Я сейчас читаю книгу Сью Блэк "Все, что осталось. Записки патологоанатома“. Книга прям неплохая, хотя и не оправдала моих ожиданий. Я думала там будет много про убийства и трупы. Но большую часть занимают размышления автора о смерти. Что тоже весьма интересно. Ну и про убийства и про трупы - это тоже все есть.
И тут один отрывок, которым я не могу не поделиться. Речь о работе автора в Косово в 1998 году.
“Однажды нас привели в настоящую глушь, примерно в часе ходьбы от ближайшей проселочной дороги, на небольшую лужайку между холмов. Там, как нам сообщили, стариков, женщин и детей отделили от мужчин, шедших с ними, в составе конвоя беженцев, и отправили куда-то еще. Потом детей отвели на другую сторону луга и сказали бежать назад, к матерям. Они бросились вперед, поскольку были сильно напуганы. И в этот момент, на глазах у потрясенных матерей, бабушек и дедушек, налетчики начали стрелять в ребятишек. Когда они все погибли, те нацелили автоматы на женщин и стариков.
В какой-то момент на пленку передо мной лег труп двухлетней девочки, все еще одетой в пижамку и красные резиновые сапожки. Мне надо было ее раздеть, передать одежду полиции в качестве улики, а затем сделать анатомическое обследование, зафиксировав все пулевые ранения, растерзавшие ее крошечное тельце.
Внезапно я ощутила, как вокруг что-то изменилось. Мы все вели себя очень тихо в тот день, но тут совсем другое молчание, словно тяжелое одеяло, накрыло всю поляну. Я подняла глаза и увидела перед собой длинный ряд полицейских черных сапог с белыми защитными костюмами над ними. Мгновение я не могла понять, почему все выстроились передо мной, перегораживая обзор. И только поднявшись на ноги, увидела причину. Один наш сотрудник сделал самую тяжелую ошибку: представил лицо своей дочери на месте личика покойной и не смог справиться с увиденной картиной. Единственное, что мои коллеги-мужчины могли сделать, чтобы ему помочь, это закрыть его от трупа ребенка, давая время прийти в себя.
Я, мамаша всей нашей команды, не могла оставить дело так. Поэтому, не сказав ни слова, стянула перчатки, спустила до пояса защитный костюм, прошла через кордон, обняла беднягу и держала в объятиях, пока он заходился рыданиями. Думаю, в тот момент все присутствовавшие мужчины поняли, что им не обязательно всегда оставаться сильными. Иногда, особенно если дело касается смерти невинных, кто-то должен пролить по ним слезы, и этим кем-то вполне можем быть мы. То, что твоя броня проницаема, не значит, что ты слабый. Просто ты человек”.
Извините. И доброе утро.
И тут один отрывок, которым я не могу не поделиться. Речь о работе автора в Косово в 1998 году.
“Однажды нас привели в настоящую глушь, примерно в часе ходьбы от ближайшей проселочной дороги, на небольшую лужайку между холмов. Там, как нам сообщили, стариков, женщин и детей отделили от мужчин, шедших с ними, в составе конвоя беженцев, и отправили куда-то еще. Потом детей отвели на другую сторону луга и сказали бежать назад, к матерям. Они бросились вперед, поскольку были сильно напуганы. И в этот момент, на глазах у потрясенных матерей, бабушек и дедушек, налетчики начали стрелять в ребятишек. Когда они все погибли, те нацелили автоматы на женщин и стариков.
В какой-то момент на пленку передо мной лег труп двухлетней девочки, все еще одетой в пижамку и красные резиновые сапожки. Мне надо было ее раздеть, передать одежду полиции в качестве улики, а затем сделать анатомическое обследование, зафиксировав все пулевые ранения, растерзавшие ее крошечное тельце.
