"Карл"
1948 г.
Эндрю Уайет
Частная коллекция.
Эндрю Уайета часто упрекали в том, что он чрезмерно прямолинеен, а его полотна – слишком реалистичны. Обладатель блестящей техники, он был педантичен и внимателен к деталям. По мнению некоторых критиков, именно Уайет готовил плацдарм для популярного нынче фотореализма.
Однако зачастую главным в работах Эндрю Уайета оказывалось как раз то, что он оставлял «за кадром». На картине «Виноградное вино» нет вина. На «Оторвавшихся от земли» нет птиц. На картине «День сурка» вы не найдете ни сурка, ни даже его тени. Намек, недосказанность, тайна, начало истории, которую каждый вправе закончить на свой лад, – Уайет всегда оставлял публике пространство для собственных трактовок. Что он припас за рамками этого, казалось бы, бесхитростного портрета "Карл"? Разумеется, пулемет.
Эндрю Уайет редко покидал родной городок Чеддс-Форд. И рисовал только тех, кто жил по соседству – людей, которых он хорошо знал и к которым испытывал какие-то чувства. Однажды ему позвонили из Белого дома и сообщили, что в СССР хотят выставить его «портреты негров». «Я не пишу негров! – возмутился Уайет. - Я пишу своих друзей!».
Одним из таких друзей и постоянной моделью Уайета был Карл Кернер – иммигрант из Германии, ветеран Первой мировой войны.
Побывав впервые на ферме Кернеров, Уайет был поражен. Царившие там уют и умиротворение, неожиданно контрастировали с непростым прошлым Карла, который служил в германской армии пулеметчиком. Персонаж, которому «вчера» доводилось жать на гашетку, сегодня был озабочен цветом занавесок на окнах – этот образ завораживал Уайета.
На картине, которую сам художник считал лучшим своим портретом, он хотел изобразить человека, выбравшегося из-под жерновов истории несломленным. В отличие от нескольких других портретов Карла Кернера, здесь он в штатском – без каски, шинели и оружия. Но треск пулемета угадывается, словно отдаленный гром.
Эндрю Уайет был очень привязан к Карлу. Тот напоминал ему покойного отца. «Те же жестокие губы», - говорил он. Уайет любил Кернера, как любят самых близких друзей. И боялся его, как боятся тех, кого не вполне понимают.
Уайет работал над портретом вскоре после того, как отгремела Вторая мировая - в светлом чулане Кернеров, где прежде вялили свиные и говяжьи туши. Конечно, он не случайно выбрал ракурс, в котором так хорошо видны мясницкие крюки в потолке.
#ЭндрюУайет #Портрет #Реализм
1948 г.
Эндрю Уайет
Частная коллекция.
Эндрю Уайета часто упрекали в том, что он чрезмерно прямолинеен, а его полотна – слишком реалистичны. Обладатель блестящей техники, он был педантичен и внимателен к деталям. По мнению некоторых критиков, именно Уайет готовил плацдарм для популярного нынче фотореализма.
Однако зачастую главным в работах Эндрю Уайета оказывалось как раз то, что он оставлял «за кадром». На картине «Виноградное вино» нет вина. На «Оторвавшихся от земли» нет птиц. На картине «День сурка» вы не найдете ни сурка, ни даже его тени. Намек, недосказанность, тайна, начало истории, которую каждый вправе закончить на свой лад, – Уайет всегда оставлял публике пространство для собственных трактовок. Что он припас за рамками этого, казалось бы, бесхитростного портрета "Карл"? Разумеется, пулемет.
Эндрю Уайет редко покидал родной городок Чеддс-Форд. И рисовал только тех, кто жил по соседству – людей, которых он хорошо знал и к которым испытывал какие-то чувства. Однажды ему позвонили из Белого дома и сообщили, что в СССР хотят выставить его «портреты негров». «Я не пишу негров! – возмутился Уайет. - Я пишу своих друзей!».
Одним из таких друзей и постоянной моделью Уайета был Карл Кернер – иммигрант из Германии, ветеран Первой мировой войны.
Побывав впервые на ферме Кернеров, Уайет был поражен. Царившие там уют и умиротворение, неожиданно контрастировали с непростым прошлым Карла, который служил в германской армии пулеметчиком. Персонаж, которому «вчера» доводилось жать на гашетку, сегодня был озабочен цветом занавесок на окнах – этот образ завораживал Уайета.
На картине, которую сам художник считал лучшим своим портретом, он хотел изобразить человека, выбравшегося из-под жерновов истории несломленным. В отличие от нескольких других портретов Карла Кернера, здесь он в штатском – без каски, шинели и оружия. Но треск пулемета угадывается, словно отдаленный гром.
Эндрю Уайет был очень привязан к Карлу. Тот напоминал ему покойного отца. «Те же жестокие губы», - говорил он. Уайет любил Кернера, как любят самых близких друзей. И боялся его, как боятся тех, кого не вполне понимают.
Уайет работал над портретом вскоре после того, как отгремела Вторая мировая - в светлом чулане Кернеров, где прежде вялили свиные и говяжьи туши. Конечно, он не случайно выбрал ракурс, в котором так хорошо видны мясницкие крюки в потолке.
#ЭндрюУайет #Портрет #Реализм
"Мир Кристины"
1948 г.
Эндрю Уайет
Нью-Йоркский музей современного искусства (МоМА).
Эндрю Уайета никак не назовешь автором одного шлягера. Он был чрезвычайно плодовитым художником. Он работал как одержимый. Он сделал весомый вклад в историю американской живописи, в известной степени он история американской живописи и есть.
И все же есть в его послужном списке картина, которая стоит особняком, несколько возвышаясь над всем остальным. Как «Yesterday» в творчестве «The Beatles» или «Гражданин Кейн» в фильмографии Орсона Уэллса.
Небо, девушка, поле. Летний ветер играет с выбившейся из прически прядью – на первый взгляд, «Мир Кристины» может показаться пасторалью. Но приглядевшись внимательнее, вы, конечно, заметите, что худоба героини – болезненна, а в ее позе угадывается отнюдь не буколическое напряжение.
