После того, как выложил текст, сообщили, что на чат Красного Сиона налетели вовсе не либертарианцы. Признаю, что облажался в одном факте. Что поделать, живем в эпоху постправды.

И немного боянов...

Вчера на митинге "Он нам не царь" в Питере видел уникальный артефакт: бумажную либеральную малотиражную газету.

Обычно подобная печать встречается у различных монархистов или сталинистов, а тут такой "листок" вручила бесплатно милая интеллигентная женщина.

Газета называется "Настоящие новости". Тираж 950 экземпляров.

Думаю, что через некоторое время "бумага" исчезнет окончательно.

Мне самому сложно поверить в то, что первые статьи опубликовал в "бумаге".

Хотя объём бумажной прессы ещё значителен. Бесчисленные сканворды, "Дачи-огороды", журнальчики о российской эстраде, гороскопы... Но и их все меньше, а газетные киоски сменяются ларьками с кофе.

Открытка каналу Андрея Песоцкого

При всем уважении к Андрею Песоцкому, я придерживаюсь несколько иных взглядов и согласен далеко не со всем.

По своему опыту могу сказать, что в радикальную экологию идут люди искренние. Личные ощущения не самый лучший аргумент. Но у меня сложилось впечатление о них как об энтузиастах своего дела. Они, будто эльфы, встают на защиту даже самого небольшого леса.

Ради справедливости замечу, что Гринпис протестует в Америке почти полвека. И протестует не менее активно.

И аварии на станциях были и в СССР, и в Японии, и в США.

После моей недавней заметки от зеленых грантоедах, на меня набросился главный питерский “гринписовец” Рашид Алимов. Бывает.

Ну а что касается экологии, понятно, что тема – важна, и настоящие спецы-природозащитники – большие молодцы. Проблема в другом: есть устойчивая прослойка людей, для которых все члены правительства по определению гандоны штопаные, не сведущие ни в чем, а все их решения, например, в промышленной политике - верх некомпетентности и жажды наживы. Другое дело Эколог - это же Ученый, Эксперт, Активист. У него аура особая, неприкасаемый, святой человек.

Хотя зачастую за благородной ширмой экологии прячутся не менее продажные люди, ну или просто фрики – неряшливые бездари, профессора кислых щей.

Если бы наши беспилотные автомобили научились еще подбирать автостопщиков, то Россия получила бы шанс выделиться в дивном новом мире киберпанка.

Ведь так хочется, чтоб в хромированном и пластиковом мире гугла осталось что-нибудь, дающее человеку "свободу для". Автостоп один из таких феноменов. Конечно, идущий ему на смену "бла-бла-кар" удобен и полезен, но он удаляет функцию случайности. Без нее "стоп" теряет свой "ореол" странничества и превращается в очередной вид перемещения тела из точки А в точку Б.

Жду, когда наконец-то правые потреотики примут ислам - шиизм или алавизм. Вообще же лучший тест на совместимость, смотреть где и как они живут. В ДНР/ЛНР, Приднестровье и Абхазию ехать не хотят (даже в регионы России не хотят ехать, в тот же Крым). Ислам принимать не хотят. Одеваться в форму казака не хотят. На Дальний Восток не хотят ехать за гектаром. А хотят: жить в Москве или Европе. Будут орать в российских соцсетях про засилье мигрантов в Европе, про поганую Меркель, Макрона, Мэй и умученных ими Скрипалей. Ностальгровать про берёзки. Но в Россию обратно ехать обратно всё равно не хотят. Это ещё раз к той самой аксиоме, что европеизации России не избежать: никто не хочет тут Донбасса, ислама и монастыря - даже сетевая правая интеллигенция.

В книге ирландского врача Эдвард Барри О’Мира, сопровождавшего Наполеона Бонапарта в ссылке на острове Святой Елены, нашел интересный отрывок.

