда виду не подавала и в ответ не задиралась. Просто через некоторое время благополучно перевелась в другую школу от нас подальше.
Была и такая приколюха. Если кто-нибудь встанет раком, облокотившись о парту, то можно смело подбежать сзади и прописать корня. За позу — дозу то называлось. Корня прописывали ногой по жопе с разбегу, как по футбольному мячу. Прописывающий корня тут же давал дёру и чтобы прописать в ответочку, нужно было гоняться за таким храбрецом по всему классу. Не догнал — не беда. В таком случае можешь отыграться на портфеле обидчика. Короче говоря, нормальная тема, пока ты в первом классе — прописывать корня. С возрастом эта забава сама-собой искоренилась.
Попала к нам в класс как-то раз и Балаханова Люда — викинговского телосложения бабень с крепким гузном, подчеркнутым модными в ту пору фиолетовыми джинсами в тяжкую обтяжку. Она так и не привыкла к сложившимся у нас распорядкам.
Ей корня прописывать приходилось частенько. Так уж сложилась судьба. Но если она в ответ ловила кого, то запросто валила на пол и там уже приходилось отведывать поделом.
То справедливо.
Впрочем отец её был военным, долго она у нас не задержалась..
..Обитал на районе пацанчик с прицепом Бона.
История прицепа проста: когда его били, а делали это все, кому не лень, он кричал: «Бона! Бона!». «Намана», — отвечали ему раздающие щец.
Бона был из запоздалых и вечно шарился во дворе с малышней. Когда как у самого борода уже росла кустистой пачкой.
Семейство Боны насчитывало около дюжины братьев и сестёр. Он из них был самым старшим.
Чтобы не болтаться совсем без дела, Бона пригодился для выполнения мелких поручений в угоду торгашей и проныр из местного гастронома за жалкие подачки и гроши, которые всё равно редко удавалось донести до дому.
В основном поручения те заключались в разномастной корреспонденции и беготне на посылках. Доверчивый паренек не гнушался любых предприятий, ведь в сомнительности чего либо абсолютно не смыслил толк и по обыкновению своему сверкал по сторонам блаженной улыбкой, радуясь тому малому, чего прочий люд привык и не замечать вовсе.
Время от времени ему стал перепадать нагоняй от работодателей за якобы совершаемые провинности. Причин для порицания находилось всё больше. То, видите ли, деньги стащил, то потерял вверенный куль по дороге. Или заплутал где на неопределённый срок, когда как делать того было ну никак не велено.
Всякое из выдуманного произойти могло, конечно, легче лёгкого, но вот только кто же юродивому доверит какие ценности в руках переносить? Да и ждёт сидит подношений на блюде с голубой каймой разве что такой же недалёкий. Ведь долги чаще всего собственноручно приходится выколачивать.
А вот обвинить дурака в дурном поступке — это каждый может. И не всегда из корысти, а чаще потехи дешёвой ради. И сомнительного самоутверждения.
Как-то дворовая шпана, поймав Бону, продела его головой меж стальных прутьев основания лестничных перил на крыльце полузаброшенного здания старого детского сада. И прутья те сомкнули усилиями нескольких ребят назад, так что Бона оказался замурован шеей в этой западне.
Просидел там до вечера, пока мы его не вызволили.
Так вот и эксплуатировали Бону, гоняя его вкривь и вкось кто на что горазд. От того он становился всё больше шуглив, а в один прекрасный день и вовсе обозлился на весь свет белый.
Чуть что стал кидаться давать отпор, как забитая дворняжка. Принимался швыряться в обидчиков камнями по первому тику или воинственно махал подвернувшейся под руку палкой, не терпя насмешки.
Нападки по-началу было утихли, но вскоре возобновились. С новой силой. Да так, что недолго времени прошло и Бона из поля зрения пропал.
Говаривали, что в больнице с проломленным черепом оказался.
С тех пор я больше его не встречал..
История прицепа проста: когда его били, а делали это все, кому не лень, он кричал: «Бона! Бона!». «Намана», — отвечали ему раздающие щец.
Бона был из запоздалых и вечно шарился во дворе с малышней. Когда как у самого борода уже росла кустистой пачкой.
