#9_историй_о_войне
Для людей на войне в смерти нет тайны. Убивать – это просто нажимать на спусковой крючок. Нас учили: остается живым тот, кто выстрелит первым. Таков закон войны. «Тут вы должны уметь две вещи – быстро ходить и метко стрелять. Думать буду я», – говорил командир. Мы стреляли, куда нам прикажут. Я был приучен стрелять, куда мне прикажут. Стрелял, не жалел никого. Мог убить ребенка. Ведь с нами там воевали все: мужчины, женщины, старики, дети. Идет колонна через кишлак. В первой машине глохнет мотор. Водитель вылезает из кабины, поднимает капот… Пацан, лет десяти, ему ножом – в спину… Там, где сердце. Солдат лег на двигатель… Из мальчишки решето сделали… Дай в тот миг нам команду – превратили бы кишлак в пыль. Стерли. Каждый старался выжить. Думать было некогда. Нам же по восемнадцать-двадцать лет. К чужой смерти я привык, а собственной боялся. Видел, как от человека в одну секунду ничего не остается, словно его совсем не было. И в пустом гробу отправляли на родину парадную форму. Чужой земли насыплют, чтобы нужный вес был… Хотелось жить. Никогда так не хотелось жить, как там. Вернемся из боя, смеемся. Я никогда так не смеялся, как там. Старые анекдоты шли у нас за первый сорт.
Для людей на войне в смерти нет тайны. Убивать – это просто нажимать на спусковой крючок. Нас учили: остается живым тот, кто выстрелит первым. Таков закон войны. «Тут вы должны уметь две вещи – быстро ходить и метко стрелять. Думать буду я», – говорил командир. Мы стреляли, куда нам прикажут. Я был приучен стрелять, куда мне прикажут. Стрелял, не жалел никого. Мог убить ребенка. Ведь с нами там воевали все: мужчины, женщины, старики, дети. Идет колонна через кишлак. В первой машине глохнет мотор. Водитель вылезает из кабины, поднимает капот… Пацан, лет десяти, ему ножом – в спину… Там, где сердце. Солдат лег на двигатель… Из мальчишки решето сделали… Дай в тот миг нам команду – превратили бы кишлак в пыль. Стерли. Каждый старался выжить. Думать было некогда. Нам же по восемнадцать-двадцать лет. К чужой смерти я привык, а собственной боялся. Видел, как от человека в одну секунду ничего не остается, словно его совсем не было. И в пустом гробу отправляли на родину парадную форму. Чужой земли насыплют, чтобы нужный вес был… Хотелось жить. Никогда так не хотелось жить, как там. Вернемся из боя, смеемся. Я никогда так не смеялся, как там. Старые анекдоты шли у нас за первый сорт.
#9_историй_о_войне
Кто-то нас выдал... Немцы узнали, где стоянка партизанского отряда. Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон. Прятались мы в диких чащах, нас спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина. И технику, и людей она затягивала намертво. По нескольку дней, неделями мы стояли по горло в воде. С нами была радистка, она недавно родила. Ребенок голодный... Просит грудь... Но мама сама голодная, молока нет, и ребенок плачет. Каратели рядом... С собаками... Если собаки услышат, то все погибнем. Вся группа — человек 30... Вам понятно?
Командир принимает решение...
Никто не решается передать матери приказ, но она сама догадывается. Опускает сверток с ребенком в воду и долго там держит... Ребенок больше не кричит... Ни звука... А мы не можем поднять глаза. Ни на мать, ни друг на друга...
Кто-то нас выдал... Немцы узнали, где стоянка партизанского отряда. Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон. Прятались мы в диких чащах, нас спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина. И технику, и людей она затягивала намертво. По нескольку дней, неделями мы стояли по горло в воде. С нами была радистка, она недавно родила. Ребенок голодный... Просит грудь... Но мама сама голодная, молока нет, и ребенок плачет. Каратели рядом... С собаками... Если собаки услышат, то все погибнем. Вся группа — человек 30... Вам понятно?
Командир принимает решение...
Никто не решается передать матери приказ, но она сама догадывается. Опускает сверток с ребенком в воду и долго там держит... Ребенок больше не кричит... Ни звука... А мы не можем поднять глаза. Ни на мать, ни друг на друга...