Внезапно я ощутила, как вокруг что-то изменилось. Мы все вели себя очень тихо в тот день, но тут совсем другое молчание, словно тяжелое одеяло, накрыло всю поляну. Я подняла глаза и увидела перед собой длинный ряд полицейских черных сапог с белыми защитными костюмами над ними. Мгновение я не могла понять, почему все выстроились передо мной, перегораживая обзор. И только поднявшись на ноги, увидела причину. Один наш сотрудник сделал самую тяжелую ошибку: представил лицо своей дочери на месте личика покойной и не смог справиться с увиденной картиной. Единственное, что мои коллеги-мужчины могли сделать, чтобы ему помочь, это закрыть его от трупа ребенка, давая время прийти в себя.
Я, мамаша всей нашей команды, не могла оставить дело так. Поэтому, не сказав ни слова, стянула перчатки, спустила до пояса защитный костюм, прошла через кордон, обняла беднягу и держала в объятиях, пока он заходился рыданиями. Думаю, в тот момент все присутствовавшие мужчины поняли, что им не обязательно всегда оставаться сильными. Иногда, особенно если дело касается смерти невинных, кто-то должен пролить по ним слезы, и этим кем-то вполне можем быть мы. То, что твоя броня проницаема, не значит, что ты слабый. Просто ты человек”.
Извините. И доброе утро.
Если вы думали, что 26 апреля я не стану кидаться в вас гениальной книгой “Чернобыльская молитва” Светланы Алексиевич, то вы меня совсем не знаете.
Короче, я приведу несколько отрывков и в очередной раз настоятельно рекомендую: книгу - читать. Эту и вообще все ее книги. Она сломает нахрен ваше сердечко и никто и никогда его больше не починит.
“Поехал… Хотя мог не ехать. Добровольцем попросился. В первые дни равнодушных там не встречал, это потом вакуум в глазах, когда пообвыкли. Орденок урвать? Льготы. Чепуха! Мне лично ничего не надо было. Квартира, машина… Что ещё? А, дача… Все имел. Срабатывал мужской азарт… Едут настоящие мужики на настоящее дело. А остальные? Пускай сидят под бабьими юбками… У одного, принёс справку, жена рожает, у другого маленький ребёнок… Да, рискованно. Да, опасно – радиация, но делать-то кому-то надо. А как наши отцы в войну?
Возвратились домой. Все с себя снял, всю одежду, в которой там был, и выбросил в мусоропровод. А пилотку подарил маленькому сыну. Очень он просил. Носил, не снимая. Через два года ему поставили диагноз: опухоль мозга…
Дальше допишите сами… Я не хочу дальше говорить…”
“Уже не боюсь смерти. Самой смерти… Но непонятно, как буду умирать… Друг умирал… Увеличился, раздулся… С бочку… А сосед… Тоже там был, крановщик. Он стал черный, как уголь, высох до детского размера. Непонятно, как буду умирать… Если бы я просил смерти, то обыкновенной. Не чернобыльской. Одно мне точно известно: с моим диагнозом долго не протянешь. Почувствовать бы момент, и пулю — в лоб. Я был и в Афгане… Там с этим легче… С пулей…”
“Сейчас умирает полковник Ярошук… Химик-дозиметрист. Здоровенный был мужик, лежит парализованный. Жена ворочает его, как подушку… Кормит из ложечки… У него и камни в почках, надо раздробить камни, а у нас нет денег, чтобы оплатить операцию. Мы — нищие, существуем на то, что кто подаст. А государство ведет себя как мошенник, оно бросило этих людей. Умрет — назовут его именем улицу, школу или воинскую часть, но это когда он умрет… Полковник Ярошук… Ходил пешком по зоне и определял границы максимальных точек заражения, то есть, человека в полном смысле использовали как биоробота. И он это понимал, но он шел от самой атомной станции. Пешком. С дозиметрическими приборами в руках. Нащупал «пятно» и движется вдоль границы этого «пятна», чтобы точно нанести на карту”.
“Он стал меняться — каждый день я уже встречала другого человека… Ожоги выходили наверх… Во рту, на языке и щеках, сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись. Пластами отходила слизистая, пленочками белыми. Цвет лица… Цвет тела… Синий… Красный… Серо-бурый… А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить… Спасало то, что все это происходило мгновенно, некогда было думать, некогда было плакать. Я любила его! Я еще не знала, как я его любила!”