Это – Кристина Олсон, соседка художника по летнему дому в штате Мэн. Кристина страдала от последствий полиомиелита и была частично парализована. Будучи то ли слишком скромной, то ли слишком гордой для того, чтобы просить кого-то толкать инвалидное кресло, она передвигалась по окрестностям самостоятельно. Обманчиво идиллический мир Кристины, на самом деле, полон страдания и несгибаемой воли. Эндрю Уайета не зря сравнивают с лучшими американскими романистами двадцатого века. Он раньше Сэлинджера понял, что если есть рожь, должна быть и пропасть.
Когда Уайет работал над «Миром Кристины», его роман с акварелью практически сошел на нет. Эндрю сделал выбор в пользу темперных красок, неспешной, почти медитативной техники, которая помогала обуздать порывистый темперамент, располагала к проникновению в суть вещей. Биограф Уайета Ричард Меримен однажды сказал: «Обманчиво гладкий покров темперы был для него как крышка на котле, из которого рвутся эмоции».
Уайет не торопился – поле и постройки вдали он писал в течение четырех месяцев. И все это время боролся с искушением обойтись без Кристины: виртуоз недосказанностей, он хотел, чтобы драма едва угадывалась за благостным пейзажем. «Нужно было обойтись вообще без девушки, - скажет он позднее, - слишком много сюжета».
К слову, «девушке» к тому времени исполнилось 55, и в образе Кристины Уайету позировала его жена Бетси.
Впервые картина «Мир Кристины» была выставлена в нью-йоркской Macbeth Gallery в 1948 году. Публика и критики встретили ее прохладно. В конце концов, полотно купил директор Музея современного искусства Альфред Барр. Один из самых узнаваемых живописных шедевров в истории человечества обошелся ему в 1800 долларов.
Прошли десятилетия, прежде чем «Мир Кристины» в англоязычной прессе стали поминать в соседстве с определением «iconic», своеобразные «цитаты» из нее появились в книгах Стивена Кинга и фильмах Роберта Земекиса, а само полотно превратилось в универсальную метафору долгой и тернистой дороги домой.
#ЭндрюУайет
1948 г.
Эндрю Уайет
Нью-Йоркский музей современного искусства (МоМА).
Эндрю Уайета никак не назовешь автором одного шлягера. Он был чрезвычайно плодовитым художником. Он работал как одержимый. Он сделал весомый вклад в историю американской живописи, в известной степени он история американской живописи и есть.
И все же есть в его послужном списке картина, которая стоит особняком, несколько возвышаясь над всем остальным. Как «Yesterday» в творчестве «The Beatles» или «Гражданин Кейн» в фильмографии Орсона Уэллса.
Небо, девушка, поле. Летний ветер играет с выбившейся из прически прядью – на первый взгляд, «Мир Кристины» может показаться пасторалью. Но приглядевшись внимательнее, вы, конечно, заметите, что худоба героини – болезненна, а в ее позе угадывается отнюдь не буколическое напряжение.
Это – Кристина Олсон, соседка художника по летнему дому в штате Мэн. Кристина страдала от последствий полиомиелита и была частично парализована. Будучи то ли слишком скромной, то ли слишком гордой для того, чтобы просить кого-то толкать инвалидное кресло, она передвигалась по окрестностям самостоятельно. Обманчиво идиллический мир Кристины, на самом деле, полон страдания и несгибаемой воли. Эндрю Уайета не зря сравнивают с лучшими американскими романистами двадцатого века. Он раньше Сэлинджера понял, что если есть рожь, должна быть и пропасть.
Когда Уайет работал над «Миром Кристины», его роман с акварелью практически сошел на нет. Эндрю сделал выбор в пользу темперных красок, неспешной, почти медитативной техники, которая помогала обуздать порывистый темперамент, располагала к проникновению в суть вещей. Биограф Уайета Ричард Меримен однажды сказал: «Обманчиво гладкий покров темперы был для него как крышка на котле, из которого рвутся эмоции».
Уайет не торопился – поле и постройки вдали он писал в течение четырех месяцев. И все это время боролся с искушением обойтись без Кристины: виртуоз недосказанностей, он хотел, чтобы драма едва угадывалась за благостным пейзажем. «Нужно было обойтись вообще без девушки, - скажет он позднее, - слишком много сюжета».
К слову, «девушке» к тому времени исполнилось 55, и в образе Кристины Уайету позировала его жена Бетси.
Впервые картина «Мир Кристины» была выставлена в нью-йоркской Macbeth Gallery в 1948 году. Публика и критики встретили ее прохладно. В конце концов, полотно купил директор Музея современного искусства Альфред Барр. Один из самых узнаваемых живописных шедевров в истории человечества обошелся ему в 1800 долларов.
Прошли десятилетия, прежде чем «Мир Кристины» в англоязычной прессе стали поминать в соседстве с определением «iconic», своеобразные «цитаты» из нее появились в книгах Стивена Кинга и фильмах Роберта Земекиса, а само полотно превратилось в универсальную метафору долгой и тернистой дороги домой.
#ЭндрюУайет
"Зима 1946-го"
1946 г.
Эндрю Уайет
Делавэрский художественный музей, Уилмингтон.
Октябрь 1945 года стал переломным моментом для Эндрю Уайета – как в его жизни, так и в творчестве. В семье произошла страшная трагедия, забравшая жизни сразу двух ее членов: отца художника, 62-летнего Ньюэлла Конверса Уайета и его двухлетнего внука, племянника Эндрю. Машина, в которой они ехали, столкнулась на рельсах с грузовым поездом. Сила удара была такой, что старшего Уайета смяло вместе с автомобилем, а младшего выбросило на насыпь и он погиб от перелома шеи.
Ньюэлл Конверс был известным иллюстратором, и Эндрю во многом вдохновился на занятия живописью благодаря ему. Он был в восторге от альбомов с репродукциями картин из библиотеки отца, а когда ему исполнилось пятнадцать, тот начал обучать его мастерству художника. Внезапная смерть родителя заставила Эндрю пересмотреть взгляды на работу и на человеческое существование в целом. «Ранее я был только искусным акварелистом – много взмахов кистью и заливок, – вспоминал он. – Когда погиб отец, во мне проснулось желание доказать, что его воспитание не было бесплодным, бесполезным – теперь я стремился сделать что-то серьезное... Впервые в своей жизни я рисовал, четко осознавая, почему и для чего».