#9_историй_о_войне
Легко писать это, когда прошли годы, когда затянулись воронки в Погостье, когда почти все забыли эту маленькую станцию. И уже притупились тоска и отчаяние, которые пришлось тогда пережить. Представить это отчаяние невозможно, и поймет его лишь тот, кто сам на себе испытал необходимость просто встать и идти умирать. Не кто-нибудь другой, а именно ты, и не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту, ты должен идти в огонь, где в лучшем случае тебя легко ранит, а в худшем — либо оторвет челюсть, либо разворотит живот, либо выбьет глаза, либо снесет череп. Именно тебе, хотя тебе так хочется жить! Тебе, у которого было столько надежд. Тебе, который еще и не жил, еще ничего не видел. Тебе, у которого все впереди, когда тебе всего семнадцать! Ты должен быть готов умереть не только сейчас, но и постоянно. Сегодня тебе повезло, смерть прошла мимо. Но завтра опять надо атаковать. Опять надо умирать, и не геройски, а без помпы, без оркестра и речей, в грязи, в смраде. И смерти твоей никто не заметит: ляжешь в большой штабель трупов у железной дороги и сгниешь, забытый всеми в липкой жиже погостьинских болот.
Легко писать это, когда прошли годы, когда затянулись воронки в Погостье, когда почти все забыли эту маленькую станцию. И уже притупились тоска и отчаяние, которые пришлось тогда пережить. Представить это отчаяние невозможно, и поймет его лишь тот, кто сам на себе испытал необходимость просто встать и идти умирать. Не кто-нибудь другой, а именно ты, и не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту, ты должен идти в огонь, где в лучшем случае тебя легко ранит, а в худшем — либо оторвет челюсть, либо разворотит живот, либо выбьет глаза, либо снесет череп. Именно тебе, хотя тебе так хочется жить! Тебе, у которого было столько надежд. Тебе, который еще и не жил, еще ничего не видел. Тебе, у которого все впереди, когда тебе всего семнадцать! Ты должен быть готов умереть не только сейчас, но и постоянно. Сегодня тебе повезло, смерть прошла мимо. Но завтра опять надо атаковать. Опять надо умирать, и не геройски, а без помпы, без оркестра и речей, в грязи, в смраде. И смерти твоей никто не заметит: ляжешь в большой штабель трупов у железной дороги и сгниешь, забытый всеми в липкой жиже погостьинских болот.
Сегодня будут сразу две истории. Обе они о боли тех, кто остался жить. Небольшая подводка к первой истории. Когда автор начала писать об этой войне, с ней связывались многие. Не все хотели вспоминать, не все хотели рассказывать о такой стороне войны. Это одно из писем.
#9_историй_о_войне
– Не трогай! Лучшего друга, он мне братом был, в целлофановом мешке с рейда принес… Отдельно голова, отдельно руки, ноги… Сдернутая кожа, как с кабана… Разделанная туша… А он на скрипке играл, стихи сочинял. Вот он бы написал, а не ты… Мать его через два дня после похорон в психушку увезли. Она на кладбище спала, на его могиле. Зимой спала на снегу. Ты! Ты… Не трогай это! Мы были солдатами, нас туда послали. Мы выполняли приказ. Я дал военную присягу. Знамя на коленях целовал.
– Не трогай! Лучшего друга, он мне братом был, в целлофановом мешке с рейда принес… Отдельно голова, отдельно руки, ноги… Сдернутая кожа, как с кабана… Разделанная туша… А он на скрипке играл, стихи сочинял. Вот он бы написал, а не ты… Мать его через два дня после похорон в психушку увезли. Она на кладбище спала, на его могиле. Зимой спала на снегу. Ты! Ты… Не трогай это! Мы были солдатами, нас туда послали. Мы выполняли приказ. Я дал военную присягу. Знамя на коленях целовал.