Короче, я приведу несколько отрывков и в очередной раз настоятельно рекомендую: книгу - читать. Эту и вообще все ее книги. Она сломает нахрен ваше сердечко и никто и никогда его больше не починит.
“Поехал… Хотя мог не ехать. Добровольцем попросился. В первые дни равнодушных там не встречал, это потом вакуум в глазах, когда пообвыкли. Орденок урвать? Льготы. Чепуха! Мне лично ничего не надо было. Квартира, машина… Что ещё? А, дача… Все имел. Срабатывал мужской азарт… Едут настоящие мужики на настоящее дело. А остальные? Пускай сидят под бабьими юбками… У одного, принёс справку, жена рожает, у другого маленький ребёнок… Да, рискованно. Да, опасно – радиация, но делать-то кому-то надо. А как наши отцы в войну?
Возвратились домой. Все с себя снял, всю одежду, в которой там был, и выбросил в мусоропровод. А пилотку подарил маленькому сыну. Очень он просил. Носил, не снимая. Через два года ему поставили диагноз: опухоль мозга…
Дальше допишите сами… Я не хочу дальше говорить…”
“Уже не боюсь смерти. Самой смерти… Но непонятно, как буду умирать… Друг умирал… Увеличился, раздулся… С бочку… А сосед… Тоже там был, крановщик. Он стал черный, как уголь, высох до детского размера. Непонятно, как буду умирать… Если бы я просил смерти, то обыкновенной. Не чернобыльской. Одно мне точно известно: с моим диагнозом долго не протянешь. Почувствовать бы момент, и пулю — в лоб. Я был и в Афгане… Там с этим легче… С пулей…”
“Сейчас умирает полковник Ярошук… Химик-дозиметрист. Здоровенный был мужик, лежит парализованный. Жена ворочает его, как подушку… Кормит из ложечки… У него и камни в почках, надо раздробить камни, а у нас нет денег, чтобы оплатить операцию. Мы — нищие, существуем на то, что кто подаст. А государство ведет себя как мошенник, оно бросило этих людей. Умрет — назовут его именем улицу, школу или воинскую часть, но это когда он умрет… Полковник Ярошук… Ходил пешком по зоне и определял границы максимальных точек заражения, то есть, человека в полном смысле использовали как биоробота. И он это понимал, но он шел от самой атомной станции. Пешком. С дозиметрическими приборами в руках. Нащупал «пятно» и движется вдоль границы этого «пятна», чтобы точно нанести на карту”.
“Он стал меняться — каждый день я уже встречала другого человека… Ожоги выходили наверх… Во рту, на языке и щеках, сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись. Пластами отходила слизистая, пленочками белыми. Цвет лица… Цвет тела… Синий… Красный… Серо-бурый… А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить… Спасало то, что все это происходило мгновенно, некогда было думать, некогда было плакать. Я любила его! Я еще не знала, как я его любила!”
Думалось мне, ребятки, до недавнего времени, что нам (в смысле человечеству) известны все открытые (в смысле наукой) способы идентификации людей. Ну всякие там ДНК, отпечатки пальцев, стоматологические карты и прочее, о чем говорят из каждого утюга, при условии, что этот утюг - детективные сериалы.
Но не тут-то блять было. Очевидно есть еще много (ну а может и мало) крутых и неочевидных штук, по которым можно понять, что этот конкретный человек является этим конкретным человеком и никаким другим конкретным человеком. И об одной из таких крутых штук я сегодня узнала.
А замес в следующем. Девочка-подросток жалуется своей матери на домогательства со стороны отца. Мать ей, как это часто бывает, не верит. Девочка не сдается и разрабатывает план. Так как все происходит прямо у них в доме, по ночам, в свою комнату она ставит камеру.
Одной ночью камера записывает как спящую девчонку лапает отец. Но этой истории бы не было, если бы не одна небольшая загвоздка. На запись попала только мужская рука. И ничего больше.