Семейство Боны насчитывало около дюжины братьев и сестёр. Он из них был самым старшим.
Чтобы не болтаться совсем без дела, Бона пригодился для выполнения мелких поручений в угоду торгашей и проныр из местного гастронома за жалкие подачки и гроши, которые всё равно редко удавалось донести до дому.
В основном поручения те заключались в разномастной корреспонденции и беготне на посылках. Доверчивый паренек не гнушался любых предприятий, ведь в сомнительности чего либо абсолютно не смыслил толк и по обыкновению своему сверкал по сторонам блаженной улыбкой, радуясь тому малому, чего прочий люд привык и не замечать вовсе.
Время от времени ему стал перепадать нагоняй от работодателей за якобы совершаемые провинности. Причин для порицания находилось всё больше. То, видите ли, деньги стащил, то потерял вверенный куль по дороге. Или заплутал где на неопределённый срок, когда как делать того было ну никак не велено.
Всякое из выдуманного произойти могло, конечно, легче лёгкого, но вот только кто же юродивому доверит какие ценности в руках переносить? Да и ждёт сидит подношений на блюде с голубой каймой разве что такой же недалёкий. Ведь долги чаще всего собственноручно приходится выколачивать.
А вот обвинить дурака в дурном поступке — это каждый может. И не всегда из корысти, а чаще потехи дешёвой ради. И сомнительного самоутверждения.
Как-то дворовая шпана, поймав Бону, продела его головой меж стальных прутьев основания лестничных перил на крыльце полузаброшенного здания старого детского сада. И прутья те сомкнули усилиями нескольких ребят назад, так что Бона оказался замурован шеей в этой западне.
Просидел там до вечера, пока мы его не вызволили.
Так вот и эксплуатировали Бону, гоняя его вкривь и вкось кто на что горазд. От того он становился всё больше шуглив, а в один прекрасный день и вовсе обозлился на весь свет белый.
Чуть что стал кидаться давать отпор, как забитая дворняжка. Принимался швыряться в обидчиков камнями по первому тику или воинственно махал подвернувшейся под руку палкой, не терпя насмешки.
Нападки по-началу было утихли, но вскоре возобновились. С новой силой. Да так, что недолго времени прошло и Бона из поля зрения пропал.
Говаривали, что в больнице с проломленным черепом оказался.
С тех пор я больше его не встречал..
..Пидж. И его ад.
С Женьком мы дружим с яслей детсада. Он, также как и Серёжка — нашей шайки почётный ветеран.
И обладатель самого длинного погоняла в мире: «Пиджей Джонни Жон Жак Жуан Жуй Хуан Хуйнанэн Средний минус тридцать».
Кликуха эта родилась в пылу азарта карточной игры за дворовым столиком. Женьку в тот день не везло и он постоянно грабастал штрафные -30 очков за невнимательные оплошности. Вот и случилось придумывание всей толпой наперебой. Прозвище оттачивалось и произносилось на разный лад, пока не увековечилось. А сокращённо — Пидж.
Пидж невысок ростом — на физре его доля в самом конце строя стоять. Зато он единственный из класса, кто может сделать полное сальто на батуте с разбегу. Мелкие — они как правило юркие. Пидж как раз из таких.
Дома Пидж частенько что-нибудь да мастерит. Особо удачные изобретения я воспроизвожу и себе в пользование.
Нунчаки, к примеру, как у ниндзя-черепашек, из распиленного черенка старой швабры и куска цепочки от пробки ванны. Оставляют синяки на локтях у любого, кто вздумает их покрутить. Кроме Пиджа. Сам то он наловчился.
Или дротик из спичек, бумаги и швейной иглы. Со звонким треском такой вонзается в любую мебель, будь то шкаф, диван, комод или другая подвернувшаяся под атаку поверхность. Но это только, пока мамка не видит. А то не иначе придётся и схлопотать.
За одним дротиком каждый раз бегать несподручно. Нужно изготовить хотя бы пару. А лучше — пять. Толстые иглы в мамкиной швейной сумке с тех пор залёживаться перестали.
Чуть позже Пидж нашел каучуковую трубку, и, модернизировав дротики под неё, выдувал их оттуда как заправский Чингачгук. Конструкция работала превосходно.