#9_историй_о_войне
Я стою на городском кладбище… Вокруг сотни людей. В центре – девять гробов, обшитых красным ситцем. Выступают военные. Взял слово генерал… Женщины в черном плачут. Люди молчат. Только маленькая девочка с косичками захлебывается над гробом: «Папа! Па-а-почка!! Где ты? Ты обещал мне куклу привезти. Красивую куклу! Я нарисовала тебе целый альбом домиков и цветочков… Я тебя жду…». Девочку подхватывает на руки молодой офицер и уносит к черной «Волге». Но мы еще долго слышим: «Папа! Па-а-а-почка… Любимый па-а-почка…»
Я стою на городском кладбище… Вокруг сотни людей. В центре – девять гробов, обшитых красным ситцем. Выступают военные. Взял слово генерал… Женщины в черном плачут. Люди молчат. Только маленькая девочка с косичками захлебывается над гробом: «Папа! Па-а-почка!! Где ты? Ты обещал мне куклу привезти. Красивую куклу! Я нарисовала тебе целый альбом домиков и цветочков… Я тебя жду…». Девочку подхватывает на руки молодой офицер и уносит к черной «Волге». Но мы еще долго слышим: «Папа! Па-а-а-почка… Любимый па-а-почка…»
#9_историй_о_войне
Страшно ли было умереть? Конечно, страшно. Но мы и другое понимали, что умереть в такое время – тоже история. Вот у меня такие чувства были. Я до сих пор не верю, что живая осталась. И раненая и контуженая, но целая. Глаза закрою, все снова перед собой вижу. Снаряд попал в склад с боеприпасами, вспыхнул огонь. Солдат стоял рядом, охранял, его опалило. Уже это было не человек, а черный кусок мяса…. Он только подскакивает, а все смотрят из окопчиков, и никто ничего, все растерялись. Схватила я простыню, подбежала, накрыла этого солдата и сразу легла на него. Он вот так покидался, пока разорвалось сердце, и затих…
Разнервничалась, в крови вся. Кто-то из старых солдат подошел, обнял, слышу – говорит: „Кончится война, и если она останется жива, с нее человека все равно уже не будет, ей теперь все“. Мол, что я в таком ужасе, пережить его, да еще в таком молодом возрасте. Меня трясло, как в припадке, отвели под руки в землянку.
Страшно ли было умереть? Конечно, страшно. Но мы и другое понимали, что умереть в такое время – тоже история. Вот у меня такие чувства были. Я до сих пор не верю, что живая осталась. И раненая и контуженая, но целая. Глаза закрою, все снова перед собой вижу. Снаряд попал в склад с боеприпасами, вспыхнул огонь. Солдат стоял рядом, охранял, его опалило. Уже это было не человек, а черный кусок мяса…. Он только подскакивает, а все смотрят из окопчиков, и никто ничего, все растерялись. Схватила я простыню, подбежала, накрыла этого солдата и сразу легла на него. Он вот так покидался, пока разорвалось сердце, и затих…
Разнервничалась, в крови вся. Кто-то из старых солдат подошел, обнял, слышу – говорит: „Кончится война, и если она останется жива, с нее человека все равно уже не будет, ей теперь все“. Мол, что я в таком ужасе, пережить его, да еще в таком молодом возрасте. Меня трясло, как в припадке, отвели под руки в землянку.
#9_историй_о_войне
А тут снова бой начался… Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, и у него рука совсем перебитая. Ему ж нужно срочно отрезать руку и перевязать, иначе перевязку не сделать. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась у меня на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала… Бинтую, а раненый: «Скорей, сестра. Я еще повоюю…» Весь в горячке…
И в этом бою, когда на нас пошли танки, двое струсили. Погибло много наших товарищей. Раненые попали в плен, которых я стащила в воронку. За ними должна была прийти машина… А когда эти двое струсили, началась паника. Цепь дрогнула, побежала. Раненых оставили. Мы пришли потом на то место, где они лежали, кто с выколотыми глазами, кто с животом распоротым. К нашим раненым фашисты не имели жалости…
Я, как об этом узнала, как это увидела, за ночь черная сделалась. Утром построили весь батальон, вывели этих трусов, поставили впереди. Зачитали, что расстрел им. И надо семь человек, чтобы привести приговор в исполнение… Три человека вышли, остальные стоят. Я взяла автомат и вышла. Как я вышла, все за мной… Нельзя было их простить. Из-за них такие смелые ребята погибли. Самые лучшие погибли…
А тут снова бой начался… Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, и у него рука совсем перебитая. Ему ж нужно срочно отрезать руку и перевязать, иначе перевязку не сделать. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась у меня на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала… Бинтую, а раненый: «Скорей, сестра. Я еще повоюю…» Весь в горячке…
И в этом бою, когда на нас пошли танки, двое струсили. Погибло много наших товарищей. Раненые попали в плен, которых я стащила в воронку. За ними должна была прийти машина… А когда эти двое струсили, началась паника. Цепь дрогнула, побежала. Раненых оставили. Мы пришли потом на то место, где они лежали, кто с выколотыми глазами, кто с животом распоротым. К нашим раненым фашисты не имели жалости…
Я, как об этом узнала, как это увидела, за ночь черная сделалась. Утром построили весь батальон, вывели этих трусов, поставили впереди. Зачитали, что расстрел им. И надо семь человек, чтобы привести приговор в исполнение… Три человека вышли, остальные стоят. Я взяла автомат и вышла. Как я вышла, все за мной… Нельзя было их простить. Из-за них такие смелые ребята погибли. Самые лучшие погибли…
#9_историй_о_войне
Следующий отрывок - рассказ матери погибшего солдата. Речь о войне в Афганистане.
