Книжные новинки июля

В июле и августе книги почти не выходят. Расскажу о некоторых книгах, которые вышли в первой половине года, но посмотреть которые у меня дошли руки лишь сейчас.

📈 Журналист Джеймс Грант был известен книгой о депрессии 1921 года. В книге с подзаголовком «крах, который сам себя излечил», Грант утверждал, что депрессия 1921 года не стала Великой депрессией, потому что государство с ней не боролось. Правительство не пыталось стимулировать экономику, ФРС не понижала процентные ставки, никто не думал отказываться от золотого стандарта. В историю Гранта экономисты не верят: Кристина Ромер, например, писала, что при правильном расчёте ВВП никакой депрессии в 1921 г. в США не было. Книга предсказуемо получила премию им. Хайека. Новая книга Гранта – биография Уолтера Бэджгота. Бэджгот был одним из первых редакторов журнала Economist и считается отцом теории центральных банков. В кризис Бэджгот советовал центробанкам ссужать деньги свободно и неограниченно, но под высокий процент и только под надёжный залог.

💰 Джеффри Чвирот (LSE) и Эндрю Вальтер (Мельбурнский университет) написали книгу о том, как богатеющий средний класс начинает требовать от политиков, чтобы те защищали их богатство в банковские кризисы. Авторы проанализировали 112 системных банковских кризисов в демократиях с 1848 года. Они обнаружили усиливающийся «эффект богатства»: если политик даст банкам обанкротиться (такую политику авторы называют бэджготианской), он не переизберется. Средний класс на избирательных участках отомстит за потерянное в кризис богатство. Политики это понимают, так что бэджготианский вариант почти исчезает в данных после 1980 года. По-моему, главная книга года в области политики и финансов, положительные отзывы Айхенгрина и Каломириса подтверждают.

💊 Последняя книга Уве Райнхарта (Принстон) посвящена здравоохранению в США. Райнхарт критикует дорогую и неэффективную систему и предлагает альтернативу в виде Medicare for All: за счет налогов медстраховкой обеспечиваются все резиденты. Примерно половина здравоохранения в США уже финансируется через бюджет, при этом расходы на частное здравоохранение растут быстрее, чем на государственное. Райнхарт много размышляет об этическом измерении здравоохранения. Экономисты любят технические решения, но вопрос о здравоохранении – это этический вопрос о том, насколько мы должны помогать бедным и больным согражданам.

🚢 Дональд Сассун написал глобальную историю капитализма, 1860-1914 годов. Сассун рассказывает, как капитализм позволил поднять всеобщее благосостояние и снизить смертность, как он связан с империализмом и восхождением современного государства и как его нестабильность привела к Первой мировой войне. Поклонникам Хобсбаума, Бекерта и Остерхаммеля обратить внимание.

📊 Дэвид Хендри (Оксфорд) с соавторами написал книгу о прогнозировании: как построить статистический прогноз, как оценить неопределенность прогноза, как сравнивать прогнозы, что делать с систематическими ошибками и структурными переломами в прогнозах. Много реальных примеров, упор на интуицию, а не на эконометрические формулы – книга подойдёт студентам для введения в тему, и практикам, которые порой за техникой и рутиной забывают о большой картине.

📉 Группа авторов из Вашингтонского центра справедливого экономического роста написала книгу о том, как улучшить систему автоматических стабилизаторов в США. Автоматическим стабилизатором называют такую политику, которая автоматически изменяет доходы и расходы бюджета в зависимости от фазы делового цикла. Например, в рецессию сборы подоходных налогов падают, а выплаты по безработице растут, поддерживая совокупный спрос. Хизер Буше на подкасте рассказала о том, как зародилась идея для книги. На конференции, обсуждая политику ФРС, выступающий сказал: денежно-кредитная политика неэффективна, надеемся на автоматические стабилизаторы фискальной политики. Буше и её коллеги задумались: насколько эффективны автоматические стабилизаторы, можно ли на них рассчитывать в случае рецессии? В книге много конкретных предложений, некоторые применимы и для России.

В четвертом выпуске «Научной повестки» на сайте ЭКОНС рассказываю о вышедших в июле статьях, выводы которых могут быть полезны для монетарной политики. Среди авторов статей много звёздных имён. Учёные-макроэкономисты и центробанкиры всего мира следят за исследованиями команды авторов под руководством Оливье Койбиона и Юрия Городниченко: эти два автора публикуют результаты новых опросов об инфляционных ожиданиях домохозяйств и фирм в различных странах, об их исследованиях в телеграме я уже писал, также писал о них Олег Шибанов.