Маму Пиджа зовут Рима Николаевна. Ростом он в неё.
В детсаде Женёк стал инициатором важнейшего начинания. В один прекрасный день, во время утреннего выгула он объявил, что ему доподлинно известно: под асфальтом обитают черти, потому что под землей находится ад.
Это логичное утверждение ни у кого из нас сомнений не вызвало. Движимые жгучим любопытством, мы незамедлительно принялись копать чертей.
Рыть было решено вглубь песочной кучи. До асфальта добраться не составило труда. А вот дальше дело упиралось и пошло куда интересней.
Вооружившись кирпичами, увесистыми камнями и палками, мы вскоре продолбили таки вполне приличную дыру. К нашей досаде под асфальтом ад ещё не начинался. Глубже рыть выходила сплошная морока: в земле переплетались могучие коренья растущих поблизости тополей.
Но уж очень хотелось хоть бы одним глазком увидеть ад и поглядеть, чем же там черти сейчас заняты.
Каждый день приходилось начинать заново, так как нашу дыру ночью кто-то бережно засыпал. Черти, не иначе. Из опасений, что вскоре мы все секреты их разглядим.
Куда смотрели в то время две наши воспиталки — неясно. Но никто нам чертей копать не мешал.
Через несколько дней безрезультатных поисков стало понятно, что ад с чертями базируется не под песочницей, а где-то рядом. Скорее всего под павильоном, за который мы бегаем жечь коробки спичек, которые из дома стащить удалось.
Спички жечь страсть как интересно. И в особенности — летний пух. И гусениц дрянных туда кидать, там они не горят, а лишь скручиваются в клубок и, когда прогорает, ползут себе дальше.
Работы по поиску ада спешно пришлось свернуть после одного происшествия. Наше предприятие как магнит притягивает новых искателей. При очередной долбежке асфальта кто-то не успел вовремя убрать из места разработки руку, по которой и угодил кирпич.
Помню кровищу и рёв, и вой ошалелых воспиталок, но вроде бы без переломов благополучно тогда обошлось. Это был кто-то не из основного состава. По неопытности выловил кирпича.
Теперь воспиталки неустанно бдили, чтобы мы нигде не рыли.
Так мы и не увидели ад и чертей.
С Женьком мы дружим с яслей детсада. Он, также как и Серёжка — нашей шайки почётный ветеран.
И обладатель самого длинного погоняла в мире: «Пиджей Джонни Жон Жак Жуан Жуй Хуан Хуйнанэн Средний минус тридцать».
Кликуха эта родилась в пылу азарта карточной игры за дворовым столиком. Женьку в тот день не везло и он постоянно грабастал штрафные -30 очков за невнимательные оплошности. Вот и случилось придумывание всей толпой наперебой. Прозвище оттачивалось и произносилось на разный лад, пока не увековечилось. А сокращённо — Пидж.
Пидж невысок ростом — на физре его доля в самом конце строя стоять. Зато он единственный из класса, кто может сделать полное сальто на батуте с разбегу. Мелкие — они как правило юркие. Пидж как раз из таких.
Дома Пидж частенько что-нибудь да мастерит. Особо удачные изобретения я воспроизвожу и себе в пользование.
Нунчаки, к примеру, как у ниндзя-черепашек, из распиленного черенка старой швабры и куска цепочки от пробки ванны. Оставляют синяки на локтях у любого, кто вздумает их покрутить. Кроме Пиджа. Сам то он наловчился.
Или дротик из спичек, бумаги и швейной иглы. Со звонким треском такой вонзается в любую мебель, будь то шкаф, диван, комод или другая подвернувшаяся под атаку поверхность. Но это только, пока мамка не видит. А то не иначе придётся и схлопотать.
За одним дротиком каждый раз бегать несподручно. Нужно изготовить хотя бы пару. А лучше — пять. Толстые иглы в мамкиной швейной сумке с тех пор залёживаться перестали.
Чуть позже Пидж нашел каучуковую трубку, и, модернизировав дротики под неё, выдувал их оттуда как заправский Чингачгук. Конструкция работала превосходно.