На кладбище все молчали, было много людей, но все молчали. Я стояла с отверткой, у меня не могли ее забрать:
— Дайте гроб открыть... Дайте сына увидеть... — Цинковый гроб хотела отверткой открыть.
Муж пытался руки на себя наложить: «Не буду жить. Прости, мать, а жить я больше не буду». Уговаривала его:
— Надо памятник поставить, плиткой обложить. Как у других.
Он не мог спать. Говорил:
— Лягу спать, сын приходит. Целует, обнимает.
По старинному обычаю хранила буханку хлеба все сорок дней... После похорон... Через три недели она рассыпалась на мелкие куски. Значит, семья пропадет...
Развесила по дому все фотографии сына. Мне так легче, а мужу тяжело:
— Сними. Он на меня смотрит.
Поставили мы памятник. Хороший, из дорогого мрамора. Все деньги, что на свадьбу сыну собирали, на памятник пошли. Плиткой красной могилку обложили и цветы красные посадили. Георгины. Муж покрасил ограду:
— Все сделал. Сын обижаться не будет.
Утром проводил меня на работу. Попрощался. Прихожу со смены — он на веревке в кухне висит, как раз напротив фотографии сына, моей любимой.
— Боже! Боже! Боженька мой!
Вы мне скажите — герои они или нет? За что я такое горе терплю? Что мне поможет это горе перенести? Другой раз подумаю: герои! Он не один там лежит... Десятки... Рядами лежат на городском кладбище... Каждый праздник гремят там воинские салюты. Торжественные речи. Цветы несут. В пионеры там принимают... А другой раз проклинаю правительство, партию... Нашу власть...Хотя я — коммунистка. Но я хочу знать — за что? Почему в цинк моего сына завернули? Себя проклинаю... Я — учительница русской литературы. Сама учила: «Долг есть долг, сынок. Отдать его надо». Проклинаю всех, а утром бегу на могилку, прощения прошу:
— Прости, сынок, что я так говорила. Прости.
Следующий отрывок - рассказ матери погибшего солдата. Речь о войне в Афганистане.
На кладбище все молчали, было много людей, но все молчали. Я стояла с отверткой, у меня не могли ее забрать:
— Дайте гроб открыть... Дайте сына увидеть... — Цинковый гроб хотела отверткой открыть.
Муж пытался руки на себя наложить: «Не буду жить. Прости, мать, а жить я больше не буду». Уговаривала его:
— Надо памятник поставить, плиткой обложить. Как у других.
Он не мог спать. Говорил:
— Лягу спать, сын приходит. Целует, обнимает.
По старинному обычаю хранила буханку хлеба все сорок дней... После похорон... Через три недели она рассыпалась на мелкие куски. Значит, семья пропадет...
Развесила по дому все фотографии сына. Мне так легче, а мужу тяжело:
— Сними. Он на меня смотрит.
Поставили мы памятник. Хороший, из дорогого мрамора. Все деньги, что на свадьбу сыну собирали, на памятник пошли. Плиткой красной могилку обложили и цветы красные посадили. Георгины. Муж покрасил ограду:
— Все сделал. Сын обижаться не будет.
Утром проводил меня на работу. Попрощался. Прихожу со смены — он на веревке в кухне висит, как раз напротив фотографии сына, моей любимой.
— Боже! Боже! Боженька мой!
Вы мне скажите — герои они или нет? За что я такое горе терплю? Что мне поможет это горе перенести? Другой раз подумаю: герои! Он не один там лежит... Десятки... Рядами лежат на городском кладбище... Каждый праздник гремят там воинские салюты. Торжественные речи. Цветы несут. В пионеры там принимают... А другой раз проклинаю правительство, партию... Нашу власть...Хотя я — коммунистка. Но я хочу знать — за что? Почему в цинк моего сына завернули? Себя проклинаю... Я — учительница русской литературы. Сама учила: «Долг есть долг, сынок. Отдать его надо». Проклинаю всех, а утром бегу на могилку, прощения прошу:
— Прости, сынок, что я так говорила. Прости.
#9_историй_о_войне
Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании — в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках (клешах). Выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе—феврале 42-го. Еще выше — политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них — тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года. Страшная диаграмма наших «успехов»!
Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании — в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках (клешах). Выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе—феврале 42-го. Еще выше — политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них — тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года. Страшная диаграмма наших «успехов»!
Первое, что я увидела проснувшись сегодня утром, - фотографию своей маленькой племянницы, одетой в военную форму. У меня столько слов, чтобы прокомментировать это мракобесие, но я не буду. Пусть каждый делает выводы сам. Уточню лишь, что девочке три года. Дети и война ведь такие сочетаемые вещи.
Последняя из #9_историй_о_войне рассказана женщиной, которой на момент начала войны было 5 лет.
Последняя из #9_историй_о_войне рассказана женщиной, которой на момент начала войны было 5 лет.
От войны у меня осталось впечатление, как от костра... Он горел и горел. Бесконечно...
Соберемся маленькие дети, и знаете, о чем мы говорим? Что до войны мы любили булочки и сладкий чай и что этого больше никогда не будет.
Мы уже знали, когда надо плакать, потому что видели, когда плачут наши мамы и бабушки. Они плакали часто, каждый день они плакали...
Я знала, что мама у меня молодая и красивая, у других детей были мамы постарше, но в пять лет я поняла, что для нас это плохо, что мама молодая и красивая. Это опасно. В пять лет я это сообразила... Я даже поняла, что то, что я маленькая - это хорошо. Как такое ребенок способен понять? Мне же никто ничего не объяснял...Через столько лет... Боюсь ... Трогать в своей памяти это место...
Возле нашего дома остановилась немецкая машина, она не специально остановилась, она испортилась. Солдаты зашли в дом, меня и бабушку прогнали в другую комнату, а маму заставили им помогать. Грели воду, готовили ужин. Они так громко разговаривали, что мне казалось - они не разговаривают друг с другом и не смеются, а кричат на мою маму.
Стало темно, уже вечер. Уже ночь. Вдруг мама вбегает в комнату, хватает меня на руки и бежит на улицу. Сада у нас не было, и двор пустой, бегаем и не знаем, куда спрятаться. Залезли под машину. Они вышли во двор и ищут, светят фонариками. Мама лежит на мне, и я слышу, как у нее стучат зубы, она холодная сделалась. Вся холодная.
Утром, когда немцы уехали и мы вошли в дом... Бабушка наша лежала на кровати... привязанная к ней веревками... Голая! Бабушка... Моя бабушка! От ужаса... От страха я закричала. Мама вытолкнула меня на улицу... Я кричала и кричала... Не могла остановиться...
Долго боялась машин. Только звук услышу, начинаю дрожать. Меня бьет озноб. Уже война кончилась, уже мы в школу пошли... Вижу: трамвай идет, и ничего не могу с собой сделать, у меня стучат зубы. Я дрожу. В классе нас было трое, кто пережил оккупацию. Один мальчик боялся гула самолета. Весной тепло, откроет учительница окна... Гул самолета... Или машина подъедет... Глаза у меня и у этого мальчика делаются огромные, зрачки расширяются, мы в панике. А дети, которые вернулись из эвакуации, над нами смеются.
Первый салют... Люди выбежали на улицу, а мы с мамой спрятались в яме. Сидели там, пока не пришли соседи: "Вылезайте -- это не война, а праздник
Победы".
Как захотелось детских игрушек! Детства захотелось... Положим кусочек кирпича и представляем, что это кукла. Или кто-то самый маленький изображал, что он кукла. Если я сегодня увижу в песке цветные стеклышки, мне хочется их поднять. Они мне и сейчас красивые.
Подросла я... И кто-то сказал: "Какая ты красивая. Как твоя мама". Я не обрадовалась, я испугалась. Никогда не любила, когда мне говорили эти слова...
Соберемся маленькие дети, и знаете, о чем мы говорим? Что до войны мы любили булочки и сладкий чай и что этого больше никогда не будет.
Мы уже знали, когда надо плакать, потому что видели, когда плачут наши мамы и бабушки. Они плакали часто, каждый день они плакали...
Я знала, что мама у меня молодая и красивая, у других детей были мамы постарше, но в пять лет я поняла, что для нас это плохо, что мама молодая и красивая. Это опасно. В пять лет я это сообразила... Я даже поняла, что то, что я маленькая - это хорошо. Как такое ребенок способен понять? Мне же никто ничего не объяснял...Через столько лет... Боюсь ... Трогать в своей памяти это место...
