Оставленная кем-то на виду
Смерть оказалось пойманной с поличным.
Ничто не предвещало нам беду,
И лето проходило, как обычно.

Ты, правда, был печальней, чем всегда:
Тревожно спал… Один курил на кухне…
Но я тогда подумать не могла,
В какую бездну мы однажды рухнем.

Из этой бездны выход был один:
Дойти и мне до станции конечной.
Ты первым эти тропы исходил.
Я — за тобой (опаздываю вечно)

Как альпинист на страшной высоте
Без кислорода тихо угасает,
Так я живу с тоскою по тебе,
Но этого никто не замечает.

И вот я пропускаю поезда
И жду один, с особенным маршрутом. ..
Любовь не умирает … ни-ког-да
А люди… умирают… чаще — утром.

И я терплю до самого утра
А вдруг на дне времён моя свобода?
Но наступает новое «вчера»,
И жизнь тоскливо топчется у входа.

Бегут навстречу мне пустые дни.
Как много их осталось — неизвестно.
Но в мире, оскудевшем без любви,
Я никогда отныне не воскресну.

Всё внезапно стало… белым-белым!
Облачилось в зимние одежды.
Падал снег — пушистый… крупный… первый…
Заметая всё, что было прежде.

Падал снег. Мечтательно и тихо.
Проливаясь белым-белым светом.
И в его неспешности притихла
Жаром утомленная Планета.

И теснились люди и машины
У обочин белых магистралей,
И горели окна магазинов,
Провожая звонкие трамваи.

И чему-то радовались дети,
Разрывая снежные пещеры;
И казалось белым всё на свете!
Фонари. Дома. Скамейки. Скверы.

И везде, где жизнь чертила схемы,
Сочетая время и пространство,
Снег опять все делал… белым-белым,
Приглашая Вечность к ренессансу.

И где любовь прольётся, словно дождь,
Там райские распустятся сады.
И ты меня однажды позовёшь
Из кажущейся ныне пустоты.

И где любовь рассыпется, как снег,
Всё превратится в чистый белый лист.
Укрытая до времени от всех,
Под этим снегом сохранится жизнь.

И где любовь взойдёт, как свет зари,
Всё обратится в радость новых встреч:
И ты вернёшься! Только посмотри:
Как прежде молод и широкоплеч.

И если всё расплавится в закат,
И всё нальётся смертью до краёв,
Из пепла поражений и утрат
Бессмертием воздвигнется любовь.

Слов пустота поспорила с душой.
И что важней? — возможно ль разобраться?
Когда душа зияет пустотой,
Не жди от слов каких-нибудь сенсаций.

Ушедших дней ленивый караван
Пересечет вчерашнего пустыню,
И ты поймешь, что веры нет словам,
Когда душа охвачена гордыней.

Как выстрел, разбудивший пустоту,
Они звучат, следов не оставляя.
Людскому бессердечному суду
Душа уже давно не доверяет.

Она зовёт в безмолвие пути,
Принять как есть и немощи, и силы.
И может быть ты к сорока пяти
Поймешь, зачем с тобой всё это было.

Тебя затопит океан любви,
Душа сомлеет в радостном блаженстве,
И обретут навек слова твои
Задуманное Богом совершенство…

Звенел мороз. Младенец крепко спал.
Лаская щёчку с прядью непокорной,
Струился с неба Свет Нерукотворный
И целый мир собою заполнял.

В его лучах казалось всё иным:
Простые ясли — светлой колыбелью;
Охапка сена — мягкою постелью…
И только холод был неумолим.

Как будто знал, что этот тихий сон —
Преддверие грядущих испытаний…
Звенел мороз предчувствием Страданий,
И целый мир им был посеребрён.

А ветер в поле страждущих встречал:
Они всё шли… из темноты — за Светом…
Младенец спал, в одну Любовь одетый,
И всем вокруг Надежду подавал.

Когда внезапность боли и беды
Навалится всей тяжестью на плечи,
На сцену жизни выйдешь… только ты…
И тот, кто был с тобой чистосердечен.

Легко любить счастливых и живых,
Способных в каждый миг начать с начала.
Но ценны те, кто любят в скорби. Их
По странному закону жизни — мало.

Не торопись записывать в друзья
Попутчиков в твоём благополучье.
На жизнь вперёд предугадать нельзя.
Придёт беда — и вот ты всем наскучил.

Но в день печали оглянись вокруг:
Тот, чья рука подхватит и поддержит,
И есть твой самый настоящий друг,
Который станет светом и надеждой.

И пусть всё это горько нам с тобой,
Но каждой скорби надо поклониться,
За то что та уверенной рукой
Срывает маски, обнажая лица.

Невозможно представить события,
О которых мы прежде не думали…
Возраст — это такое открытие,
Где есть место и страхам, и юмору.

Возраст — это такое доверие
Ко всему в этой зыбкой реальности;
И не дверь, а всего-то преддверие
Незаметно крадущейся старости.

Крайне глупо бояться отжитого
И цепляться душой за иллюзии…
У пространства, до времени скрытого,
Обязательно есть послевкусие.

Боль утрат и тоска повседневности —
Вот простой наш удел человеческий.
Только возраст в его беспредельности
Обладает могуществом Вечности…

Скоро мне восемь. Я во дворе.
Солнце вдыхаю жадно
Вихрем на велике… как на метле…
К бункеру и обратно.
Ссадины, шишки… какой пустяк!
Прыгает мяч от стенки…
Бабушка вывесит алый стяг —
К чаю сегодня гренки.
Пулей — домой! Опоздать нельзя!
Алым — зовут к обеду…
Сонно качаются тополя…
Больше я не приеду.


Мне восемнадцать. И я люблю
Тех, кто меня не любит.
Мир почему-то идёт к нулю:
Праздники — смотрят в будни.
Тонко мерцает полоска льда:
(Опыт больного сердца)
Он не любил меня никогда
Я — выбираю бегство.
Сонно качаются тополя.
Бабушкин флаг приспущен…
В этот закат опоздать нельзя:
Завтракать мне в грядущем!


Мне двадцать восемь. Семья. Дела.
Бабушка — на портрете.
Я, очевидно, не поняла,
Что значит муж и дети.
Им скоро восемь. И во дворе,
До крови сбив коленки,
Мчатся на велике… налегке…
Прыгает мяч от стенки.
А на обед у нас белый суп
И карамельки к чаю…
… мама … вернётся в седьмом часу…
Дети по ней скучают…


Мамина комната, как музей.
Бабушка на портрете
Смотрит мечтательно на детей…
Бабушка… мама… дети…
Мне уже пятый десяток лет
И никуда не деться.
Бабушки с мамой на свете нет.
Мячик остался в детстве.
Сонно качаются тополя.
Молодость просит воли,
И в авангарде отныне — я.
Так этот мир устроен.