"25 марта. Наполеон принимает ванну. Состояние его ног стало намного лучше. Он находится в хорошем расположении духа. «Господин доктор, — обратился он ко мне, — из тех книг, которые вы одолжили мне, выяснилось, что я в самом раннем возрасте отравил девочку; что я отравлял других ради удовольствия от самого процесса отравления; что я убил Дезэ, Клебера, герцога Абрантского и не знаю точно, сколько ещё других; что я отправился командовать армией в Италии, укомплектованной несколькими тысячами бывших заключённых, которые были несказанно рады видеть меня, поскольку я сам был одним из них. Удивительно, каким только вещам верят в каждой из двух противостоящих сторон, когда между ними полностью отсутствует связь. Во Франции, если дом горит дотла, то это приписывается простонародьем проделкам англичан. Все кричат вокруг: это сделал Питт, Питт. Ничто не может убедить французских каналий, что пожарище в Лионе не было подстроено англичанами. Подобным же образом вы, англичане, верите всему плохому обо мне, и эта вера всегда поощрялась вашими министрами»."

Не хочется ударяться в примитивную компаративистику, но за две сотни лет произошло не так уж много изменений. Когда случается беда в России, то первым делом начинают искать виноватых за рубежом.

Но глупо думать, что такое явление есть в нашей стране. Если зайти в комментарии страничек западных медиа на фейсбуке, то можно убедиться: больше всего лайков получает гневная проповедь о том, что все беды Америки от русских хакеров, да и сам Трамп марионетка могущественного KGB.

Когда я прочел «Мертвые души», то сразу стал всем доказывать, что губернский город NN это Тверь. Доводов у меня было мало: собственные впечатления, сведения о том, что Гоголь был в Твери проездом, упоминание в качестве захолустья Весьегонска – одного из небольших верхневолжских городков.

Впрочем, в тексте Мертвых Душ встречается и Царевококшайск, ныне зовущийся Йошкар-Олой. Можно еще возразить, что Николай Васильевич немало путешествовал, бывал не только в Твери. И нельзя, конечно, считать весомыми аргументами собственные переживания.

Но не только я думал о том, что Тверь послужила прототипом для губернского города. Интересная цитата содержится в труде А.Я. Гуревича, видного советского медиевиста, прожившего в Калинине (так в советское время именовалась Тверь) почти шестнадцать лет:

«Калининский пединститут — я думаю, он был очень типичен для институтов во многих областных центрах, — имел уровень ниже среднего. У Гоголя в «Мертвых душах» действие разворачивается в губернском городе, расположенном неподалеку от обеих столиц. Я могу со всей ответственностью почти всерьез утверждать, что это Тверь. Я работал у декана, который несомненно был Собакевичем. ... За полтораста лет ничего не изменилось. Это удивительно: севернее одна столица - культурный центр, южнее, еще ближе, другая — Москва, а наш педагогический институт отделен от этих столиц целыми веками...
Я, разумеется, был в институте на птичьих правах да и сам воспринимал пребывание в этом городе, который сам по себе был вовсе не плох, как ссылку»

Гуревич А. Я. История историка. М., 2004. С. 56, 59.

Соотношение трех весен.

Закончив первый класс, я считал до тысячи, писал словно курица лапой, складывал кораблики из бумаги, а также понял, что у нас два вида весен.

До этого я знал, что наш городок расположен на юге. Снега у нас мало. А на севере находится то ли Тверь, то ли Калинин, где живет мама, и снега много. Теперь же выяснилось, что и весна у нас весьма неодинаковая.

На юге весной так же, как и зимой лил дождь. День за днем, неделя за неделей. Но если зимой дождь был мерзким и холодным, то в марте и апреле он был просто мерзким. Температура колебалась в районе десяти градусов. Везде текла ручьями грязь. Но это не мешало «пацанам» сутки напролет пинать во дворе мяч.

К маю становилось теплее. Иногда это происходило постепенно, иногда резко, как будто кто-то включал кондиционер. Надвигался летний зной. Ношение школьной формы, которая состояла из белой рубашки и черных синтетических брюк, превращалось в пытку. Но и жара не была помехой для футбола, хоть пот и тек в три ручья.

Но в учебнике по литературе мы читали про другую весну. Сначала там отступали морозы, а воробушки пели о том, что они выжили. Затем торопливые воды играли по дымным оврагам. После всего некие неведомые язычники приветствовали то ли весну, то ли саму жизнь звоном щита.