Казалось бы: и что, блять? Пол 5 утра, комната маленькой девочки, кто еще мог иметь туда доступ, если не отец. Но для суда это не улика. И тут на сцену выходят гениальные судмедэксперты и антропологи в попытке доказать, что он - это таки он.
Дело в том, что в темноте камера работает в инфракрасном режиме. И в таком режиме как-то там поглощается свет в венах и че то там происходит и, короче, очень отчетливо видно рисунок вен. Прямо черным по белому.
Специалисты задались вопросом, насколько уникален такой рисунок вен у каждого человека. Оказалось, что такой способ известен давно, были ученые, которые за него топили, но всем больше понравились отпечатки пальцев, а про вены забыли, хотя они так же уникальны у каждого человека. Речь идет о венах на тыльной стороне ладони, где их проще всего снять, да и вообще разглядеть.
Перелопатив тонну литературы на эту тему, спецы сняли рисунок вен у отца. Естественно, он совпал с тем рисунком, что попал на камеру. И с этой уликой пошли в суд. Этот случай был первым в истории, когда в качестве улики использовали рисунок вен.
Закончилось там все довольно печально. Присяжные решили выпустить отца на свободу. Но не потому что не поверили специалистам, а потому что не поверили девочке. По их мнению, она вела себя не так, как полагается.
Ну и метод этот сейчас, как мы знаем, не используется или используется крайне мало. А зря.
Но не тут-то блять было. Очевидно есть еще много (ну а может и мало) крутых и неочевидных штук, по которым можно понять, что этот конкретный человек является этим конкретным человеком и никаким другим конкретным человеком. И об одной из таких крутых штук я сегодня узнала.
А замес в следующем. Девочка-подросток жалуется своей матери на домогательства со стороны отца. Мать ей, как это часто бывает, не верит. Девочка не сдается и разрабатывает план. Так как все происходит прямо у них в доме, по ночам, в свою комнату она ставит камеру.
Одной ночью камера записывает как спящую девчонку лапает отец. Но этой истории бы не было, если бы не одна небольшая загвоздка. На запись попала только мужская рука. И ничего больше.
Казалось бы: и что, блять? Пол 5 утра, комната маленькой девочки, кто еще мог иметь туда доступ, если не отец. Но для суда это не улика. И тут на сцену выходят гениальные судмедэксперты и антропологи в попытке доказать, что он - это таки он.
Дело в том, что в темноте камера работает в инфракрасном режиме. И в таком режиме как-то там поглощается свет в венах и че то там происходит и, короче, очень отчетливо видно рисунок вен. Прямо черным по белому.
Специалисты задались вопросом, насколько уникален такой рисунок вен у каждого человека. Оказалось, что такой способ известен давно, были ученые, которые за него топили, но всем больше понравились отпечатки пальцев, а про вены забыли, хотя они так же уникальны у каждого человека. Речь идет о венах на тыльной стороне ладони, где их проще всего снять, да и вообще разглядеть.
Перелопатив тонну литературы на эту тему, спецы сняли рисунок вен у отца. Естественно, он совпал с тем рисунком, что попал на камеру. И с этой уликой пошли в суд. Этот случай был первым в истории, когда в качестве улики использовали рисунок вен.
Закончилось там все довольно печально. Присяжные решили выпустить отца на свободу. Но не потому что не поверили специалистам, а потому что не поверили девочке. По их мнению, она вела себя не так, как полагается.
Ну и метод этот сейчас, как мы знаем, не используется или используется крайне мало. А зря.
Сегодня поговорим об ошибках, ребятки.
В 1948 году у Тимоти Эванса была семья: жена и дочь. В 1949 году беременную жену Эванса и их двухлетнюю дочь убили. В 1950 Эванса посадили и в том же году казнили. За убийство своей семьи. Ему было 25 лет. И жили все остальные долго и счастливо. Но этой сказке пока не конец.
Три года спустя, в 1953, один человек решил сделать ремонт в доме, который недавно купил. Для этого ему пришлось сорвать обои. Под ними нашелся тайный шкаф. А в шкафу - три трупа. Все женские и все удивительно хорошо сохранились.
