Борис Гребенщиков
Дубровский
Когда в лихие года пахнет народной бедой,
Тогда в полуночный час, тихий, неброский,
Из леса выходит старик, а глядишь – он совсем не старик,
А напротив, совсем молодой – красавец Дубровский.
Проснись, моя Кострома, не спи, Саратов и Тверь,
Не век же нам мыкать беду и плакать о хлебе,
Дубровский берёт ероплан, Дубровский взлетает наверх,
И летает над грешной землей, и пишет на небе:
Не плачь, Маша, я здесь;
Не плачь – солнце взойдёт;
Не прячь от Бога глаза,
А то как он найдёт нас?
Небесный храм Иерусалим
Горит сквозь холод и лёд.
И вот он стоит вокруг нас,
И ждёт нас, и ждёт нас…
Он бросил свой щит и свой меч, швырнул в канаву наган,
Он понял, что некому мстить, и радостно дышит.
В тяжёлый для Родины час над нами летит его аэроплан,
Красивый, как иконостас, и пишет, и пишет:
Не плачь, Маша, я здесь;
Не плачь – солнце взойдёт;
Не прячь от Бога глаза,
А то как он найдёт нас?
Небесный храм Иерусалим
Горит сквозь холод и лёд.
И вот он стоит вокруг нас,
И ждёт нас, и ждёт нас…
Дубровский
Когда в лихие года пахнет народной бедой,
Тогда в полуночный час, тихий, неброский,
Из леса выходит старик, а глядишь – он совсем не старик,
А напротив, совсем молодой – красавец Дубровский.
Проснись, моя Кострома, не спи, Саратов и Тверь,
Не век же нам мыкать беду и плакать о хлебе,
Дубровский берёт ероплан, Дубровский взлетает наверх,
И летает над грешной землей, и пишет на небе:
Не плачь, Маша, я здесь;
Не плачь – солнце взойдёт;
Не прячь от Бога глаза,
А то как он найдёт нас?
Небесный храм Иерусалим
Горит сквозь холод и лёд.
И вот он стоит вокруг нас,
И ждёт нас, и ждёт нас…
Он бросил свой щит и свой меч, швырнул в канаву наган,
Он понял, что некому мстить, и радостно дышит.
В тяжёлый для Родины час над нами летит его аэроплан,
Красивый, как иконостас, и пишет, и пишет:
Не плачь, Маша, я здесь;
Не плачь – солнце взойдёт;
Не прячь от Бога глаза,
А то как он найдёт нас?
Небесный храм Иерусалим
Горит сквозь холод и лёд.
И вот он стоит вокруг нас,
И ждёт нас, и ждёт нас…
Ольга Лишина
Ещё одна страшная сказка
*
Понимаешь сколько было там разного счастья,
Оказавшись здесь в одночасье.
Провалившись в изнанку, в темноту, в глубину,
Превратившись в чудовище, предсказанную вину.
Вот такие теперь у тебя шипы, вот такие тебе рога,
Ну теперь скажи, что та жизнь не была тебе дорога.
Занимай своё место, ищи себе новый свет,
Потому что на том тебе места и дома нет.
И огонь, и вода, и дворец из камня и пепла,
И доказывать некому, что ты был раньше светлым,
У проклятий жизнь долгая, правда твоя – короче,
Уходи в подполье, реви себе ночь за ночью.
А придёт героиня и скажет – дракон, сбрось кожу!
Ты ответишь – сними сорочку, я кожу сброшу,
Девять раз ударит хлыстом и обмажет маслом,
Чтоб ты стал человеком и солнце светило ясно.
Только путь в твой замок запретный давно утерян,
Только чудищ боятся те, кто ещё в них верит.
Только все героини заняты, нет героев.
Ты был проклят собою быть, ну так будь собою.
Подросткам, взрослым
Ещё одна страшная сказка
*
Понимаешь сколько было там разного счастья,
Оказавшись здесь в одночасье.
Провалившись в изнанку, в темноту, в глубину,
Превратившись в чудовище, предсказанную вину.
Вот такие теперь у тебя шипы, вот такие тебе рога,
Ну теперь скажи, что та жизнь не была тебе дорога.
Занимай своё место, ищи себе новый свет,
Потому что на том тебе места и дома нет.