Другое имя тоже хорошо известно, но в более узком кругу: Клаус Адам, с этого года перешедший из Мангейма в Оксфорд, восходящая звезда DSGE моделирования. Адам пишет на волнующие центробанкиров темы (финансовый цикл, оптимальная инфляция), и по каждой теме я читаю у него что-то очень неожиданное, о чём раньше я не догадывался.

Но, возможно, самая интересная статья выпуска написана историком Майклом Бордо о том, как децентрализованная структура ФРС США позволила Федеральным резервным банкам стать лабораториями для новых макроэкономических идей, таких как кейнсианство, монетаризм, революция рациональных ожиданий, коммуникации и прозрачность. У Банка России есть семь главных управлений: возможно, мы дождемся момента, когда Волго-Вятское ГУ станет таким же самостоятельным научным центром, как, скажем, ФРБ Сент-Луиса. Как добиться этого? Читаем свежего меня: https://econs.online/articles/opinions/kak-frs-stala-nauchnym-tsentrom-eksperiment-s-konkursom-krasoty/

Мошен Джавдани и Чхан Ха Джун показывали экономистам из 19 стран одинаковые цитаты, к которым подписывали разных авторов. У контрольной группы были указаны мейнстримные авторы, такие как Дани Родрик, Пол Ромер или Ричард Талер. У экспериментальной группы – гетеродоксальные или «политические» авторы, такие как Ричард Вольф, Тома Пикетти или Янис Варуфакис. С мейнстримными авторами экономисты соглашаются значимо чаще. Идеологическое смещение сильнее всего у экономистов-мужчин с докторской степенью из англоязычной страны. Особенно сильно идеологическое смещение у макроэкономистов и финансовых экономистов. У женщин идеологическое смещение практически отсутствует, как и у специалистов по истории экономической мысли.

Моя теория, почему так происходит: экономисты мало учат историю экономических учений, а когда учат её, учат часто без привязки к эмпирике и экономической истории. Например, Маркс утверждал X, Y, Z - что из этого правда, какие предсказания сбылись? Нет диалога с гетеродоксальными идеями.

Идеологическое смещение и плохая исследовательская этика

Мне уже десяток человек написало по поводу прошлой записи, давайте разбираться. Начнём с того, что исследование Мошена Джавдани Чхан Ха Джуна методологически очень и очень слабое. Основная проблема, которую в твиттере заметили Франческо Требби и Стефано ДеллаВинья: учёные не могут обманывать своих респондентов. Это справедливо и для поведенческих экономистов, и, шире, для любых ученых, проводящих опросные исследования. Этический комитет университета не должен был допускать проведение такого исследования (привет Университету Британской Колумбии).

Обман допускается в редчайших случаях, когда никак иначе нельзя проверить важную гипотезу, например, в медицине. Здесь не тот случай: можно было подобрать похожие цитаты у разных авторов и сравнить отклики. Плохой дизайн исследования ударил по самим авторам, когда часть респондентов распознала цитаты Адама Смита, которые приписали Карлу Марксу: авторы не смогли даже выбрать неизвестные цитаты, рассчитывая на вау-эффект от незнания известных цитат. Иными словами, если вы хотите доказать существование идеологического смещения у экономистов, нужно исследование с корректным дизайном.

Тем не менее, в выводы авторов легко поверить. Весьма вероятно, что со спорной цитатой Дани Родрика вы согласитесь, потому что Родрик это взвешенно пишущий автор, который свои даже спорные выводы всегда подробно разъясняет и квалифицирует. С другой стороны, вероятно, что со спорной цитатой марксистского профессора вы не согласитесь, потому что марксистские экономисты имеют большую историю ленивой критики экономического мейнстрима. Сколько книг Дэвида Харви и Бена Файна перепечатываются с неизменными с 1970-х годов заявлениями о том, что мейнстримные экономисты занимаются только теорией и не обращают внимания на реальный мир? Это сегодня, во время эмпирического поворота. Как правильно заметил экономический методолог Ускали Мяки: эмпирический поворот не означает, что проблем нет, просто ленивая критика "вы, теоретики, данные не изучаете" больше не работает. То есть дисконтирование цитат исследователей, которые имеют историю недоказанных экстраординарных заявлений, рационально.