Маму Пиджа зовут Рима Николаевна. Ростом он в неё.
В детсаде Женёк стал инициатором важнейшего начинания. В один прекрасный день, во время утреннего выгула он объявил, что ему доподлинно известно: под асфальтом обитают черти, потому что под землей находится ад.
Это логичное утверждение ни у кого из нас сомнений не вызвало. Движимые жгучим любопытством, мы незамедлительно принялись копать чертей.
Рыть было решено вглубь песочной кучи. До асфальта добраться не составило труда. А вот дальше дело упиралось и пошло куда интересней.
Вооружившись кирпичами, увесистыми камнями и палками, мы вскоре продолбили таки вполне приличную дыру. К нашей досаде под асфальтом ад ещё не начинался. Глубже рыть выходила сплошная морока: в земле переплетались могучие коренья растущих поблизости тополей.
Но уж очень хотелось хоть бы одним глазком увидеть ад и поглядеть, чем же там черти сейчас заняты.
Каждый день приходилось начинать заново, так как нашу дыру ночью кто-то бережно засыпал. Черти, не иначе. Из опасений, что вскоре мы все секреты их разглядим.
Куда смотрели в то время две наши воспиталки — неясно. Но никто нам чертей копать не мешал.
Через несколько дней безрезультатных поисков стало понятно, что ад с чертями базируется не под песочницей, а где-то рядом. Скорее всего под павильоном, за который мы бегаем жечь коробки спичек, которые из дома стащить удалось.
Спички жечь страсть как интересно. И в особенности — летний пух. И гусениц дрянных туда кидать, там они не горят, а лишь скручиваются в клубок и, когда прогорает, ползут себе дальше.
Работы по поиску ада спешно пришлось свернуть после одного происшествия. Наше предприятие как магнит притягивает новых искателей. При очередной долбежке асфальта кто-то не успел вовремя убрать из места разработки руку, по которой и угодил кирпич.
Помню кровищу и рёв, и вой ошалелых воспиталок, но вроде бы без переломов благополучно тогда обошлось. Это был кто-то не из основного состава. По неопытности выловил кирпича.
Теперь воспиталки неустанно бдили, чтобы мы нигде не рыли.
Так мы и не увидели ад и чертей.
На магазине торчит вывеска долгие годы: «Автозапчасти
ГАЗ, ВАЗ, ИЖ».
Спросишь шутки ради у бывалого немца какого при встрече:
— А что значит с вашего «ГазвАзИшь»?
На что тот только смотрит в недоумении, плотно сжав губы, и по доброму так в нерешительности молчит.
ГАЗ, ВАЗ, ИЖ».
Спросишь шутки ради у бывалого немца какого при встрече:
— А что значит с вашего «ГазвАзИшь»?
На что тот только смотрит в недоумении, плотно сжав губы, и по доброму так в нерешительности молчит.
Время новогодних историй.
I
Снега в тот год вывалило по пояс.
И не удивительно, ведь на Дальнем Востоке такое непременно случается раз в несколько лет. То для детворы настоящий праздник.
Тракторы сгребают сугробы в огромные кучи. В этих кучах детвора роет норы, устраивает себе штабы.
В эти дни популярной становится забава: отважные сорванцы стараются влезть повыше, чтобы смелостью свой щегольнув, спрыгнуть в сугроб.
Кто самый опасный, тот с высоты наибольшей, на какую только удастся взобраться — и сиганет.
С крыши двухэтажного гаража уже даже малышню не проймешь. А вот с трехэтажной полуразрушенной каталажки очень даже вполне вероятно произвести фурор.
Внизу под мягким покровом скрываются коварные арматуры. Что уж и говорить, в такую пору в травмпункты всегда случается прогнозируемый наплыв храбрецов.
Иные из них по соседству в палате с героями подстать себе и встретили Новый год..
I
Снега в тот год вывалило по пояс.
И не удивительно, ведь на Дальнем Востоке такое непременно случается раз в несколько лет. То для детворы настоящий праздник.
Тракторы сгребают сугробы в огромные кучи. В этих кучах детвора роет норы, устраивает себе штабы.
В эти дни популярной становится забава: отважные сорванцы стараются влезть повыше, чтобы смелостью свой щегольнув, спрыгнуть в сугроб.