Возле нашего дома остановилась немецкая машина, она не специально остановилась, она испортилась. Солдаты зашли в дом, меня и бабушку прогнали в другую комнату, а маму заставили им помогать. Грели воду, готовили ужин. Они так громко разговаривали, что мне казалось - они не разговаривают друг с другом и не смеются, а кричат на мою маму.
Стало темно, уже вечер. Уже ночь. Вдруг мама вбегает в комнату, хватает меня на руки и бежит на улицу. Сада у нас не было, и двор пустой, бегаем и не знаем, куда спрятаться. Залезли под машину. Они вышли во двор и ищут, светят фонариками. Мама лежит на мне, и я слышу, как у нее стучат зубы, она холодная сделалась. Вся холодная.
Утром, когда немцы уехали и мы вошли в дом... Бабушка наша лежала на кровати... привязанная к ней веревками... Голая! Бабушка... Моя бабушка! От ужаса... От страха я закричала. Мама вытолкнула меня на улицу... Я кричала и кричала... Не могла остановиться...
Долго боялась машин. Только звук услышу, начинаю дрожать. Меня бьет озноб. Уже война кончилась, уже мы в школу пошли... Вижу: трамвай идет, и ничего не могу с собой сделать, у меня стучат зубы. Я дрожу. В классе нас было трое, кто пережил оккупацию. Один мальчик боялся гула самолета. Весной тепло, откроет учительница окна... Гул самолета... Или машина подъедет... Глаза у меня и у этого мальчика делаются огромные, зрачки расширяются, мы в панике. А дети, которые вернулись из эвакуации, над нами смеются.
Первый салют... Люди выбежали на улицу, а мы с мамой спрятались в яме. Сидели там, пока не пришли соседи: "Вылезайте -- это не война, а праздник
Победы".
Как захотелось детских игрушек! Детства захотелось... Положим кусочек кирпича и представляем, что это кукла. Или кто-то самый маленький изображал, что он кукла. Если я сегодня увижу в песке цветные стеклышки, мне хочется их поднять. Они мне и сейчас красивые.
Подросла я... И кто-то сказал: "Какая ты красивая. Как твоя мама". Я не обрадовалась, я испугалась. Никогда не любила, когда мне говорили эти слова...
Кое-кто из вас писал мне в личку, высказывал свое мнение и просил делиться списком книг. Спасибо за то, что делали это.
Мои источники
Светлана Алексиевич "Цинковые мальчики"
Светлана Алексиевич "У войны не женское лицо"
Светалана Алексиевич "Последние свидетели. Соло для детского голоса"
Николай Никулин "Воспоминания о войне"
Все 4 книги рекомендую к прочтению, но только тем, кто готов к тому, что ваша душа будет вывернута наизнанку. Читать их очень больно.
Надеюсь, я смогла до вас донести главную мысль. В моей стране она выражена четко и коротко. Ніколи знову.
По традиции свое мнение можете выразить путем голосования. Спасибо. Мира вам.
Мои источники
Светлана Алексиевич "Цинковые мальчики"
Светлана Алексиевич "У войны не женское лицо"
Светалана Алексиевич "Последние свидетели. Соло для детского голоса"
Николай Никулин "Воспоминания о войне"
Все 4 книги рекомендую к прочтению, но только тем, кто готов к тому, что ваша душа будет вывернута наизнанку. Читать их очень больно.
Надеюсь, я смогла до вас донести главную мысль. В моей стране она выражена четко и коротко. Ніколи знову.
По традиции свое мнение можете выразить путем голосования. Спасибо. Мира вам.
Простите, ребят, довольно сложно отходить от 9 историй. Новый пост будет сегодня или завтра. Но у меня тут выпуск рубрики "Отдохнем от пиздеца". Потому что Вильям написал удивительную и прекрасную вещь.
Forwarded from Freewrite Журнал
– Пап, а чтобы ты сделал, еслы бы любил? Ну, правда, что?!
– Что?.. На первом курсе я прокрался в городскую больницу, в отделение гинекологии, хотел увидеть ее, знал, что она там и, может быть, ей там грустно, одиноко и все такое... Я представлял, как она лежит там, все ее бросили, вот уже две или три недели она не появлялась на парах...
– Ты что, встречался с ней? Ты ее любил?
– Не встречался, нет... но любил, тайком...
– И что случилось в больнице? Ты нашел ее?
– Да, нашел. Я шел по длиннющему коридору на шестом этаже, заглядывал в палаты, и оттуда на меня устремлялось, как мне казалось, тысячи, десятки тысяч взглядов, я готов был провалиться к чертовой матери, но я упорно решил ее отыскать и не сдрейфить. Я даже цветы купил ей... и фрукты.