Но даже если бы такое дисконтирование цитат обнаружилось в корректно проведенном исследовании, я не думаю, что оно было бы проблемой. В науке не важно, согласны ли вы с цитатой, это не соцопрос. Если вы не согласны с каким-то утверждением, его придется опровергать теориями и данными. И тут уже ваши аргументы будут изучаться под лупой. Сейчас так происходит с MMT - гетеродоксальной теорией, представители которой много обещают, но выводы которых совершенно не следуют из их (часто верных) посылок.

Подобного изучения аргументов, мне кажется, не хватает в курсах по истории экономических учений. Когда марксисты или австрийские экономисты начинают писать ясно, проверять шаги своих построений моделями и проверять их на данных, мейнстрим их слышит и принимает (см. Пикетти, Джон Рёмер, Питер Лисон). Когда марксисты утопают в диалектике, а австрийские экономисты в априоризме, представители мейнстрима рационально не обращают внимания. В общем, меньше внимания ярлыкам, больше - качеству аргументов.

Экономисты иногда проводят эксперименты для проверки своих гипотез, но вот эксперимент провели над самими экономистами. Исследователи разослали своим коллегам по 15 цитат известных экономистов - как мейнстримных, так и представителей альтернативных экономических школ, причём цитаты и их авторы были перемешаны. Например, высказывание Адама Смита было приписано Карлу Марксу. Экспериментаторы хотели узнать, подвержены ли экономисты влиянию идеологии. Результаты показали, что да: с высказываниями, подписанными представителем мейнстрима, соглашаются чаще, чем с цитатами, чьё авторство приписано «еретическим» школам.
Профессиональное сообщество к итогам эксперимента отнеслось прохладно, но он поднял вопрос о важности разделения знаний и убеждений в академической среде. https://econs.online/articles/povedencheskaya-ekonomika/ideologicheskaya-podopleka-ekonomiki/

Как оскорбить экономиста

Неожиданные издержки инфляции

Инфляция вредит экономике по многим каналам. При высокой инфляции невыгодно держать наличные на руках, нужно вкладывать их в банки или ценные бумаги. Походы в банк приводят к трансакционным издержкам. Фирмы при высокой инфляции чаще вынуждены менять свои цены: есть издержки принятия решения о новых ценах и издержки по доведению новых цен до населения (печати меню и каталогов). Новые кейнсианцы полагают, что положительная трендовая инфляция искажает решения потребителей и производителей.

Но в эпоху высокой инфляции 1970-х гг. Джеймс Бьюкенен (получит нобелевскую премию по экономике в 1986 г.) и Ричард Вагнер обнаружили неожиданные издержки инфляции – моральные. В своей книге «Демократия в дефиците: Политическое наследие лорда Кейнса» они писали о «разложении общественной и частной морали, всё более либеральном сексуальном поведении, спаде пуританской рабочей этики, ухудшении качества продуктов, взрывном росте выплат от государства, повсеместной коррупции в частном и государственном секторе и, наконец, наблюдающемся росте отчуждения избирателей от политического процесса».

Причиной этих бед Вагнер и Бьюкенен считали инфляцию. «Инфляция разрушает ожидения и вызывает неопределенность; она увеличивает чувство несправедливости и приводит к отчуждению. Она подталкивает к такому поведению, которое отражает более короткие временные горизонты. «Наслаждайтесь, наслаждайтесь», - вот императив нашего времени, который становится рациональным в мире, где неясно, что будет завтра, а сделанные вчера планы сегодня кажутся напрасными». Так тридцать лет спустя после смерти Джон Мейнард Кейнс с помощью инфляции подрывал духовные скрепы американского общества.

Прозрачность и воспроизводимость научных исследований

Каждый год Национальное бюро экономических исследований США (NBER) выкладывает записи лекций своего летнего института. В этом году Тед Мигель (Беркли) рассказывал о проблемах с прозрачностью исследований в социальных науках.

Прозрачность необходима для борьбы с явными фальсификациями и с менее явными проблемами, такими как смещение в публикациях. С одной стороны, результаты, в которых не было обнаружено статистически значимого эффекта, не публикуются. Если нулевой результат не опубликован, сообщество не узнает о нём – кто-то понапрасну будет повторять неудавшийся эксперимент. С другой стороны, публикуются исследования, в которых p-значение лишь незначительно ниже 5%: часто у исследователя есть возможность повысить значимость за счёт подбора зависимых и независимых переменных, выбора спецификации, ограничения выборки.

