Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать.
Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.
В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
солнце оставило в волосах выцветшие полоски.
Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы.
Витька с десятого этажа снова зовет купаться.
Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый.
Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник.
Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.
Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки.
Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки.
Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.
Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.
Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели.
Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.
Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.
В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это.
Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.
Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.
Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.
Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.
Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.
Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,
мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.
Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.
Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.
Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.
Кто–нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.
Пусть это будет большой секрет маленького разврата,
каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата,
горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
все друг при друге — и все одни, живы и непокорны.
Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,
Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.
Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.
Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.
Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.
Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.
Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве.
Яблоко съелось, ушел состав, где–нибудь едет в Ниццу,
я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы.
Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.
"Двадцать один", — бормочу сквозь сон. "Сорок", — смеется время.
Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу.
Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза–бойницы,
ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,
кто–нибудь ждет меня во дворе, кто–нибудь — на десятом.
Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать.
Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
— Аля Кудряшова
Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.
В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
солнце оставило в волосах выцветшие полоски.
Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы.
Витька с десятого этажа снова зовет купаться.
Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый.
Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник.
Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.
Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки.
Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки.
Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.
Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.
Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели.
Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.
Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.
В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это.
Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.
Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.
Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.
Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.
Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.
Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,
мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.
Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.
Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.
Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.
Кто–нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.
Пусть это будет большой секрет маленького разврата,
каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата,
горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
все друг при друге — и все одни, живы и непокорны.
Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,
Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.
Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.
Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.
Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.
Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.
Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве.
Яблоко съелось, ушел состав, где–нибудь едет в Ниццу,
я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы.
Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.
"Двадцать один", — бормочу сквозь сон. "Сорок", — смеется время.
Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу.
Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза–бойницы,
ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,
кто–нибудь ждет меня во дворе, кто–нибудь — на десятом.
Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать.
Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
— Аля Кудряшова
Недавнее наблюдение:
кричать ТОРМОЗИ ты начинаешь, когда тормозить скорее всего уже поздно, потому что ровно до этого момента уверен, что человек затормозит
(все живы, но берегите себя🐌 )
кричать ТОРМОЗИ ты начинаешь, когда тормозить скорее всего уже поздно, потому что ровно до этого момента уверен, что человек затормозит
(все живы, но берегите себя
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Есть люди, которые никогда не увидят свободы из-за меня; будут и те, кого никогда не навестят в сухих пустынях родственники, потому что я навел на их злодеяния свет, а еще всегда будут десятки убитых друзей и родных, смерть которых я не предотвратил… На самом деле, не следует ли покаяться? — За любое колебание пространства: за то, как был добр с тем, кто позже возгордится, за то, что служил тому, кто в силу войдет и предаст, за то, как любил беспричинно и бездонно одну-единственную и не мог дать любовь кому-то рядом, кто задыхался без нее. Жить здесь — значит в плотном, в узел завязанном теле нести постоянно в себе грех и тень и темного попутчика и утешать черного демона, которому хочется все это потрогать через тебя. Это берег вины — показываю солнцу, вспыхивает нестерпимо, слезятся глаза.
— Константин Куприянов («Музей Калифорния»)
— Константин Куприянов («Музей Калифорния»)
Я обтирал в комнате и, обходя кругом, подошел к дивану и не мог вспомнить, обтирал ли я его или нет. Так как движения эти привычны и бессознательны, я не мог и чувствовал, что это уже невозможно вспомнить. Так что, если я обтирал и забыл это, т.е. действовал бессознательно, то это все равно, как не было. Если бы кто сознательный видел, то можно было бы восстановить. Если же никто не видал или видел, но бессознательно; если целая жизнь многих проходит бессознательно, то эта жизнь как бы не была.
— Лев Толстой
(запись из дневника 29 февраля 1897 года. Никольское. „Летопись“, декабрь 1915, стр. 354.)
— Лев Толстой
(запись из дневника 29 февраля 1897 года. Никольское. „Летопись“, декабрь 1915, стр. 354.)
Я не люблю долго объяснять очевидные вещи — это раздражает меня и нарушает ход мыслей.
— Стивен Чбоски, «Хорошо быть тихоней»
— Стивен Чбоски, «Хорошо быть тихоней»
конкретный переводчик обязуется реанимировать канал где-то посередине по шкале от «скоро» до «неприлично поздно»,
а пока существуем в медленном режиме🐆 🦓
а пока существуем в медленном режиме
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Что наша жизнь: не привыкнешь — подохнешь, не подохнешь — привыкнешь.
— Михаил Жванецкий
— Михаил Жванецкий
Быстрое — это получившее пинка медленное.
Чужое — не обеспеченное надежной охраной свое.
Веселое — опохмелившееся угрюмое.
Угрюмое — проснувшееся после вчерашнего веселое.
Холодное — выключенное за неуплату теплое.
Мокрое — сильно напуганное сухое.
Твердое — обласканное мягкое.
Красное — созревшее зеленое.
Черное — подпорченное красное.
Взрослое — согрешившее несовершеннолетнее.
Очаровательное — незамужнее стервозное.
Вредное — принятое в большом количестве полезное.
Валящее — передозированное поднимающее.
Смешное — поскользнувшееся серьезное.
Храброе — не знающее об опасности трусливое.
Дорогое — разрекламированное дешевое.
Дешевое — заложенное в ломбард дорогое.
Задержанное — не имеющее документов свободное.
Свободное — слинявшее задержанное.
Тяжелое — указанное в таможенной декларации легкое.
— Геннадий Эсса
Чужое — не обеспеченное надежной охраной свое.
Веселое — опохмелившееся угрюмое.
Угрюмое — проснувшееся после вчерашнего веселое.
Холодное — выключенное за неуплату теплое.
Мокрое — сильно напуганное сухое.
Твердое — обласканное мягкое.
Красное — созревшее зеленое.
Черное — подпорченное красное.
Взрослое — согрешившее несовершеннолетнее.
Очаровательное — незамужнее стервозное.
Вредное — принятое в большом количестве полезное.
Валящее — передозированное поднимающее.
Смешное — поскользнувшееся серьезное.
Храброе — не знающее об опасности трусливое.
Дорогое — разрекламированное дешевое.
Дешевое — заложенное в ломбард дорогое.
Задержанное — не имеющее документов свободное.
Свободное — слинявшее задержанное.
Тяжелое — указанное в таможенной декларации легкое.
— Геннадий Эсса
Forwarded from Цитаты преподавателей
Мне, как филологу до мозга костей, за историю своего калькулятора более стыдно, чем за историю своего браузера.
Томашевская И.В.
#БФУ
Томашевская И.В.
#БФУ