– Но это же не мама?
– Нет, не мама. И когда коридор уже заканчивался, слева располагалось просторное фойе, я буквально влетел в него и...
– Что?
– Она сидела там, на диванчике, да, как сейчас помню. Свет заливал это помещение из огромных прозрачных окон. Наступала весна и все во мне закипало, будоражило кровь, неистовствовало, расцветало... Она сидела на бежевом больничном диванчике и гладила голову моего одногруппника, которая лежала на ее тонких обнаженных коленях...
– Ох... пап...
– Сын, если ты сомневаешься, идти или не идти, я дам тебе простой совет: иди, чего бы тебе это не стоило.
– Что?.. На первом курсе я прокрался в городскую больницу, в отделение гинекологии, хотел увидеть ее, знал, что она там и, может быть, ей там грустно, одиноко и все такое... Я представлял, как она лежит там, все ее бросили, вот уже две или три недели она не появлялась на парах...
– Ты что, встречался с ней? Ты ее любил?
– Не встречался, нет... но любил, тайком...
– И что случилось в больнице? Ты нашел ее?
– Да, нашел. Я шел по длиннющему коридору на шестом этаже, заглядывал в палаты, и оттуда на меня устремлялось, как мне казалось, тысячи, десятки тысяч взглядов, я готов был провалиться к чертовой матери, но я упорно решил ее отыскать и не сдрейфить. Я даже цветы купил ей... и фрукты.
– Но это же не мама?
– Нет, не мама. И когда коридор уже заканчивался, слева располагалось просторное фойе, я буквально влетел в него и...
– Что?
– Она сидела там, на диванчике, да, как сейчас помню. Свет заливал это помещение из огромных прозрачных окон. Наступала весна и все во мне закипало, будоражило кровь, неистовствовало, расцветало... Она сидела на бежевом больничном диванчике и гладила голову моего одногруппника, которая лежала на ее тонких обнаженных коленях...
– Ох... пап...
– Сын, если ты сомневаешься, идти или не идти, я дам тебе простой совет: иди, чего бы тебе это не стоило.
Сегодня будет необычный пост. Сегодня хочу узнать ваше мнение и дать пищу для размышлений. История, которую я расскажу, вполне реальная.
Двое восьмиклассников заманили мальчика 7 лет в беседку в детском саду и изнасиловали. Мальчик остался жив и все рассказал родителям.
Завели уголовное дело, начали расследование. Пока оно шло, один подозреваемый пропал. Через 10 дней его нашли в речке.
Оказалось, что его украл отец изнасилованного мальчика. Он ударил его три раза по голове молотком, привязал к телу радиатор и утопил в реке. И, собственно, вопрос.
Двое восьмиклассников заманили мальчика 7 лет в беседку в детском саду и изнасиловали. Мальчик остался жив и все рассказал родителям.
Завели уголовное дело, начали расследование. Пока оно шло, один подозреваемый пропал. Через 10 дней его нашли в речке.
Оказалось, что его украл отец изнасилованного мальчика. Он ударил его три раза по голове молотком, привязал к телу радиатор и утопил в реке. И, собственно, вопрос.
Имел ли отец право на самосуд?
anonymous poll
Нет, нужно было отдать его под суд – 183
👍👍👍👍👍👍👍 50%
Да, так и надо этой твари – 97
👍👍👍👍 26%
Не знаю/Не определился – 87
👍👍👍 24%
👥 367 people voted so far.
anonymous poll
Нет, нужно было отдать его под суд – 183
👍👍👍👍👍👍👍 50%
Да, так и надо этой твари – 97
👍👍👍👍 26%
Не знаю/Не определился – 87
👍👍👍 24%
👥 367 people voted so far.
Три дня назад, 15 мая, в Британии умер последний из пары болотных убийц - Иэн Брейди. В период с 1963 по 1965 год Иэн вместе со своей верной подругой Майрой Хиндли убил пятерых детей. Тело одного из детей до сих пор не нашли.
На момент смерти Брейди было 79 лет. Умереть он хотел давно и периодически объявлял голодовки в больнице для опасных преступников, где досиживал срок. Его даже кормили насильно. Подруга его мертва уже 15 лет.
В связи с этим радостным событием запилю завтра подборку из серийных убийц, которые убивали парами. А может разобью на несколько дней по типу 9 первых жертв. Еще не решила, но свои пожелания можете присылать.