Некоторой гарантией прозрачности является воспроизводимость. Вычислительная воспроизводимость означает, что опубликованы данные, программный код, и на данных код выдает те же результаты, что опубликованы в статье. Даже такому минимальному стандарту соответствуют не все работы. Более сложный тип воспроизводимости: повторение прошлого исследования на похожей выборке должно давать похожий результат.

Мигель продвигает культуру прозрачности и воспроизводимости. Предлагается публиковать больше предварительных планов для исследований: учёные описывают, что именно они будут делать. Это ограничивает манипуляции с данными – часто из множества показателей после исследования можно выбрать значимые связи – и одновременно стимулирует публиковать нулевые результаты.

Журналам предлагается принимать предварительные решения о публикации до получения результатов – на основании описанного исследовательского вопроса, метода сбора данных и предлагаемого метода их анализа. У такой препубликации много преимуществ – она стимулирует публикацию нулевых результатов и научную креативность. Нобелевский лауреат Дэниэл Канеман называл это «содружеством врагов». Канеман находил учёных, с которыми был не согласен, и предлагал им решить разногласия, проведя совместный эксперимент, заранее договорившись о его условиях и интерпретации результатов. Даже если Канеман проигрывал в споре, наука выигрывала.

Если вы занимаетесь исследованиями сами или интересуетесь социальными науками, посмотрите лекцию Мигеля полностью, а если хотите подробностей – читайте его новую книгу и слушайте его онлайн-курс по воспроизводимости в социальных науках.

Пережитый ценовой шок может влиять на инфляционные ожидания десятилетия спустя. Это хорошо иллюстрирует пример двух Германий - в Восточной несколько поколений жили при нулевой инфляции и в первые месяцы после объединения страны столкнулись с неожиданным явлением - ростом цен, причём двузначным. Спустя почти 30 лет инфляционные ожидания на востоке Германии выше, чем на западе. Хотя инфляция в обеих частях страны давно одинакова. Эффект ещё сильнее, если смотреть только на тех, кто живет в пределах 40 км от бывшей границы ГДР и ФРГ.

Инфляционные ожидания влияют на экономические решения. Например, при высоких ожиданиях привлекательнее брать в долг, а вкладываться в инструменты с фиксированной доходностью - нет. И действительно: облигации занимают гораздо меньшую долю в портфелях восточных немцев, и они чаще берут потребкредиты.

Этот эффект экономические психологи Даниэль Канеман и Амос Тверски назвали провалом рациональности: люди обращают внимание и сильнее запоминают редкие, но эмоционально окрашенные события. Поэтому, например, боятся акул, а к безопасности на дороге относятся несерьёзно.

Модель инфляционных ожиданий на основе опыта используется центробанками для того, чтобы понять, как будут меняться инфляционные ожидания населения в зависимости от его возрастного состава.
А ещё в новом обзоре Даниила Шестакова - почему прогнозисты стали осторожнее и как прогнозировать рецессию, если разные индикаторы говорят разное: https://econs.online/articles/nauchnaya-povestka/proval-ratsionalnosti-postkrizisnaya-ostorozhnost-/

Какой должна быть оптимальная инфляция?

Сколько экономистов - столько мнений. Энтони Диркс и Коул Лангуа из ФРС США сделали сайт, на котором собрали 159 исследований об оптимальной инфляции для США, написанных с 1989 года.

На графике заметно много точек около минус 4% - эти исследования согласны с правилом Фридмана. Милтон Фридман утверждал, что номинальная процентная ставка должна быть равна нулю, так что инфляция должна быть равна минус реальной процентной ставкой, которую исследователи оценивали около четырех процентов (в последние годы оценки снижаются).

Интересно, что в 2010-е гг. разброс оценок растёт, появляется множество работ с положительной оптимальной инфляцией, которая доходит до 6%. Множество исследователей, однако, продолжают считать оптимальной инфляцией нулевую: менять цены затратно, в оптимуме не хотелось бы их менять вообще. На сайте много возможностей для интерактива, можно менять выборку, искать исследования по ключевым словам или типу ценового индекса.
https://diercks.shinyapps.io/anthony_diercks_shiny_app/

Книжные новинки сентября

Нет времени писать про книги, потому что надо их читать. Главная новинка сентября – «Узкий коридор» Асемоглу и Робинсона про то, как обществу сохранить свою свободу от государства, и почему без государства тоже очень плохо. Пока книга меня разочаровывает: я ожидал найти там обзор литературы по state capacity, а нахожу много журналистских анекдотов и мало теории.