Картина «Зима 1946 года» стала первой работой Уайета, написанной темперой после октябрьской трагедии. Он рассказывал, что трудился над ней всю зиму. С холма, изображенного на деревянной панели, открывается вид на место гибели отца. Художник сокрушался, что не успел написать ни одного его портрета при жизни, но, по его словам, тот холм и стал его портретом: Уайет «практически мог ощущать, как он дышит».
И хотя композиция на картине не особо замысловатая, он долго не мог ощутить ее завершенность, пока однажды во время прогулки не увидел Аллана Линча – местного мальчишку, бегущего вниз по холму вблизи места аварии. Уайет решил составить ему компанию: они набрели на старую детскую коляску и катались на ней с холма, умирая от смеха. Этот мальчик был первым, кто попал на место происшествия в день жуткой катастрофы, и не позволил диким собакам сбежаться на запах крови. Художник добавил его Аллана на картину, и наконец почувствовал, что работа окончена.
Хотя пейзажи Уайета никогда не отличались буйством красок, «Зима 1946 года» выглядит сдержанно и монотонно даже для него. Грязно-коричневое поле высохшей травы простирается почти на все пространство картины, нарушаемое лишь крохотными белыми пятнами снега и парой неровных следов автомобильных шин. Кажется, время остановилось, все чувства отупели и весна никогда не придет. Даже фигура бегущего юноши не придает живости гнетущей атмосфере «Зимы»: его лицо словно искажено гримасой боли, а взгляд не по-детски серьезен. Уайет писал, что рука Аллана, будто безвольно парящая в воздухе, олицетворяет его растерянную, израненную утратой душу, неспособную обрести покой.
#ЭндрюУайет #Пейзаж
@pic_history
1946 г.
Эндрю Уайет
Делавэрский художественный музей, Уилмингтон.
Октябрь 1945 года стал переломным моментом для Эндрю Уайета – как в его жизни, так и в творчестве. В семье произошла страшная трагедия, забравшая жизни сразу двух ее членов: отца художника, 62-летнего Ньюэлла Конверса Уайета и его двухлетнего внука, племянника Эндрю. Машина, в которой они ехали, столкнулась на рельсах с грузовым поездом. Сила удара была такой, что старшего Уайета смяло вместе с автомобилем, а младшего выбросило на насыпь и он погиб от перелома шеи.
Ньюэлл Конверс был известным иллюстратором, и Эндрю во многом вдохновился на занятия живописью благодаря ему. Он был в восторге от альбомов с репродукциями картин из библиотеки отца, а когда ему исполнилось пятнадцать, тот начал обучать его мастерству художника. Внезапная смерть родителя заставила Эндрю пересмотреть взгляды на работу и на человеческое существование в целом. «Ранее я был только искусным акварелистом – много взмахов кистью и заливок, – вспоминал он. – Когда погиб отец, во мне проснулось желание доказать, что его воспитание не было бесплодным, бесполезным – теперь я стремился сделать что-то серьезное... Впервые в своей жизни я рисовал, четко осознавая, почему и для чего».
Картина «Зима 1946 года» стала первой работой Уайета, написанной темперой после октябрьской трагедии. Он рассказывал, что трудился над ней всю зиму. С холма, изображенного на деревянной панели, открывается вид на место гибели отца. Художник сокрушался, что не успел написать ни одного его портрета при жизни, но, по его словам, тот холм и стал его портретом: Уайет «практически мог ощущать, как он дышит».
И хотя композиция на картине не особо замысловатая, он долго не мог ощутить ее завершенность, пока однажды во время прогулки не увидел Аллана Линча – местного мальчишку, бегущего вниз по холму вблизи места аварии. Уайет решил составить ему компанию: они набрели на старую детскую коляску и катались на ней с холма, умирая от смеха. Этот мальчик был первым, кто попал на место происшествия в день жуткой катастрофы, и не позволил диким собакам сбежаться на запах крови. Художник добавил его Аллана на картину, и наконец почувствовал, что работа окончена.
Хотя пейзажи Уайета никогда не отличались буйством красок, «Зима 1946 года» выглядит сдержанно и монотонно даже для него. Грязно-коричневое поле высохшей травы простирается почти на все пространство картины, нарушаемое лишь крохотными белыми пятнами снега и парой неровных следов автомобильных шин. Кажется, время остановилось, все чувства отупели и весна никогда не придет. Даже фигура бегущего юноши не придает живости гнетущей атмосфере «Зимы»: его лицо словно искажено гримасой боли, а взгляд не по-детски серьезен. Уайет писал, что рука Аллана, будто безвольно парящая в воздухе, олицетворяет его растерянную, израненную утратой душу, неспособную обрести покой.
#ЭндрюУайет #Пейзаж
@pic_history
"Сири"
1979 г.
Эндрю Уайет
На протяжении жизни у Эндрю Уайета было несколько моделей, которых он писал вновь и вновь. Их мало что объединяло: Кристина Олсон – та самая, с картины «Мир Кристины» – была искалечена болезнью и привлекала художника необычайной женственностью и нездоровой хрупкостью. Хельга Тесторф, героиня двух с половиной сотен рисунков и картин, была в некотором роде противоположностью Кристины: крепкая, «кровь с молоком», статная женщина с волевым лицом.
Сири Эриксон не имела ничего общего ни с одной из них: совсем юной девушке из финской общины городка Кушинг, штат Мэн, было всего 13 лет, когда она познакомилась с художником. Осенью 1967 года Уайет вместе с женой Бетси приехал на ферму отца Сири, Джорджа Эриксона, чтобы осмотреть постройку на его территории – они подумывали ее приобрести. Пока Джордж и Бетси изучали амбар, Уайет заметил белокурую дочь фермера, стоящую в дверном косяке с кошкой, и тут же начал ее рисовать.
Несколько месяцев спустя, в январе 1968 года художник вновь приехал в Кушинг на похороны своей подруги Кристины Олсон. Когда он возвращался к дому Олсонов после похорон, то увидел имение Эриксонов, со всех сторон окруженное огромными соснами, и вспомнил о Сири. «Оставшийся день я продолжал думать, как же там поживает та молодая девушка», – писал Уайет. Как только он вернулся в Мэн в конце весны 1968 года, он связался с Сири, чтобы попросить ее позировать. Так она стала его моделью на следующие десять лет.