Личности женщин быстро установили. Две проститутки и бывшая хозяйка дома, где их всех нашли. Проституток отравили газом, изнасиловали и задушили. А бывшую хозяйку дома просто задушили. Конечно же подозрение пало на мужа бывшей хозяйки. И подозрение не промахнулось.
Его объявили в розыск, нашли и задержали. Этим человеком был Альберт Эйнштейн. Ладно, извините, нет. Это был Джон Кристи, на чьей совести к тому моменту было уже 8 трупов. Почти все были отравлены газом, убиты и изнасилованы.
Причем здесь Тимоти Эванс и его семья? Возможно, хотите спросить вы. На момент убийства Эванс с семьей жил в доме Кристи. А в день убийства Эванса дома не было. Добрый и заботливый хозяин тем временем изнасиловал и задушил беременную женщину и двухлетнюю девочку. А всю вину решил свалить на Тимоти Эванса.
Вместе с женой Кристи свидетельствовал против него в суде. И им поверили. А Эвансу соответственно - нет. И как я уже сказала, его казнили. Повесили. После того, как в бывшем доме Кристи нашли три трупа, к делу Эванса вернулись. Его реабилитировали посмертно, а останки даже перенесли с тюремного кладбища на обычное. Ну ахуеть блять теперь - сказал бы он, если бы мог. Но так как он не может, вместо него это сказала я.
В 1948 году у Тимоти Эванса была семья: жена и дочь. В 1949 году беременную жену Эванса и их двухлетнюю дочь убили. В 1950 Эванса посадили и в том же году казнили. За убийство своей семьи. Ему было 25 лет. И жили все остальные долго и счастливо. Но этой сказке пока не конец.
Три года спустя, в 1953, один человек решил сделать ремонт в доме, который недавно купил. Для этого ему пришлось сорвать обои. Под ними нашелся тайный шкаф. А в шкафу - три трупа. Все женские и все удивительно хорошо сохранились.
Личности женщин быстро установили. Две проститутки и бывшая хозяйка дома, где их всех нашли. Проституток отравили газом, изнасиловали и задушили. А бывшую хозяйку дома просто задушили. Конечно же подозрение пало на мужа бывшей хозяйки. И подозрение не промахнулось.
Его объявили в розыск, нашли и задержали. Этим человеком был Альберт Эйнштейн. Ладно, извините, нет. Это был Джон Кристи, на чьей совести к тому моменту было уже 8 трупов. Почти все были отравлены газом, убиты и изнасилованы.
Причем здесь Тимоти Эванс и его семья? Возможно, хотите спросить вы. На момент убийства Эванс с семьей жил в доме Кристи. А в день убийства Эванса дома не было. Добрый и заботливый хозяин тем временем изнасиловал и задушил беременную женщину и двухлетнюю девочку. А всю вину решил свалить на Тимоти Эванса.
Вместе с женой Кристи свидетельствовал против него в суде. И им поверили. А Эвансу соответственно - нет. И как я уже сказала, его казнили. Повесили. После того, как в бывшем доме Кристи нашли три трупа, к делу Эванса вернулись. Его реабилитировали посмертно, а останки даже перенесли с тюремного кладбища на обычное. Ну ахуеть блять теперь - сказал бы он, если бы мог. Но так как он не может, вместо него это сказала я.
Совершенно неожиданно я вспомнила, что скоро 9 мая. А это значит, что пора вернуться к истокам. И не спрашивайте где тут связь. Просто смиритесь - меня и вас ждут 9 историй. И как бы сильно мне не хотелось цитировать прямо вам в лицо мои любимые “Цинковые мальчики” и “У войны не женское лицо”, делать я этого не буду.
В этот раз 9 историй будут более специализированные, а именно - о лагерях смерти. Начинаем завтра, а пока можете проголосовать за идею. Честно говоря, исход голосования ни на что не повлияет, истории все равно выйдут. Но ваше мнение очень важно для меня.