Бранко Миланович рассказывает про разновидности капитализма и про то, как помочь капитализму справиться с проблемами неравенства, а также продолжает продвигать свои идеи об иммиграции (похожие предложения высказывали Познер и Вайль в «Радикальных рынках»).

Отмар Иссинг рассуждает о прозрачности и коммуникации центробанков: важные мысли о наболевшем от инсайдера европейского банкинга.

Специалист по истории энергетики Вацлав Смил написал книгу о росте вообще – от микроорганизмов до городов. Экономисты привыкли рассуждать об экономическом росте, но, возможно, это слишком узкая перспектива. Чему Россия может научиться у микроорганизмов? Билл Гейтс рекомендует читать Смила, я присоединяюсь.

Вёрджил Сторр и Джинни Чои задаются вопросом, не вредят ли рынки нашей морали. Авторы работают в George Mason University, так что ответ вас не удивит. Тема морали и рынков набирает популярность, хочется писать о ней чаще.

Ричард Дэвис написал книгу об экстремальных экономиках – о местах, где люди находятся на грани выживания, об экономических катастрофах и об экономиках будущего. Экономика будущего, как выясняется, находится в Таллине. Наверное, самая необычная книга по экономике этого года.

Бен Эпплбаум написал историю прорыночного движения в американской экономической науке: каждая глава посвящена отдельной теме, от инфляционного таргетирования и отмены всеобщего призыва до дерегулирования отраслевых рынков. Даже если вы читали книги Бёргина и Стидмана Джонса, из Эпплбаума вы узнаете много новых деталей.

Новая книга Роберта Шиллера посвящена нарративам и тому, как они влияют на экономику – идея становится материальной силой, когда овладевает массами экономических агентов: в книге много отдельных сюжетов, но не так много теории.

Приятно завершить обзор сентябрьских книг новым дополненным изданием «Уроков экономики» Константина Сонина. Обсуждение книги почему-то концентрируется на роли рациональности и упрощенных моделей для понимания реальности (с забавными отсылками на опыт ЦБ, знают ли там, что ожидания людей не всегда рациональны?), хотя эти моменты, по-моему, сотню раз проговорены. В книге гораздо интереснее широта рассматриваемых примеров, от инфляции и международной торговли до футбола и яхт топ-менеджеров.

Только что был на семинаре Майкла Вебера (Чикагский университет) о том, как коммуникация ЦБ может повлиять на инфляционные ожидания домохозяйств. Вместе с Оливье Койбионом и Юрием Городниченко они использовали данные 20,000 человек из баз данных Nielsen, которые соединили со своим опросным экспериментом. В опросе люди получали разную информацию: одним давали читать заявления ФРС об инфляции, другим рассказывали о том, какой инфляция была в прошлом году, третьим давали читать заметку об инфляции из USA Today.

Почти все домохозяйства пересматривают свои высокие инфляционные ожидания вниз при получении новой информации, но этот эффект живёт от 3 до 6 месяцев. Интересно, что заявлениям ФРС верят все, а вот в ответ на новостную заметку люди пересматривают свои инфляционные ожидания заметно меньше, причем самые бедные домохозяйства не верят новостям вообще.

Такой вывод противоречит своего рода консенсусу в исследованиях о коммуникации. Консенсус (начавшийся со статьи Carroll 2003) состоял в том, что поскольку напрямую разговаривать с домохозяйствами сложно (они рационально невнимательны), поэтому надо пытаться разговаривать с журналистами, и если убедить их, рано или поздно правильная информация об инфляции просочится к населению через СМИ. И вот 15 лет спустя новая статья говорит, что американцы не верят СМИ. Интересно посмотреть, выживет ли этот результат в стране с менее поляризованным восприятием СМИ, чем США. Интересно посмотреть, влияют ли изменившиеся (пусть и на 3-6 месяцев) инфляционные ожидания людей на их потребление – в следующем году у исследователей будут такие данные, и тогда они смогут повторить датский эксперимент, о котором я писал на ЭКОНС (https://econs.online/articles/opinions/kak-frs-stala-nauchnym-tsentrom-eksperiment-s-konkursom-krasoty/).