Биограф Уайета Ричард Мериман отмечал: «Конец семьи Олсонов оставил тревожную пустоту в душе Уайета. Сири была настоящим продолжением Кристины. Вместо искалеченной женщины, спрятанной в разрушающемся доме в штате Мэн, у него теперь была прекрасная цветущая молодая девушка, спрятанная в другом полуразрушенном доме».
Художника завораживала пышущее здоровьем тело девушки, только вступающей в свой расцвет, он писал ее в купальнике и даже обнаженной. Он также сравнивал свою новую модель с ее предшественницей: «Для меня картины с юной Сири являются продолжением работ с Олсонами, и в то же время они резко контрастируют с портретами Кристины, которые символизируют угасание и ухудшение чего-то. В каком-то смысле это не просто рисунки, а настоящий взрыв жизни».
Портрет Сири, написанный спустя 13 лет после знакомства с художником, запечатлел все такую же молодую девушку с ярким румянцем на лице. Ее волосы цвета спелой пшеницы небрежно лежат на плечах, оттененные темным нарядом, а строгие линии девственно белых стен подчеркивают ясный и простой облик Сири, ставшей для Уайета символом невинности и чистоты.
#ЭндрюУайет #Портрет #Реализм
@pic_history
1979 г.
Эндрю Уайет
На протяжении жизни у Эндрю Уайета было несколько моделей, которых он писал вновь и вновь. Их мало что объединяло: Кристина Олсон – та самая, с картины «Мир Кристины» – была искалечена болезнью и привлекала художника необычайной женственностью и нездоровой хрупкостью. Хельга Тесторф, героиня двух с половиной сотен рисунков и картин, была в некотором роде противоположностью Кристины: крепкая, «кровь с молоком», статная женщина с волевым лицом.
Сири Эриксон не имела ничего общего ни с одной из них: совсем юной девушке из финской общины городка Кушинг, штат Мэн, было всего 13 лет, когда она познакомилась с художником. Осенью 1967 года Уайет вместе с женой Бетси приехал на ферму отца Сири, Джорджа Эриксона, чтобы осмотреть постройку на его территории – они подумывали ее приобрести. Пока Джордж и Бетси изучали амбар, Уайет заметил белокурую дочь фермера, стоящую в дверном косяке с кошкой, и тут же начал ее рисовать.
Несколько месяцев спустя, в январе 1968 года художник вновь приехал в Кушинг на похороны своей подруги Кристины Олсон. Когда он возвращался к дому Олсонов после похорон, то увидел имение Эриксонов, со всех сторон окруженное огромными соснами, и вспомнил о Сири. «Оставшийся день я продолжал думать, как же там поживает та молодая девушка», – писал Уайет. Как только он вернулся в Мэн в конце весны 1968 года, он связался с Сири, чтобы попросить ее позировать. Так она стала его моделью на следующие десять лет.
Биограф Уайета Ричард Мериман отмечал: «Конец семьи Олсонов оставил тревожную пустоту в душе Уайета. Сири была настоящим продолжением Кристины. Вместо искалеченной женщины, спрятанной в разрушающемся доме в штате Мэн, у него теперь была прекрасная цветущая молодая девушка, спрятанная в другом полуразрушенном доме».
Художника завораживала пышущее здоровьем тело девушки, только вступающей в свой расцвет, он писал ее в купальнике и даже обнаженной. Он также сравнивал свою новую модель с ее предшественницей: «Для меня картины с юной Сири являются продолжением работ с Олсонами, и в то же время они резко контрастируют с портретами Кристины, которые символизируют угасание и ухудшение чего-то. В каком-то смысле это не просто рисунки, а настоящий взрыв жизни».
Портрет Сири, написанный спустя 13 лет после знакомства с художником, запечатлел все такую же молодую девушку с ярким румянцем на лице. Ее волосы цвета спелой пшеницы небрежно лежат на плечах, оттененные темным нарядом, а строгие линии девственно белых стен подчеркивают ясный и простой облик Сири, ставшей для Уайета символом невинности и чистоты.
#ЭндрюУайет #Портрет #Реализм
@pic_history
Telegram
История одной картины
Эндрю Уайет находил поэзию в обыденных вещах, в которых другим людям даже в голову не приходило бы искать: стоптанных сапогах, жухлых прошлогодних сорняках, дверных и оконных проемах. Особенно последних: за всю жизнь художник создал три сотни работ с изображением самых разных окон. Но речь на этих картинах идет не столько и не только о них.
Уайет называл картину «Ветер с моря» символическим портретом Кристины – той самой, с известной картины о женщине, распластавшейся посреди поля перед одинокими домами. Он сравнивал жесткую оконную раму с ее стойкостью, ветхие занавески – с ограниченными возможностями ее тела, а порхающих на ветру ажурных тюлевых птиц – с ее хрупкой женственностью.
22-летний художник познакомился с Кристиной Олсон и ее братом Альваро в июле 1939 года, и уже в этот день он выполнил первый рисунок акварелью с изображением их ветхого фермерского дома в Бёрд-Пойнт, на мысе в штате Мэн. Уайет приезжал туда летом вместе с семьей своей будущей жены Бетси. Она дружила с Кристиной, частично парализованной из-за последствий полиомиелита, и познакомила ее с художником.
Поначалу на Уайета большее впечатление произвел дом Олсонов. Построенный на холме с видом на Атлантический океан, он когда-то служил маяком для кораблей, возвращающихся в гавань. Дом сильно обветшал, Олсены использовали в основном только первый этаж, но само строение, как и его обитатели, неоднократно попадало на картины американского реалиста в течение последующих трех десятков лет. Со временем Кристина разрешила Уайету использовать одну из комнат в качестве студии.
Однажды в знойный августовский полдень 1947 года Уайет намеревался написать этюд акварелью с видом мансардного окна на верхнем этаже дома Олсонов.