Прозаические произведения описывали то неведомую «капель», то мужиков, которые чистили снег с крыши, то просто журчанье ручьев в лесу. Капель была таким же непонятным природным явлением, описанном в литературном произведении, как и извержения вулкана на Таинственном Острове Жюль Верна.

Как-то в апреле я лежал и слушал падающие капли после очередного субтропического ливня. Мне казалось, что это и есть та самая загадочная «капель».

Зато на юге были горы. Даже когда было тепло и шли дожди, то на их вершинах лежал снег. Штурмуя пики и перевалы можно было встретить и кучу климатических поясов, и все времена года. Про горы в учебниках литературы практически никто не писал, за исключением Лермонтова и еще нескольких поэтов. Но там были немного другие горы: без моря, но с войной, орлами и какой-то древней тайной. Красочное описание побережья с его жарой и солеными брызгами дал только Куприн, но его рассказов в учебнике не было.

Когда я вернулся на Родину, в Тверь, то понял, что зима — это не санки и лыжи, а мороз, звезды и обморожение. Или слякоть, убитые солью ботинки и чай с лимоном. Что осень не только золотые листики, но еще черные деревья, хандра и толкучка в трамвае.

Но стоит заметить, что горожанин не зависит от природы так, как пейзанин. Лишь автовладельцам она доставляет некоторые хлопоты.

Поэтому мало кто из ныне живущих может описать красоту весны без оглядки на предыдущие тексты.

Мало кто замечает март. В марте снег начинает помирать. Он становится все более грязным. Все более беззащитным перед лопатами дворников.

Даже слабый мороз опасен для горожанина. Он кусает человека на выходе из подъезда. Он бежит за воротник. Обжигает пальцы. Только человек с машиной имеет власть над морозом. И еще март сильнее мороза. Он убивает его.

Уходя от нас, зима оставляет марту мусор и грязь. Пакеты. Окурки. Газеты. Трупы. Зима пыталась их съесть. Теперь мы видим их останки в слюне-слякоти.

Мало кто замечает апрель. В апреле вечер кажется бесконечным. В апреле небо кажется бездонным. В апреле жизнь кажется не такой тяжелой. Кажется, что все плохое прошло. Кажется, что все беды позади. Кажется, что ты можешь свернуть горы. Кажется, что ты пробежал марофон и просто немного выдохся, но дистанция-то пройдена. Кажется, что ты дембельнулся. На самом деле всего лишь нет холода. Нет зимы. И день стал немного длиннее.

Где-то между апрелем и маем идут весенние грозы. Ты радуешься им, так как они похожи на стандартный прием кинематографистов: очищающий дождь. Хотя еще до кино писали о любви к грозе в начале мая. Дожди – то редкое явление, что еще замечают.

Мало кто замечает май. Май дарит тепло. После зимы ты так счастлив от тепла, что даже готов полюбить тучи пыли на дорогах. Они остались от зимней борьбы с гололедом. Но ты готов питать к ним нежные чувства потому, что они напоминают о пустыне Хургады, где тепла еще больше.

Лишь когда твое бледное тело, просидевшее всю зиму в холодной бетонной или кирпичной пещере, выползает из утробы подъезда уже без страха холода, то ты начинаешь видеть цветы, газоны, траву, женские ноги, туфли, кеды, графитти на заборе, выброшенные рекламные флаеры, пятна от машинного масла, окурки сигарет, детей. В мае мусор уже не так сильно раздражает, а уши готовы потерпеть даже вой и клич малышни.

Но вот уходит и май. Наступает лето, а с ним и новые проблемы, и новая рутинная и безысходная жизнь. Про нее почему-то в учебниках литературы тоже практически ничего не писали. Если же и встречались предупреждения в виде истории Акакия Акакиевича или другого «маленького человечка», то училки по литературе старательно загрунтовывали их советским или неосоветским дискурсом.

Прожив годы, понимаешь простые вещи. Карта не есть территория. Изображение трубки не есть сама трубка. А весна в учебнике не есть весна в реальности.

Интересно было читать, так как в своё время получил такие же впечатления от игры.

Сейчас тёмное фентези стало мейнстримом. Но тогда оно встречалось в основном лишь на страницах книг, минуя экраны. Disciples был приятным исключением.