Коммуникация ЦБ остаётся самым живым и интересным направлением исследований в монетарной экономике: национальным центробанкам стоит озаботиться организацией своих опросных экспериментов, любые затраты тут окупятся.

Узкий коридор: вопросы и ответы

Вчера был на презентации книги «Узкий коридор» Дарона Асемоглу и Джеймса Робинсона. Книгу презентовал Робинсон в магазине Politics and Prose.

Асемоглу и Робинсон утверждают, что свобода в обществе возможна лишь при условии баланса общества и государства. Слишком сильное государство – в терминах авторов, деспотический левиафан – приводит к тирании (представьте себе нацистскую Германию). Но и совсем без государства жить плохо, по двум причинам. Отсутствующий левиафан не может предоставлять общественные блага: школы, дороги и мосты, общественный порядок. Кроме того, в таком обществе отсутствующего левиафана у людей нет спасения от «клетки норм» - тирании локальных традиций. Можно представить себе Йемен или Сомали. На балансе сил между государством и обществом возникает «скованный левиафан», при котором только и возможна свобода.

Интересно, что страны Латинской Америки авторы относят к четвёртому типу – «бумажный левиафан» (по аналогии с фразой Мао о бумажном тигре): в них слабы и государство, и общество.

До начала презентации я хотел задать вопрос о том, почему так мало внимания в книге уделяется фискальной составляющей левиафана: рост государственных финансов – важная тема в литературе по state capacity, но в книге об этом очень мало. Не цитируются фискальные историки: Филип Т. Хоффман, Дэвид Стасэвидж, Марк Динчекко. Но, послушав презентацию, я задал другой вопрос.

Примером деспотического левиафана авторы называют Китай, но, как заметили уже многие, это неудачный пример – в Китае наряду с сильным государством сильна клетка норм. Можно вспомнить и другие примеры государств-теократий, где принуждение от деспотического государства сочетается с принуждением к выполнению традиционных норм снизу. Если принять, что в таких государствах сильно давление и государства, и общества, схема рушится, и у нас возникают все четыре типа: (1) слабое государство и сильное общество (Сомали), (2) сильное государство и слабое общество (СССР), (3) слабое государство и слабое общество (Латинская Америка), (4) сильное государство и сильное общество (Саудовская Аравия). И нигде нет свободы! Узкий коридор превращается в узкий круг.

Ответ Робинсона: в теократических обществах или в Китае «клетка норм» не настоящая – на самом деле, это деспотический левиафан подчиняет себе нормы и использует их для своих интересов.

Ответ меня не очень устроил: я думаю, что вся путаница возникает из-за того, что «общество» как актор для анализа – очень плохой выбор.

Второй вопрос я задал по просьбе своего старого друга Артёма Северского @withothers. Робинсон учился в LSE, но на его работы очень слабо повлияла школа nationalism studies (Эрнест Геллнер, Эли Кедури, Энтони Смит, Джон Брюлли, Джон Хатчинсон и проч.). Интересно было узнать, что Робинсон думает о роли национализма в становлении скованных левиафанов / инклюзивных институтов.

Ответ Робинсона: В этой книге мы концентрировались на долгосрочных тенденциях, начиная от Древней Греции, где наций не было в современном смысле, нации – недавний феномен. Так что с этой перспективой мы никак не связаны. Я читал книгу Лии Гринфельд, но не согласен с её идеями. Тема интересная, буду думать.

Интересных вопросов из зала было мало. Как бороться с коррупцией? – Коррупция – это политика, экономисты говорят о коррупции, потому что боятся говорить о политических институтах. Что делать Всемирному Банку и МВФ с проблемами в других странах (тут я подпрыгнул)? – Ничего не делать, у них нет рычагов. Какой-то философ в аудитории вспоминал Хабермаса и его различие между системой и жизненным миром и погружался в совсем глубинные вопросы о роли времени.

В твиттер-треде Ноа Смит – наверное, главный экономический публицист современности – объясняет, почему он не неолиберал (https://twitter.com/Noahpinion/status/1180151670744834053). Чаще всего неолибералами в качестве ругательства называют сторонников свободного рынка и либертарианцев – вспомните Тэтчер, Рейгана или Милтона Фридмана. Но сегодня на Западе неолибералами сами себя называют леволиберальные технократы, наследники интеллектуальных команд Клинтона в США и Блэра в Великобритании. Современные неолибералы считают, что рынок является главным создателем богатства, а роль государства видят в более равномерном перераспределении этого богатства (похожих взглядов, по-моему, придерживается Сергей Гуриев). Ошибочно поэтому считать, что неолибералы враждебны государству или перераспределению. В твиттер голосовании 2018 г. Ноа Смита избрали главным неолибералом.