«Там было жарко, я открыл окно, и вдруг ветер вздул занавеску, которая не шевелилась, наверное, лет тридцать, – вспоминал художник. – Боже, это была фантастика! Тоненькая тюлевая сеть взлетела с пыльного пола так стремительно, словно это был не ветер, а привидение, дух, которому открыли выход. Потом я полтора месяца ждал западного ветра, но, к счастью, в памяти жил этот волшебный взмах, от которого – холод по спине».
Уайет стремился к тому чтобы его картины оставляли чувство недосказанности и считал, что в случае с картиной «Мир Кристины» стоило обойтись без самой Кристины – «слишком много сюжета». Кажется, в случае с работой «Ветер с моря» ему удалось сохранить необходимый баланс между драмой и интригой. В ее атмосфере чувствуется и обманчивая нега прохладного бриза, и зловещее напряжение, которое поддерживают трещины на стене и рваные края некогда прелестной занавески, а также мрачные деревья на горизонте.
Альваро Олсон умер в канун Рождества 1967 года, Кристина – вскоре после этого, в январе 1968 года. На протяжении всех этих лет, когда Уайет посещал дом Олсонов, он создал сотни рисунков акварелью и картин, написанных темперой, с видами дома Кристины и Альваро. Однако художник считал образ мансардного окна с развевающимися занавесками наиболее удачным: «Из всех моих работ, связанных с Олсонами именно эта, как мне кажется, выражает многое, но не слишком много».
#ЭндрюУайет
@pic_history
Уайет называл картину «Ветер с моря» символическим портретом Кристины – той самой, с известной картины о женщине, распластавшейся посреди поля перед одинокими домами. Он сравнивал жесткую оконную раму с ее стойкостью, ветхие занавески – с ограниченными возможностями ее тела, а порхающих на ветру ажурных тюлевых птиц – с ее хрупкой женственностью.
22-летний художник познакомился с Кристиной Олсон и ее братом Альваро в июле 1939 года, и уже в этот день он выполнил первый рисунок акварелью с изображением их ветхого фермерского дома в Бёрд-Пойнт, на мысе в штате Мэн. Уайет приезжал туда летом вместе с семьей своей будущей жены Бетси. Она дружила с Кристиной, частично парализованной из-за последствий полиомиелита, и познакомила ее с художником.
Поначалу на Уайета большее впечатление произвел дом Олсонов. Построенный на холме с видом на Атлантический океан, он когда-то служил маяком для кораблей, возвращающихся в гавань. Дом сильно обветшал, Олсены использовали в основном только первый этаж, но само строение, как и его обитатели, неоднократно попадало на картины американского реалиста в течение последующих трех десятков лет. Со временем Кристина разрешила Уайету использовать одну из комнат в качестве студии.
Однажды в знойный августовский полдень 1947 года Уайет намеревался написать этюд акварелью с видом мансардного окна на верхнем этаже дома Олсонов.
«Там было жарко, я открыл окно, и вдруг ветер вздул занавеску, которая не шевелилась, наверное, лет тридцать, – вспоминал художник. – Боже, это была фантастика! Тоненькая тюлевая сеть взлетела с пыльного пола так стремительно, словно это был не ветер, а привидение, дух, которому открыли выход. Потом я полтора месяца ждал западного ветра, но, к счастью, в памяти жил этот волшебный взмах, от которого – холод по спине».
Уайет стремился к тому чтобы его картины оставляли чувство недосказанности и считал, что в случае с картиной «Мир Кристины» стоило обойтись без самой Кристины – «слишком много сюжета». Кажется, в случае с работой «Ветер с моря» ему удалось сохранить необходимый баланс между драмой и интригой. В ее атмосфере чувствуется и обманчивая нега прохладного бриза, и зловещее напряжение, которое поддерживают трещины на стене и рваные края некогда прелестной занавески, а также мрачные деревья на горизонте.
Альваро Олсон умер в канун Рождества 1967 года, Кристина – вскоре после этого, в январе 1968 года. На протяжении всех этих лет, когда Уайет посещал дом Олсонов, он создал сотни рисунков акварелью и картин, написанных темперой, с видами дома Кристины и Альваро. Однако художник считал образ мансардного окна с развевающимися занавесками наиболее удачным: «Из всех моих работ, связанных с Олсонами именно эта, как мне кажется, выражает многое, но не слишком много».
#ЭндрюУайет
@pic_history
Telegram
История одной картины
На первый взгляд сюжет выглядит ошеломляюще жутким: как будто бы во льдах, разрушающихся от прихода первого весеннего тепла, виднеются почерневшие от мороза человеческие руки. Но на самом деле все несколько сложнее: Уайет изобразил на льдине пару своих собственных рук, причем отлитых из бронзы. Его жена Бетси в 1976 году поручила хирургу Адриану Э. Флатту сделать слепок рук художника из стекловолокна. Спустя десять лет из этого слепка на заводе Laran Bronze Foundry, Inc. в городе Честере, штат Пенсильвания, была отлита его копия из бронзы.
Бронзовые руки Уайета поселились у него дома на подоконнике у окна, откуда открывался вид на близлежащую реку Брендивайн. Видимо, причудливое наложение этой скульптуры на ландшафт Брендивайнской долины, которое художник имел возможность лицезреть каждый день, и стало вдохновением для этой необычной композиции.
Зима была одним из любимых сезонов Уайета. Это время года как нельзя лучше подходило для проживания его меланхоличных чувств, благодаря которым даже летние пейзажи выходили у художника такими же пустынными и пронзительными, как и зимние виды. Он писал: «Я предпочитаю зиму и осень, когда чувствуешь костное строение ландшафта – его одиночество – мертвое чувство зимы. Что-то затаилось под ее покровом: вся история не показывается целиком».
Так и на картине «Разрыв» весь Уайет скрылся в водах реки, оставив на ее поверхности лишь свои руки, будто замершие в невидимом фортепианном аккорде – словно символ души, запертой в снежном плену зимы. Осколки льда, похожие на зазубренные лезвия, окружают белый плот со всех сторон, угрожая столкновением. И пятьдесят оттенков коричневого вокруг: в деревьях, замороженной земле и даже погребенной подо льдами воде.
Уайет крайне редко писал автопортреты в классическом понимании этого слова – буквально один, два и обчелся. Он признавался, что предпочитал абстрагироваться от предметов, которые изображал, особенно если речь шла о самом себе: «Жаль, что я не могу писать так, чтобы при этом не присутствовать, чтобы там были только мои руки».