В этот раз 9 историй будут более специализированные, а именно - о лагерях смерти. Начинаем завтра, а пока можете проголосовать за идею. Честно говоря, исход голосования ни на что не повлияет, истории все равно выйдут. Но ваше мнение очень важно для меня.
#9_историй_из_лагерей
Держите первую историю, ребят и берегите психику. Моей походу пизда.
Может ли кто-нибудь из живущих на земле людей, представить себе, что такое эсэсовский юмор в Треблинке, эсэсовские развлечения, эсэсовские шутки?
Эсэсовцы устраивали футбольные состязания смертников, заставляли их играть в ”ловитки”, организовали хор обреченных. Вблизи общежития немцев был устроен зверинец и в клетках сидели лесные безобиднейшие звери — волки, лисы, а самые страшные свиноподобные хищники, которых носила земля, ходили на свободе, сидели на березовых скамеечках и слушали музыку. Для обреченных был даже написан специальный гимн ״Треблинка” и там имелись такие слова:
Für uns giebt heute nur Treblinka,
Das unser Schicksal ist…
(Для нас осталась только Треблинка, это наша судьба.)
Окровавленных людей за несколько минут до смерти заставляли хором разучивать идиотские немецкие сентиментальные песни:
...Ich brach das Blumlein
Und schenkte es dem Schonsten
Geliebten Madlein ...
(Я сорвал цветочек и подарил его любимой красотке…)
Главный комендант лагеря отобрал в одной партии несколько детей, убил их родителей, одел детей в лучшее платье, закармливал их сластями, играл с ними, а затем, спустя несколько дней, когда эта забава надоела ему, приказал детей убить.
Возле уборной немцы поставили старика в молитвенных одеяниях, ему приказали следить, чтобы заходившие в уборную оправлялись не больше трех минут. На грудь ему повесили будильник. Немцы с хохотом рассматривали его одежду. Иногда немцы заставляли стариков-евреев производить богослужение, устраивать похороны отдельным убитым с соблюдением всех религиозных обрядов, устанавливать надгробия, а спустя некоторое время разрывали эти могилы, выбрасывали трупы, разбирали…
Одним из главных развлечений были ночные насилия и издевательства над молодыми красивыми женщинами и девушками, которых отбирали из каждой партии обреченных. Наутро сами насильники отводили их в газовню. Так развлекались в Треблинке эсэсовцы, оплот гитлеровского режима и гордость фашистской Германии.
Держите первую историю, ребят и берегите психику. Моей походу пизда.
Может ли кто-нибудь из живущих на земле людей, представить себе, что такое эсэсовский юмор в Треблинке, эсэсовские развлечения, эсэсовские шутки?
Эсэсовцы устраивали футбольные состязания смертников, заставляли их играть в ”ловитки”, организовали хор обреченных. Вблизи общежития немцев был устроен зверинец и в клетках сидели лесные безобиднейшие звери — волки, лисы, а самые страшные свиноподобные хищники, которых носила земля, ходили на свободе, сидели на березовых скамеечках и слушали музыку. Для обреченных был даже написан специальный гимн ״Треблинка” и там имелись такие слова:
Für uns giebt heute nur Treblinka,
Das unser Schicksal ist…
(Для нас осталась только Треблинка, это наша судьба.)
Окровавленных людей за несколько минут до смерти заставляли хором разучивать идиотские немецкие сентиментальные песни:
...Ich brach das Blumlein
Und schenkte es dem Schonsten
Geliebten Madlein ...
(Я сорвал цветочек и подарил его любимой красотке…)
Главный комендант лагеря отобрал в одной партии несколько детей, убил их родителей, одел детей в лучшее платье, закармливал их сластями, играл с ними, а затем, спустя несколько дней, когда эта забава надоела ему, приказал детей убить.