И теперь Ноа Смит пишет, что он не неолиберал.

Государство, согласно Ноа Смиту, должно делать гораздо больше, чем перераспределять благосостояние, созданное рынком. Государство должно поддерживать сильные профсоюзы, чтобы те брали часть работы по борьбе с неравенством на себя. Государство должно собирать больше налогов, самый важный из которых – земельный, а также решать жилищный вопрос. И государство должно проводить промышленную политику – идея, которая ещё десять лет назад показалась бы анафемой. Для США Ноа Смит поддерживает идею Medicare for All.

Похожие взгляды отстаивают экономист из MIT Саймон Джонсон, советник Обамы Джонатан Грубер и советник Клинтона Брэд ДеЛонг. Пару недель назад был на презентации книги Джонсона. Джонсон пишет, что государство должно больше вкладываться в фундаментальную науку, потому что только государственные инвестиции способны обеспечить долгосрочный экономический рост, аналогичный послевоенному. У меня на эту тему много мыслей. Думаю, что о книгах Джонсона и ДеЛонга потом напишу подробнее.

В закрытом неолиберальном чате, что интересно, признания Ноа Смита не встретили возражений: почти со всеми предложениями неолибералы согласны, и даже про промышленную политику говорят, что та может быть «неолиберальной».

Мысли Ноа Смита перекликаются с идеями Дани Родрика, который поддержал протекционистский внешнеторговый план Элизабет Уоррен. Ограничения торговли считались анафемой для экономистов; и вот профессор Гарварда Родрик утверждает, что они протекционизм допустим против стран, где нарушаются права человека или Парижское соглашение по климату. Похожие мысли в различных областях экономики высказывает группа «Экономисты за инклюзивное процветание» (Суреш Найду, Габриэль Зукман, Арин Дубе, Гаути Эггертссон и проч.). В группе состоит и Родрик, а Зукман разрабатывает для Уоррен налог на богатство. Тут можно говорить о новой тенденции в западной интеллектуальной среде. Будем за ней внимательно следить.

Нарративная экономика Роберта Шиллера

В субботу ходил на презентацию новой книги нобелевского лауреата Роберта Шиллера. Шиллер известен работами по поведенческим финансам, а также тем, что в середине 2000-х гг. много писал о пузыре на ипотечном рынке в США и о вероятной глобальной рецессии, которая вскоре и произошла.

В новой книге "Нарративная экономика" Шиллер пишет, что экономистам нужно обращать больше внимания на слова, тексты и нарративы. Нарративами Шиллер называет вирусные идеи, которые имеют последствия для экономики, но изучаются лучше всего с помощью инструментом математической эпидемиологии: идея "заражает" людей, если заражает быстрее, чем люди от неё "выздоравливают", то начинается эпидемия.

В книге Шиллер приводит много примеров стандартных нарративов: "роботы заберут наши рабочие места", "профсоюзы завышают заработные платы", "богачи хотят украсть наши деньги". Нарративы часто работают в оппозициях друг к другу, например, нарратив показательного потребления противостоит нарративу бережливости (хочется написать, протестантской этики), а нарратив оптимизма на рынках - нарративу пессимизма.

Я задал вопрос: Шиллер говорит, что экономисты не изучают нарративы, но, по-моему, экономисты уже давно изучают нарративы. Только называют их иначе. Микроэкономисты говорят об информации, теоретики игр - о верах и общем знании, социальные экономисты - о ценностях. Примеры из книги Шиллера попадают в эти категории - например, нарратив "уверенность других людей" выглядит как теоретико-игровая вера, а нарратив "бережливость" как ценность. Но эти объекты обладают разными эпидемиологическими свойствами. В чем добавленная ценность от понятия "нарратива", которое объединяет их всех вместе?

Ответ Шиллера: Нарративы не подменяют собой микроэкономику и теорию игр, но могут служить надстройкой над ней. Во многих играх есть несколько равновесий - выбор равновесия в модели банковской паники (Даймонда-Дыбвига) может быть обусловлен, в том числе, влияниями "заразных" нарративов о доверии к банковской системе. Исследования текстов, в том числе частот употребления слов и фраз, могут помочь лучше понять исторические эпизоды банковских паник.