Более того, художник утверждал, что его креативность была пиковой в те моменты, когда он чувствовал себя отстраненным или отделенным от самого себя. Тело напоминало о его человеческом существовании, и только в отрыве от него его сознание достигало максимальной ясности и творческой свободы.
Вообще то, что описывает Уайет, сильно напоминает диссоциацию – так называют защитный механизм психики, оберегающий ее от сложных и трудно выносимых чувств. В таких случаях сознание человека словно отщепляется от тела, и он начинает воспринимать происходящее как будто бы со стороны. Джон Уилмердинг в книге «Эндрю Уайет: память и магия» так расшифровывал склонность художника к диссоциации: «Пока он воображает себя вещью или частью ландшафта, Уайет может поддерживать выдумку, что он невидимый провидец. Возможно, именно поэтому он так редко рисовал обычные автопортреты, так как для этого нужно было смотреть в зеркало, тем самым разрушая его заветное представление о себе как о скрытом наблюдателе».
@pic_history
#ЭндрюУайет
Бронзовые руки Уайета поселились у него дома на подоконнике у окна, откуда открывался вид на близлежащую реку Брендивайн. Видимо, причудливое наложение этой скульптуры на ландшафт Брендивайнской долины, которое художник имел возможность лицезреть каждый день, и стало вдохновением для этой необычной композиции.
Зима была одним из любимых сезонов Уайета. Это время года как нельзя лучше подходило для проживания его меланхоличных чувств, благодаря которым даже летние пейзажи выходили у художника такими же пустынными и пронзительными, как и зимние виды. Он писал: «Я предпочитаю зиму и осень, когда чувствуешь костное строение ландшафта – его одиночество – мертвое чувство зимы. Что-то затаилось под ее покровом: вся история не показывается целиком».
Так и на картине «Разрыв» весь Уайет скрылся в водах реки, оставив на ее поверхности лишь свои руки, будто замершие в невидимом фортепианном аккорде – словно символ души, запертой в снежном плену зимы. Осколки льда, похожие на зазубренные лезвия, окружают белый плот со всех сторон, угрожая столкновением. И пятьдесят оттенков коричневого вокруг: в деревьях, замороженной земле и даже погребенной подо льдами воде.
Уайет крайне редко писал автопортреты в классическом понимании этого слова – буквально один, два и обчелся. Он признавался, что предпочитал абстрагироваться от предметов, которые изображал, особенно если речь шла о самом себе: «Жаль, что я не могу писать так, чтобы при этом не присутствовать, чтобы там были только мои руки».
Более того, художник утверждал, что его креативность была пиковой в те моменты, когда он чувствовал себя отстраненным или отделенным от самого себя. Тело напоминало о его человеческом существовании, и только в отрыве от него его сознание достигало максимальной ясности и творческой свободы.
Вообще то, что описывает Уайет, сильно напоминает диссоциацию – так называют защитный механизм психики, оберегающий ее от сложных и трудно выносимых чувств. В таких случаях сознание человека словно отщепляется от тела, и он начинает воспринимать происходящее как будто бы со стороны. Джон Уилмердинг в книге «Эндрю Уайет: память и магия» так расшифровывал склонность художника к диссоциации: «Пока он воображает себя вещью или частью ландшафта, Уайет может поддерживать выдумку, что он невидимый провидец. Возможно, именно поэтому он так редко рисовал обычные автопортреты, так как для этого нужно было смотреть в зеркало, тем самым разрушая его заветное представление о себе как о скрытом наблюдателе».
@pic_history
#ЭндрюУайет
В 1950 году, спустя всего два года после написания самой известной картины Уайета – «Мир Кристины» – художнику поставили диагноз бронхоэктаз. Это заболевание легочных путей в перспективе может привести к смерти, поэтому потребовалась сложная операция по удалению части легкого. Во время хирургического вмешательства произошла остановка сердца, и Уайет позже рассказывал, что в этот момент ему являлся его кумир – немецкий живописец Альбрехт Дюрер.
Тот шел ему навстречу с протянутой рукой и Уайет было тоже направился к нему, но почти сразу отпрянул назад, как и Дюрер. Художник выжил, но в ходе операции были серьезно повреждены мышцы плеча и было неясно, сможет ли он снова писать картины. Пока Уайет восстанавливался после болезни, он подолгу прогуливался по окрестным холмам родного Чеддс-Форд. Во время этих вылазок он предпочитал надевать старые сапоги, ранее принадлежавшие американскому художнику-иллюстратору Говарду Пайлу, учителю и наставнику его отца.
Монотонный зимний ландшафт с бескрайним морем жухлой травы способствовали размышлениям о скоротечности жизни и неизбежности смерти. Уайет рассказывал, как он внезапно был поражен осознанием, что под его ногами умирает жизнь. Он топчет траву сапогами, убивая в ней живых существ, даже не подозревая об этом. Художник поспешил трансформировать тяжелые чувства в творческий процесс, хотя физическое состояние не позволяло ему полноценно трудиться: его изувеченную руку удерживала повязка, закрепленная на потолке.
Частичная недееспособность не помешала Уайету нанести на картину сотни кропотливых мазков темперой. Он предпочитал ее маслу, и биограф Ричард Меримен - автор книги «Эндрю Уайет: Тайная жизнь» - считал, что темперные краски всецело соответствовали темпераменту художника: «Акварель слишком открыто выявляла его порывистость. Это просто видно, как его кисть летит... всё в движении. Слишком откровенная, слишком стремительная живопись, почти свирепое выражение чувств. А темпера делается мелкими тоненькими мазками, очень точными и подробными. Для Уайета такая скрупулезность служила компрессором чувств. Обманчиво гладкий покров темперы – как крышка на котле, из которого рвутся эмоции».
Примечательно, что на картине «Истоптанные сорняки» Уайет наблюдает за собой будто бы со стороны. Высокая линия горизонта, делающая пространство картины почти камерным и клаустрофобным, контрастирует с широким стремительным шагом героя и развевающимися полами его верхней одежды, похожей на старинный камзол. На ум приходят воспоминания о видении художника во время операции и возникает вопрос: кого же на самом деле изобразил Уайет на жутковатом монохромном полотне – не смерть ли, приходившую к нему в образе Альбрехта Дюрера? В тот раз она ушла ни с чем и вернулась за художником уже почти шестьдесят лет спустя.