Возле уборной немцы поставили старика в молитвенных одеяниях, ему приказали следить, чтобы заходившие в уборную оправлялись не больше трех минут. На грудь ему повесили будильник. Немцы с хохотом рассматривали его одежду. Иногда немцы заставляли стариков-евреев производить богослужение, устраивать похороны отдельным убитым с соблюдением всех религиозных обрядов, устанавливать надгробия, а спустя некоторое время разрывали эти могилы, выбрасывали трупы, разбирали…
Одним из главных развлечений были ночные насилия и издевательства над молодыми красивыми женщинами и девушками, которых отбирали из каждой партии обреченных. Наутро сами насильники отводили их в газовню. Так развлекались в Треблинке эсэсовцы, оплот гитлеровского режима и гордость фашистской Германии.
#9_историй_из_лагерей
Прибывали эшелоны из Болгарии; СС и вахманы радовались их прибытию: обманутые немцами и тогдашним фашистским болгарским правительством, люди, не ведавшие своей судьбы, привозили большое количество ценных вещей, много вкусных продуктов, белый хлеб. Затем стали прибывать эшелоны из Гродно и Белостока, потом эшелоны из восставшего варшавского гетто, прибыл эшелон польских повстанцев - крестьян, рабочих, солдат. Прибыла партия цыган из Бессарабии, человек двести мужчин и восемьсот женщин и детей.
Цыгане пришли пешком, за ними тянулись конные обозы; их также обманули, и пришла эта тысяча человек под конвоем всего лишь двух стражников, да и сами стражники не имели понятия, что пригнали людей на смерть. Рассказывают, что цыганки всплескивали руками от восхищения, увидя красивое здание газовни, до последней минуты не догадываясь об ожидавшей их судьбе. Это особенно потешало немцев.
Жестоко издевались эсэсовцы над прибывшими из восставшего варшавского гетто. Из партии выделяли женщин с детьми и вели их не к газовым камерам, а к местам сожжения трупов. Обезумевших от ужаса матерей заставляли водить своих детей среди раскаленных колосников, на которых в пламени и дыму корежились тысячи мертвых тел, где трупы, словно ожив, метались и корчились, где у беременных покойниц лопались от жара животы, и умерщвленные до рождения дети горели на раскрытом чреве матери.
Зрелище это могло помрачить рассудок любого, самого закаленного человека, но немцы правильно рассчитали, что стократ сильней это будет действовать на матерей, пытавшихся закрыть ладонями глаза своим детям. Дети кидались к матерям с безумными криками: "Мама, что с нами будет, нас сожгут?" Данте не видел в своем аду таких картин. Поразвлекшись этим зрелищем, немцы действительно сжигали детей.
Прибывали эшелоны из Болгарии; СС и вахманы радовались их прибытию: обманутые немцами и тогдашним фашистским болгарским правительством, люди, не ведавшие своей судьбы, привозили большое количество ценных вещей, много вкусных продуктов, белый хлеб. Затем стали прибывать эшелоны из Гродно и Белостока, потом эшелоны из восставшего варшавского гетто, прибыл эшелон польских повстанцев - крестьян, рабочих, солдат. Прибыла партия цыган из Бессарабии, человек двести мужчин и восемьсот женщин и детей.
Цыгане пришли пешком, за ними тянулись конные обозы; их также обманули, и пришла эта тысяча человек под конвоем всего лишь двух стражников, да и сами стражники не имели понятия, что пригнали людей на смерть. Рассказывают, что цыганки всплескивали руками от восхищения, увидя красивое здание газовни, до последней минуты не догадываясь об ожидавшей их судьбе. Это особенно потешало немцев.
Жестоко издевались эсэсовцы над прибывшими из восставшего варшавского гетто. Из партии выделяли женщин с детьми и вели их не к газовым камерам, а к местам сожжения трупов. Обезумевших от ужаса матерей заставляли водить своих детей среди раскаленных колосников, на которых в пламени и дыму корежились тысячи мертвых тел, где трупы, словно ожив, метались и корчились, где у беременных покойниц лопались от жара животы, и умерщвленные до рождения дети горели на раскрытом чреве матери.
Зрелище это могло помрачить рассудок любого, самого закаленного человека, но немцы правильно рассчитали, что стократ сильней это будет действовать на матерей, пытавшихся закрыть ладонями глаза своим детям. Дети кидались к матерям с безумными криками: "Мама, что с нами будет, нас сожгут?" Данте не видел в своем аду таких картин. Поразвлекшись этим зрелищем, немцы действительно сжигали детей.
