В мой абонемент входила пробная тренировка в тренажёрном зале, а положено, значит, положено! Я записалась к первому попавшемуся человеку (он был на «А») и начала с того, что сказала ему, что мне все эти ваши железяки неинтересны, я только за смыслосодержащий или эстетически удовлетворяющий спорт: велосипеды там, танцы, верховая езда, сёрфинг… — а тут я чисто ради любопытства (и потому что положено).

Прошло три месяца, а я до сих пор не могу от него уйти. Первое время к концу (как мне казалось) подхода я спрашивала:
— Уже всё?
Он говорил:
— Нет.
Теперь я стала информировать:
— Я всё.
Он говорит:
— Нет.

Может, всё началось с того, что когда он фиксировал меня на ягодичном мостике, я пошутила:
— Вам меня лишь бы только куда-нибудь привязать.
(он не сказал «нет»)
Но скорее всего моя ленивая сущность никогда не уйдёт от человека, который говорит:
— Просто ложитесь, дальше я всё сделаю сам.

Надеюсь, на моём канале дети не водятся.

Говорят, человек может прожить 40 дней без еды, три дня без воды и 35 секунд без поисков смысла в чём-либо.

— Лиза Крон, «Как увлечь читателя, используя когнитивную психологию»

Моя жизнь полна ужасных несчастий, большинство из которых так никогда и не произошли.

— Мишель де Монтень

И не путать с агрессивной пассией!

Выходит, писать — это удел тех, у кого слово — наживка для ловли чего-то, что не есть слово. Когда это не-слово — то, что между строк, — хватает наживку, нечто оказывается написанным. Поймав междустрочие на крючок, можно было бы с облегчением выкинуть слово.
Но здесь аналогия перестает работать: проглоченная наживка становится частью междустрочия, так что спасение в том, чтобы писать небрежно и рассеянно.

— Клариси Лиспектор

В Бухаресте со мной познакомился мужчина и сразу же пригласил в гости к себе в Турцию, обсудить это предполагалось за ужином. Он был настойчив, чтобы не сказать навязчив, поэтому после мучительного изобретения предлогов (которых оказалось недостаточно: горящие циферки его непрочитанных сообщений изводят меня по сей день) встреча так и не состоялась.

Ровно через день в Стамбуле со мной познакомился мужчина и позвал в гости к себе в Испанию.

Мир похож на бабушку, которая пытается тебя накормить:

— Бодрум будешь?
— Нет.
— А Аликанте?

Я на диете.

Мы не правы, подавляя самолюбие людей, которых приближаем к себе. Опираться можно только на то, что оказывает сопротивление.

— Стендаль («Красное и чёрное»)

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать.
Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.
В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
солнце оставило в волосах выцветшие полоски.
Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы.
Витька с десятого этажа снова зовет купаться.
Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый.
Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник.
Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.
Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки.
Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки.
Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.
Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.
Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели.
Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.
Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.
В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это.
Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.
Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.
Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.
Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.
Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.
Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,
мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.
Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.
Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.
Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.
Кто–нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.
Пусть это будет большой секрет маленького разврата,
каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата,
горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
все друг при друге — и все одни, живы и непокорны.
Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,
Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.
Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.
Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.
Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.
Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.
Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве.
Яблоко съелось, ушел состав, где–нибудь едет в Ниццу,
я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы.
Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.
"Двадцать один", — бормочу сквозь сон. "Сорок", — смеется время.
Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу.
Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза–бойницы,
ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,
кто–нибудь ждет меня во дворе, кто–нибудь — на десятом.
Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать.
Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

— Аля Кудряшова

It’s a dangerous thing to mistake speaking without thought for speaking the truth.

— Glass Onion

Есть люди, которые никогда не увидят свободы из-за меня; будут и те, кого никогда не навестят в сухих пустынях родственники, потому что я навел на их злодеяния свет, а еще всегда будут десятки убитых друзей и родных, смерть которых я не предотвратил… На самом деле, не следует ли покаяться? — За любое колебание пространства: за то, как был добр с тем, кто позже возгордится, за то, что служил тому, кто в силу войдет и предаст, за то, как любил беспричинно и бездонно одну-единственную и не мог дать любовь кому-то рядом, кто задыхался без нее. Жить здесь — значит в плотном, в узел завязанном теле нести постоянно в себе грех и тень и темного попутчика и утешать черного демона, которому хочется все это потрогать через тебя. Это берег вины — показываю солнцу, вспыхивает нестерпимо, слезятся глаза.

— Константин Куприянов («Музей Калифорния»)