@pic_history
#ЭндрюУайет
Тот шел ему навстречу с протянутой рукой и Уайет было тоже направился к нему, но почти сразу отпрянул назад, как и Дюрер. Художник выжил, но в ходе операции были серьезно повреждены мышцы плеча и было неясно, сможет ли он снова писать картины. Пока Уайет восстанавливался после болезни, он подолгу прогуливался по окрестным холмам родного Чеддс-Форд. Во время этих вылазок он предпочитал надевать старые сапоги, ранее принадлежавшие американскому художнику-иллюстратору Говарду Пайлу, учителю и наставнику его отца.
Монотонный зимний ландшафт с бескрайним морем жухлой травы способствовали размышлениям о скоротечности жизни и неизбежности смерти. Уайет рассказывал, как он внезапно был поражен осознанием, что под его ногами умирает жизнь. Он топчет траву сапогами, убивая в ней живых существ, даже не подозревая об этом. Художник поспешил трансформировать тяжелые чувства в творческий процесс, хотя физическое состояние не позволяло ему полноценно трудиться: его изувеченную руку удерживала повязка, закрепленная на потолке.
Частичная недееспособность не помешала Уайету нанести на картину сотни кропотливых мазков темперой. Он предпочитал ее маслу, и биограф Ричард Меримен - автор книги «Эндрю Уайет: Тайная жизнь» - считал, что темперные краски всецело соответствовали темпераменту художника: «Акварель слишком открыто выявляла его порывистость. Это просто видно, как его кисть летит... всё в движении. Слишком откровенная, слишком стремительная живопись, почти свирепое выражение чувств. А темпера делается мелкими тоненькими мазками, очень точными и подробными. Для Уайета такая скрупулезность служила компрессором чувств. Обманчиво гладкий покров темперы – как крышка на котле, из которого рвутся эмоции».
Примечательно, что на картине «Истоптанные сорняки» Уайет наблюдает за собой будто бы со стороны. Высокая линия горизонта, делающая пространство картины почти камерным и клаустрофобным, контрастирует с широким стремительным шагом героя и развевающимися полами его верхней одежды, похожей на старинный камзол. На ум приходят воспоминания о видении художника во время операции и возникает вопрос: кого же на самом деле изобразил Уайет на жутковатом монохромном полотне – не смерть ли, приходившую к нему в образе Альбрехта Дюрера? В тот раз она ушла ни с чем и вернулась за художником уже почти шестьдесят лет спустя.
@pic_history
#ЭндрюУайет
Telegram
История одной картины
А странностей и семейных тайн «Доктор Син» скрывает больше, чем кажется на первый взгляд. Чего только стоит факт, что кости скелета художник писал со своих собственных рентгеновских снимков. На момент создания картины ему было 63 года – столько же, сколько его отцу в момент его трагической смерти. Иллюстратор детских книг Ньюэлл Конверс Уайет вместе со своим трехлетним внуком попал в страшную аварию: автомобиль, на котором они ехали, был сбит на железнодорожном переезде грузовым поездом.
Легко представить себе, что картина была написана во время размышлений художником о конечности жизни и преемственности поколений. Настоящий капитанский китель времен войны 1812 года, в который облачен скелет, достался ему в подарок от отца. Тот использовал его во время работы над иллюстрациями для книг о Горацио Хорнблауэре – доблестном офицере Королевского Британского Флота, герое наполеоновских войн. Частично его образ английский писатель Сесил Скотт Форестер списал с легендарного адмирала Горацио Нельсона.
Интерьер на картине «Доктор Син» тоже не случаен. В 1978 году жена Уайета Бетси приобрела небольшой домик на Южном острове в гавани Тенантс, штат Мэн, и отреставрировала его убранство таким образом, что внутри он стал точной копией капитанской каюты корабля HMS Victory, на котором адмирал Нельсон был смертельно ранен во время Трафальгарского сражения. Бетси удалось добиться поразительного сходства, повторив все ключевые детали – от изящных гнутых балок до полов в черно-белую клетку. Она преподнесла помещение, задуманное как студию, в качестве подарка Уайету.
Художник в свою очередь ответил ей презентом в виде картины со скелетом в капитанском кителе – он приурочил его к 60-летнему юбилею жены. К слову, название придумала сама Бетси: именно она нарекла эту работу «Доктором Сином». Надпись, сделанная рукой автора на полотне, гласила: «Королеве Южного острова от Старых Костей».
На этом занимательную семейную историю нельзя считать оконченной. Спустя несколько лет Эндрю Уайет подарил капитанский китель своему сыну, художнику Джейми Уайету. Тот также использовал его в качестве реквизита на нескольких картинах, и без шарад тоже не обошлось. Так, на его полотне «Метеоритный дождь» 1993 года фамильный артефакт красуется на одиноком пугале у водной глади посреди голых камней.
Парадный китель на чучеле – странное сочетание. Особенно если не знать о том, что Пугало стало прозвищем литературного персонажа Доктора Сина, после того как ему пришлось позаимствовать одежду у огородного пугала, и впоследствии он сделал этот вынужденный образ своим фирменным имиджем.
Три поколения художников Уайетов передавали по наследству не только талант, но и своеобразное чувство юмора в деле почитания памяти своих предков.
@pic_history
#ЭндрюУайет
Легко представить себе, что картина была написана во время размышлений художником о конечности жизни и преемственности поколений. Настоящий капитанский китель времен войны 1812 года, в который облачен скелет, достался ему в подарок от отца. Тот использовал его во время работы над иллюстрациями для книг о Горацио Хорнблауэре – доблестном офицере Королевского Британского Флота, герое наполеоновских войн. Частично его образ английский писатель Сесил Скотт Форестер списал с легендарного адмирала Горацио Нельсона.