#9_историй_из_лагерей
Так работали мы в поле неделями. Возвращались в дождь и снег, вязли в грязи по колено, обливались потом на солнцепеке. Ни укрыться, ни пожаловаться. Утром мы бежали за супом, после полудня — за хлебом. Мы уже хорошо знали дорогу, лица ауфзеерок и часовых, знали все их ругательства и мелодии маршей, исполняемых оркестром. По пояс в воде, мы ворошили сено, в липкой мокрой глине копали картошку, сажали брюкву, выпалывали сорные травы…
В жаркую погоду, мучимые жаждой, с пересохшим горлом, с запекшимися губами, мы вязали снопы, глотая пыль, стояли у молотилки. Часто работали без обеденного перерыва до самого вечера. Вечером мы проглатывали свой суп, прокисший от зноя.
На другой день всех мучил понос. Если хоть одна из нас бежала в ближнюю канаву, часовые спускали на нее собак. Приниженные, затравленные женщины боялись сойти с места, топтались в собственных нечистотах.
Однажды какой-то украинке удалось бежать. В лагере объявили апель. Поставили стол, к нему привязали анвайзерку, ответственную за группу, из которой убежала украинка. Эсэсовец дал двадцать пять ударов палкой. Анвайзерка кричала, потом только мычала от боли. Сам лагерфюрер подошел и прижал ее голову покрепче к столу. При двадцать третьем ударе девушка потеряла сознание. Ее отвязали, она была совсем черная. У нее были отбиты почки. Подруги отнесли ее в ревир в бессознательном состоянии. Спустя несколько дней она умерла.
Иногда удавалось, обманув контроль в воротах, спрятать и пронести несколько картофелин. Иногда удавалось за работу в поле получить «цулягу» — добавку, 150 граммов хлеба и кусочек колбасы. Темой разговоров было одно: дадут нам сегодня цулягу или опять не дадут…
Возвращались с поля, почти всегда неся на плечах труп подруги и отбивая левой ногой такт марша.
Так работали мы в поле неделями. Возвращались в дождь и снег, вязли в грязи по колено, обливались потом на солнцепеке. Ни укрыться, ни пожаловаться. Утром мы бежали за супом, после полудня — за хлебом. Мы уже хорошо знали дорогу, лица ауфзеерок и часовых, знали все их ругательства и мелодии маршей, исполняемых оркестром. По пояс в воде, мы ворошили сено, в липкой мокрой глине копали картошку, сажали брюкву, выпалывали сорные травы…
В жаркую погоду, мучимые жаждой, с пересохшим горлом, с запекшимися губами, мы вязали снопы, глотая пыль, стояли у молотилки. Часто работали без обеденного перерыва до самого вечера. Вечером мы проглатывали свой суп, прокисший от зноя.
На другой день всех мучил понос. Если хоть одна из нас бежала в ближнюю канаву, часовые спускали на нее собак. Приниженные, затравленные женщины боялись сойти с места, топтались в собственных нечистотах.
Однажды какой-то украинке удалось бежать. В лагере объявили апель. Поставили стол, к нему привязали анвайзерку, ответственную за группу, из которой убежала украинка. Эсэсовец дал двадцать пять ударов палкой. Анвайзерка кричала, потом только мычала от боли. Сам лагерфюрер подошел и прижал ее голову покрепче к столу. При двадцать третьем ударе девушка потеряла сознание. Ее отвязали, она была совсем черная. У нее были отбиты почки. Подруги отнесли ее в ревир в бессознательном состоянии. Спустя несколько дней она умерла.
Иногда удавалось, обманув контроль в воротах, спрятать и пронести несколько картофелин. Иногда удавалось за работу в поле получить «цулягу» — добавку, 150 граммов хлеба и кусочек колбасы. Темой разговоров было одно: дадут нам сегодня цулягу или опять не дадут…
Возвращались с поля, почти всегда неся на плечах труп подруги и отбивая левой ногой такт марша.