На момент смерти Брейди было 79 лет. Умереть он хотел давно и периодически объявлял голодовки в больнице для опасных преступников, где досиживал срок. Его даже кормили насильно. Подруга его мертва уже 15 лет.
В связи с этим радостным событием запилю завтра подборку из серийных убийц, которые убивали парами. А может разобью на несколько дней по типу 9 первых жертв. Еще не решила, но свои пожелания можете присылать.
Ребята! Я не умерла. Я работала, простите.
Обещала рассказать про серийных убийц, которые убивали парами, но там оказалось не так много интересного, как мне казалось. Но про одну семью все же стоит рассказать. Фрэд и Розмари Уэст.
27-летний Фрэд встретил Розмари, когда ей было всего 15 лет. За плечами у него уже был один брак и одно убийство.
Первой жертвой Розмари стала дочь Фрэда от первого брака. Прежде чем лишить девочку жизни, ее регулярно избивали.
После того, как влюбленные поженились, Розмари начала заниматься проституцией. Говорят, они там и инцест практиковали. Отец Розмари регулярно наведывался в дом, чтобы заняться сексом с дочерью.
Первым приключением сладкой парочки стала няня их детей - 17-летняя Кэролайн Робертс. Сначала они предлагали этой, по факту девочке, поучаствовать в сексуальной оргии.
Когда Кэролайн поняла, что с семьей все не очень хорошо, то поспешила их оставить. Но через пару недель ей "посчастливилось" встретить семью снова.
Они пригласили ее в дом, чтобы извиниться за чашечкой чая. В тот вечер Кэролайн изнасиловали, угрожали, а потом отпустили. До суда дело не дошло.
И эта история настолько охуенная, что я продолжу ее позже.
Обещала рассказать про серийных убийц, которые убивали парами, но там оказалось не так много интересного, как мне казалось. Но про одну семью все же стоит рассказать. Фрэд и Розмари Уэст.
27-летний Фрэд встретил Розмари, когда ей было всего 15 лет. За плечами у него уже был один брак и одно убийство.
Первой жертвой Розмари стала дочь Фрэда от первого брака. Прежде чем лишить девочку жизни, ее регулярно избивали.
После того, как влюбленные поженились, Розмари начала заниматься проституцией. Говорят, они там и инцест практиковали. Отец Розмари регулярно наведывался в дом, чтобы заняться сексом с дочерью.
Первым приключением сладкой парочки стала няня их детей - 17-летняя Кэролайн Робертс. Сначала они предлагали этой, по факту девочке, поучаствовать в сексуальной оргии.
Когда Кэролайн поняла, что с семьей все не очень хорошо, то поспешила их оставить. Но через пару недель ей "посчастливилось" встретить семью снова.
Они пригласили ее в дом, чтобы извиниться за чашечкой чая. В тот вечер Кэролайн изнасиловали, угрожали, а потом отпустили. До суда дело не дошло.
И эта история настолько охуенная, что я продолжу ее позже.
Продолжаю нашу совсем не веселую, но интересную историю.
Через пару месяцев после изнасилования Кэролайн, Уэсты заперли свою восьмилетнюю дочь в подвале. Малышку связали и заткнули ей рот кляпом. Фрэд изнасиловал ее, пока Розмари наблюдала. Через 7 лет девочка ушла из дома.
Их вторая дочь, Хизер, часто жаловалась друзьям на плохое обращение дома. Поэтому родители решили ее убить и закопать во дворе. Ей было 16 лет.
Остальным детям постоянно угрожали расправой, некоторых насиловали. Одна из девочек пожаловалась своему другу, а тот рассказал все матери. Семью наконец начали подозревать, а детей забрали в приемную семью.
Чем закончилось, расскажу в третьем, последнем посте.
Через пару месяцев после изнасилования Кэролайн, Уэсты заперли свою восьмилетнюю дочь в подвале. Малышку связали и заткнули ей рот кляпом. Фрэд изнасиловал ее, пока Розмари наблюдала. Через 7 лет девочка ушла из дома.
Их вторая дочь, Хизер, часто жаловалась друзьям на плохое обращение дома. Поэтому родители решили ее убить и закопать во дворе. Ей было 16 лет.
Остальным детям постоянно угрожали расправой, некоторых насиловали. Одна из девочек пожаловалась своему другу, а тот рассказал все матери. Семью наконец начали подозревать, а детей забрали в приемную семью.
Чем закончилось, расскажу в третьем, последнем посте.