Интерьер на картине «Доктор Син» тоже не случаен. В 1978 году жена Уайета Бетси приобрела небольшой домик на Южном острове в гавани Тенантс, штат Мэн, и отреставрировала его убранство таким образом, что внутри он стал точной копией капитанской каюты корабля HMS Victory, на котором адмирал Нельсон был смертельно ранен во время Трафальгарского сражения. Бетси удалось добиться поразительного сходства, повторив все ключевые детали – от изящных гнутых балок до полов в черно-белую клетку. Она преподнесла помещение, задуманное как студию, в качестве подарка Уайету.
Художник в свою очередь ответил ей презентом в виде картины со скелетом в капитанском кителе – он приурочил его к 60-летнему юбилею жены. К слову, название придумала сама Бетси: именно она нарекла эту работу «Доктором Сином». Надпись, сделанная рукой автора на полотне, гласила: «Королеве Южного острова от Старых Костей».
На этом занимательную семейную историю нельзя считать оконченной. Спустя несколько лет Эндрю Уайет подарил капитанский китель своему сыну, художнику Джейми Уайету. Тот также использовал его в качестве реквизита на нескольких картинах, и без шарад тоже не обошлось. Так, на его полотне «Метеоритный дождь» 1993 года фамильный артефакт красуется на одиноком пугале у водной глади посреди голых камней.
Парадный китель на чучеле – странное сочетание. Особенно если не знать о том, что Пугало стало прозвищем литературного персонажа Доктора Сина, после того как ему пришлось позаимствовать одежду у огородного пугала, и впоследствии он сделал этот вынужденный образ своим фирменным имиджем.
Три поколения художников Уайетов передавали по наследству не только талант, но и своеобразное чувство юмора в деле почитания памяти своих предков.
@pic_history
#ЭндрюУайет
Telegram
ИОК | Картины
"Метеоритный дождь"
1993 г.
Джейми Уайет
1993 г.
Джейми Уайет
Небо, девушка, поле. Летний ветер играет с выбившейся из прически прядью – на первый взгляд, «Мир Кристины» может показаться пасторалью. Но приглядевшись внимательнее, вы, конечно, заметите, что худоба героини – болезненна, а в ее позе угадывается отнюдь не буколическое напряжение.
Это – Кристина Олсон, соседка художника по летнему дому в штате Мэн. Кристина страдала от последствий полиомиелита и была частично парализована. Будучи то ли слишком скромной, то ли слишком гордой для того, чтобы просить кого-то толкать инвалидное кресло, она передвигалась по окрестностям самостоятельно. Обманчиво идиллический мир Кристины, на самом деле, полон страдания и несгибаемой воли. Эндрю Уайета не зря сравнивают с лучшими американскими романистами двадцатого века. Он раньше Сэлинджера понял, что если есть рожь, должна быть и пропасть.
Когда Уайет работал над «Миром Кристины», его роман с акварелью практически сошел на нет. Эндрю сделал выбор в пользу темперных красок, неспешной, почти медитативной техники, которая помогала обуздать порывистый темперамент, располагала к проникновению в суть вещей. Биограф Уайета Ричард Меримен однажды сказал: «Обманчиво гладкий покров темперы был для него как крышка на котле, из которого рвутся эмоции».
Уайет не торопился – поле и постройки вдали он писал в течение четырех месяцев. И все это время боролся с искушением обойтись без Кристины: виртуоз недосказанностей, он хотел, чтобы драма едва угадывалась за благостным пейзажем. «Нужно было обойтись вообще без девушки, - скажет он позднее, - слишком много сюжета».
К слову, «девушке» к тому времени исполнилось 55, и в образе Кристины Уайету позировала его жена Бетси.
Впервые картина «Мир Кристины» была выставлена в нью-йоркской Macbeth Gallery в 1948 году. Публика и критики встретили ее прохладно. В конце концов, полотно купил директор Музея современного искусства Альфред Барр. Один из самых узнаваемых живописных шедевров в истории человечества обошелся ему в 1800 долларов.
Прошли десятилетия, прежде чем «Мир Кристины» в англоязычной прессе стали поминать в соседстве с определением «iconic», своеобразные «цитаты» из нее появились в книгах Стивена Кинга и фильмах Роберта Земекиса, а само полотно превратилось в универсальную метафору долгой и тернистой дороги домой.
@pic_history
#ЭндрюУайет
Это – Кристина Олсон, соседка художника по летнему дому в штате Мэн. Кристина страдала от последствий полиомиелита и была частично парализована. Будучи то ли слишком скромной, то ли слишком гордой для того, чтобы просить кого-то толкать инвалидное кресло, она передвигалась по окрестностям самостоятельно. Обманчиво идиллический мир Кристины, на самом деле, полон страдания и несгибаемой воли. Эндрю Уайета не зря сравнивают с лучшими американскими романистами двадцатого века. Он раньше Сэлинджера понял, что если есть рожь, должна быть и пропасть.
Когда Уайет работал над «Миром Кристины», его роман с акварелью практически сошел на нет. Эндрю сделал выбор в пользу темперных красок, неспешной, почти медитативной техники, которая помогала обуздать порывистый темперамент, располагала к проникновению в суть вещей. Биограф Уайета Ричард Меримен однажды сказал: «Обманчиво гладкий покров темперы был для него как крышка на котле, из которого рвутся эмоции».
Уайет не торопился – поле и постройки вдали он писал в течение четырех месяцев. И все это время боролся с искушением обойтись без Кристины: виртуоз недосказанностей, он хотел, чтобы драма едва угадывалась за благостным пейзажем. «Нужно было обойтись вообще без девушки, - скажет он позднее, - слишком много сюжета».
К слову, «девушке» к тому времени исполнилось 55, и в образе Кристины Уайету позировала его жена Бетси.
Впервые картина «Мир Кристины» была выставлена в нью-йоркской Macbeth Gallery в 1948 году. Публика и критики встретили ее прохладно. В конце концов, полотно купил директор Музея современного искусства Альфред Барр. Один из самых узнаваемых живописных шедевров в истории человечества обошелся ему в 1800 долларов.
Прошли десятилетия, прежде чем «Мир Кристины» в англоязычной прессе стали поминать в соседстве с определением «iconic», своеобразные «цитаты» из нее появились в книгах Стивена Кинга и фильмах Роберта Земекиса, а само полотно превратилось в универсальную метафору долгой и тернистой дороги домой.
@pic_history
#ЭндрюУайет