Когда внезапность боли и беды
Навалится всей тяжестью на плечи,
На сцену жизни выйдешь… только ты…
И тот, кто был с тобой чистосердечен.
Легко любить счастливых и живых,
Способных в каждый миг начать с начала.
Но ценны те, кто любят в скорби. Их
По странному закону жизни — мало.
Не торопись записывать в друзья
Попутчиков в твоём благополучье.
На жизнь вперёд предугадать нельзя.
Придёт беда — и вот ты всем наскучил.
Но в день печали оглянись вокруг:
Тот, чья рука подхватит и поддержит,
И есть твой самый настоящий друг,
Который станет светом и надеждой.
И пусть всё это горько нам с тобой,
Но каждой скорби надо поклониться,
За то что та уверенной рукой
Срывает маски, обнажая лица.
Навалится всей тяжестью на плечи,
На сцену жизни выйдешь… только ты…
И тот, кто был с тобой чистосердечен.
Легко любить счастливых и живых,
Способных в каждый миг начать с начала.
Но ценны те, кто любят в скорби. Их
По странному закону жизни — мало.
Не торопись записывать в друзья
Попутчиков в твоём благополучье.
На жизнь вперёд предугадать нельзя.
Придёт беда — и вот ты всем наскучил.
Но в день печали оглянись вокруг:
Тот, чья рука подхватит и поддержит,
И есть твой самый настоящий друг,
Который станет светом и надеждой.
И пусть всё это горько нам с тобой,
Но каждой скорби надо поклониться,
За то что та уверенной рукой
Срывает маски, обнажая лица.
Невозможно представить события,
О которых мы прежде не думали…
Возраст — это такое открытие,
Где есть место и страхам, и юмору.
Возраст — это такое доверие
Ко всему в этой зыбкой реальности;
И не дверь, а всего-то преддверие
Незаметно крадущейся старости.
Крайне глупо бояться отжитого
И цепляться душой за иллюзии…
У пространства, до времени скрытого,
Обязательно есть послевкусие.
Боль утрат и тоска повседневности —
Вот простой наш удел человеческий.
Только возраст в его беспредельности
Обладает могуществом Вечности…
О которых мы прежде не думали…
Возраст — это такое открытие,
Где есть место и страхам, и юмору.
Возраст — это такое доверие
Ко всему в этой зыбкой реальности;
И не дверь, а всего-то преддверие
Незаметно крадущейся старости.
Крайне глупо бояться отжитого
И цепляться душой за иллюзии…
У пространства, до времени скрытого,
Обязательно есть послевкусие.
Боль утрат и тоска повседневности —
Вот простой наш удел человеческий.
Только возраст в его беспредельности
Обладает могуществом Вечности…
Скоро мне восемь. Я во дворе.
Солнце вдыхаю жадно
Вихрем на велике… как на метле…
К бункеру и обратно.
Ссадины, шишки… какой пустяк!
Прыгает мяч от стенки…
Бабушка вывесит алый стяг —
К чаю сегодня гренки.
Пулей — домой! Опоздать нельзя!
Алым — зовут к обеду…
Сонно качаются тополя…
Больше я не приеду.
Мне восемнадцать. И я люблю
Тех, кто меня не любит.
Мир почему-то идёт к нулю:
Праздники — смотрят в будни.
Тонко мерцает полоска льда:
(Опыт больного сердца)
Он не любил меня никогда
Я — выбираю бегство.
Сонно качаются тополя.
Бабушкин флаг приспущен…
В этот закат опоздать нельзя:
Завтракать мне в грядущем!
Мне двадцать восемь. Семья. Дела.
Бабушка — на портрете.
Я, очевидно, не поняла,
Что значит муж и дети.
Им скоро восемь. И во дворе,
До крови сбив коленки,
Мчатся на велике… налегке…
Прыгает мяч от стенки.
А на обед у нас белый суп
И карамельки к чаю…
… мама … вернётся в седьмом часу…
Дети по ней скучают…
Мамина комната, как музей.
Бабушка на портрете
Смотрит мечтательно на детей…
Бабушка… мама… дети…
Мне уже пятый десяток лет
И никуда не деться.
Бабушки с мамой на свете нет.
Мячик остался в детстве.
Сонно качаются тополя.
Молодость просит воли,
И в авангарде отныне — я.
Так этот мир устроен.
Солнце вдыхаю жадно
Вихрем на велике… как на метле…
К бункеру и обратно.
Ссадины, шишки… какой пустяк!
Прыгает мяч от стенки…
Бабушка вывесит алый стяг —
К чаю сегодня гренки.
Пулей — домой! Опоздать нельзя!
Алым — зовут к обеду…
Сонно качаются тополя…
Больше я не приеду.
Мне восемнадцать. И я люблю
Тех, кто меня не любит.
Мир почему-то идёт к нулю:
Праздники — смотрят в будни.
Тонко мерцает полоска льда:
(Опыт больного сердца)
Он не любил меня никогда
Я — выбираю бегство.
Сонно качаются тополя.
Бабушкин флаг приспущен…
В этот закат опоздать нельзя:
Завтракать мне в грядущем!
Мне двадцать восемь. Семья. Дела.
Бабушка — на портрете.
Я, очевидно, не поняла,
Что значит муж и дети.
Им скоро восемь. И во дворе,
До крови сбив коленки,
Мчатся на велике… налегке…
Прыгает мяч от стенки.
А на обед у нас белый суп
И карамельки к чаю…
… мама … вернётся в седьмом часу…
Дети по ней скучают…
Мамина комната, как музей.
Бабушка на портрете
Смотрит мечтательно на детей…
Бабушка… мама… дети…
Мне уже пятый десяток лет
И никуда не деться.
Бабушки с мамой на свете нет.
Мячик остался в детстве.
Сонно качаются тополя.
Молодость просит воли,
И в авангарде отныне — я.
Так этот мир устроен.