Кто самый опасный, тот с высоты наибольшей, на какую только удастся взобраться — и сиганет.
С крыши двухэтажного гаража уже даже малышню не проймешь. А вот с трехэтажной полуразрушенной каталажки очень даже вполне вероятно произвести фурор.
Внизу под мягким покровом скрываются коварные арматуры. Что уж и говорить, в такую пору в травмпункты всегда случается прогнозируемый наплыв храбрецов.
Иные из них по соседству в палате с героями подстать себе и встретили Новый год..
II
У водителя трактора.
В кабине нередко имеется топливо и для собственной подзаправки. То неудивительно, ведь мороз.
Тем днем такой трактор воротил снежные кучи во дворе у нас по соседству. Как раз под деревяшками. Деревяшками мы называем двухэтажные дома, похожие на бараки. В одном таком доме пара подъездов по 4 квартиры с печкой. И на улице для удобства возле помойки находится общественный туалет.
Водителя машины с ковшом звать дядь Валера. Он по добродушию хмельному не раз обещался дать нам как-нибудь порулить. До дела, правда, так ни разу и не доходило, хоть и желающих было бы за уши не оттащить.
В тот день накануне Нового года дядь Валера был особенно весел. Дымя папиросой в кабине, он то и дело привычно закладывал за воротник из горла. Старенький трактор пыхтел, сгребая валуны в кучи. Мы рыли тоннели в одной из таких чуть поодаль.
Когда дядь Валера, хлопнув дверцей, направился, посвистывая, в сторону гастронома, мотор трактора чуть слышно урчал. Вдруг налетевший порыв ветра приветливо распахнул настежь дверцу в кабину. Та лязгнула о борт машины. Мы переглянулись, приоткрыв рты.
Но предпринять так ничего и не успели. Нас опередили беспризорники из близстоящей общаги. Они вечно шляются неподалеку и всегда вырисовываются в самый неподходящий момент. Никто и опомниться не успел, как два шалопая влезли в кабину и тут же принялись давить на педали и дергать за все подряд рычаги.
Трактор резво взвизгнул и тронулся, набирая ход в сторону деревяшки. Раздался сиплый крик дядь Валеры откуда-то со стороны: «Стой! Ёпвашумать!».
Увы. Поздно орать.
Треск дерева и скрежет металла. Трактор по косой траектории врезался в стену. Проделал в ней брешь и, фыркнув под обломками, степенно заглох.
Мгновенье застыло. Скоро тишину прорезали вопли. Один из беспризорников припустил наутёк, второго придавило в кабине, и он, не в силах выбраться, орал громче всех остальных.
Дядь Валера ошалело врос посередине двора, скрючившись и обхватив голову руками. Глядя на картину погрома, он чётко осознавал, что виновен в случившемся только он сам..
У водителя трактора.
В кабине нередко имеется топливо и для собственной подзаправки. То неудивительно, ведь мороз.
Тем днем такой трактор воротил снежные кучи во дворе у нас по соседству. Как раз под деревяшками. Деревяшками мы называем двухэтажные дома, похожие на бараки. В одном таком доме пара подъездов по 4 квартиры с печкой. И на улице для удобства возле помойки находится общественный туалет.
Водителя машины с ковшом звать дядь Валера. Он по добродушию хмельному не раз обещался дать нам как-нибудь порулить. До дела, правда, так ни разу и не доходило, хоть и желающих было бы за уши не оттащить.
В тот день накануне Нового года дядь Валера был особенно весел. Дымя папиросой в кабине, он то и дело привычно закладывал за воротник из горла. Старенький трактор пыхтел, сгребая валуны в кучи. Мы рыли тоннели в одной из таких чуть поодаль.
Когда дядь Валера, хлопнув дверцей, направился, посвистывая, в сторону гастронома, мотор трактора чуть слышно урчал. Вдруг налетевший порыв ветра приветливо распахнул настежь дверцу в кабину. Та лязгнула о борт машины. Мы переглянулись, приоткрыв рты.
Но предпринять так ничего и не успели. Нас опередили беспризорники из близстоящей общаги. Они вечно шляются неподалеку и всегда вырисовываются в самый неподходящий момент. Никто и опомниться не успел, как два шалопая влезли в кабину и тут же принялись давить на педали и дергать за все подряд рычаги.
Трактор резво взвизгнул и тронулся, набирая ход в сторону деревяшки. Раздался сиплый крик дядь Валеры откуда-то со стороны: «Стой! Ёпвашумать!».
Увы. Поздно орать.
Треск дерева и скрежет металла. Трактор по косой траектории врезался в стену. Проделал в ней брешь и, фыркнув под обломками, степенно заглох.
Мгновенье застыло. Скоро тишину прорезали вопли. Один из беспризорников припустил наутёк, второго придавило в кабине, и он, не в силах выбраться, орал громче всех остальных.
Дядь Валера ошалело врос посередине двора, скрючившись и обхватив голову руками. Глядя на картину погрома, он чётко осознавал, что виновен в случившемся только он сам..
III
С сопки вниз кто на чём только не катится.
Тут и санки алюминиевые. По ухабам велика вероятность на них отбить тощий зад.
Носится по склону и снегокат с квадратным рулем на передней лыже, и наклейкой «Чук и Гек». На таком, маневрируя, с комфортом скатываются дальше всех. И можно еще взять с собой на заднем сидении пассажира. Задача у пассажира — удержаться и не упасть. Удаётся немногим. Ухабы коварны. А сзади по пятам несутся сломя голову следующие ездоки.
Ссадины и ушибы. То ерунда.
Кто помельче, те катаются на склоне пониже. Тут в ходу ледянки и мини лыжи, ломающиеся на раз-два. В самом низу склон и вовсе обледенелый. Кто-то заботливый залил его обильно водой.
Шум и гам стоит на всю округу. Хоть и мороз трескучий, на склоне всё более скользким становится тающий снег.
Так вот на том склоне катались и на капоте от легковушки.
Ребятня оторвала его на близлежащей свалке и сюда на веревке приволокла.
Капот затащили на сопку, плюхнулись и вперёд.
На первом ухабе отлетают задних два ездока. Остаются ещё двое.
Скорость капот набирает приличную. А ухватиться можно разве что за его край, приподнимающийся закруглением над землей.
Неудивительно, что в конце спуска у единственного удержавшегося Ромки не оказалось на левой руке большого пальца. Его как бритвой срезало. Ромка и не заметил, когда.
Он в изумлении смотрел на искалеченную пятерню, но никак в толк взять не мог.
Боль пришла неожиданно. Вместе с пониманием того, что произошло..
С сопки вниз кто на чём только не катится.
Тут и санки алюминиевые. По ухабам велика вероятность на них отбить тощий зад.
Носится по склону и снегокат с квадратным рулем на передней лыже, и наклейкой «Чук и Гек». На таком, маневрируя, с комфортом скатываются дальше всех. И можно еще взять с собой на заднем сидении пассажира. Задача у пассажира — удержаться и не упасть. Удаётся немногим. Ухабы коварны. А сзади по пятам несутся сломя голову следующие ездоки.
Ссадины и ушибы. То ерунда.
Кто помельче, те катаются на склоне пониже. Тут в ходу ледянки и мини лыжи, ломающиеся на раз-два. В самом низу склон и вовсе обледенелый. Кто-то заботливый залил его обильно водой.
Шум и гам стоит на всю округу. Хоть и мороз трескучий, на склоне всё более скользким становится тающий снег.
Так вот на том склоне катались и на капоте от легковушки.
Ребятня оторвала его на близлежащей свалке и сюда на веревке приволокла.
Капот затащили на сопку, плюхнулись и вперёд.
На первом ухабе отлетают задних два ездока. Остаются ещё двое.
Скорость капот набирает приличную. А ухватиться можно разве что за его край, приподнимающийся закруглением над землей.
Неудивительно, что в конце спуска у единственного удержавшегося Ромки не оказалось на левой руке большого пальца. Его как бритвой срезало. Ромка и не заметил, когда.
Он в изумлении смотрел на искалеченную пятерню, но никак в толк взять не мог.
Боль пришла неожиданно. Вместе с пониманием того, что произошло..