И огонь, и вода, и дворец из камня и пепла,
И доказывать некому, что ты был раньше светлым,
У проклятий жизнь долгая, правда твоя – короче,
Уходи в подполье, реви себе ночь за ночью.
А придёт героиня и скажет – дракон, сбрось кожу!
Ты ответишь – сними сорочку, я кожу сброшу,
Девять раз ударит хлыстом и обмажет маслом,
Чтоб ты стал человеком и солнце светило ясно.
Только путь в твой замок запретный давно утерян,
Только чудищ боятся те, кто ещё в них верит.
Только все героини заняты, нет героев.
Ты был проклят собою быть, ну так будь собою.
Подросткам, взрослым
Ирина Токмакова
К нам весна шагает
Быстрыми шагами,
И сугробы тают
Под её ногами.
Чёрные проталины
На полях видны.
Видно, очень тёплые
Ноги у весны.
Детям
К нам весна шагает
Быстрыми шагами,
И сугробы тают
Под её ногами.
Чёрные проталины
На полях видны.
Видно, очень тёплые
Ноги у весны.
Детям
Михаил Яснов
Что рисую маме
На восьмое марта
Нарисую маме
Голубое море,
Небо с облаками.
Рядом с этим морем,
Пеною одетым,
Нарисую маму
С праздничным букетом.
А ещё сегодня я
Маме нарисую
Нашу свинку белую —
Белую, морскую.
Пусть любой увидит,
Глядя на картинку,
Как люблю я маму,
Как рисую свинку!
Детям
Что рисую маме
На восьмое марта
Нарисую маме
Голубое море,
Небо с облаками.
Рядом с этим морем,
Пеною одетым,
Нарисую маму
С праздничным букетом.
А ещё сегодня я
Маме нарисую
Нашу свинку белую —
Белую, морскую.
Пусть любой увидит,
Глядя на картинку,
Как люблю я маму,
Как рисую свинку!
Детям
Илья Плохих
В этом мире непростом
у меня есть хвост с хвостом.
Я иду - и хвост за мной
по поверхности земной.
Без хвоста с хвостом куда б?
Хвост с хвостом - четверолап,
Хвост с хвостом - красноязык.
Я к хвосту с хвостом привык.
Без хвоста с хвостом хвоста
Стала б жизнь моя пуста.
Детям, подросткам
В этом мире непростом
у меня есть хвост с хвостом.
Я иду - и хвост за мной
по поверхности земной.
Без хвоста с хвостом куда б?
Хвост с хвостом - четверолап,
Хвост с хвостом - красноязык.
Я к хвосту с хвостом привык.
Без хвоста с хвостом хвоста
Стала б жизнь моя пуста.
Детям, подросткам
Михаил Яснов
Весёлая наука
Банку майонезную
Мы водой налили,
Луковку полезную
В банке поселили.
Весёлая наука
Наглядно изучается:
Из репчатого лука
Зелёный получается!
Луковка, луковка,
Круглая, как пуговка,
На макушке - щёлочка,
В ней торчит иголочка!
Детям
Весёлая наука
Банку майонезную
Мы водой налили,
Луковку полезную
В банке поселили.
Весёлая наука
Наглядно изучается:
Из репчатого лука
Зелёный получается!
Луковка, луковка,
Круглая, как пуговка,
На макушке - щёлочка,
В ней торчит иголочка!
Детям
Илья Плохих
* * *
Суров, словно кот на лотке по утрам,
я вышел и лоб свой подставил ветрам.
Подставил — да что там! — не лоб, а чело.
Я вышел и понял: уже рассвело,
и нужно в людском растревоженном улье
на время отставить своё тугодумье
для думы полезной о чём-то простом.
У двери подъездной вильнул я хвостом.
Подросткам
* * *
Суров, словно кот на лотке по утрам,
я вышел и лоб свой подставил ветрам.
Подставил — да что там! — не лоб, а чело.
Я вышел и понял: уже рассвело,
и нужно в людском растревоженном улье
на время отставить своё тугодумье
для думы полезной о чём-то простом.
У двери подъездной вильнул я хвостом.
Подросткам
Михаил Яснов
(Ворожилка)
Ветер, ветер, ветер, ветер.
Веет ветер,
воет ветер,
Снег воздушный ворошит,
Над опушкой ворожит:
"Ветки-веточки,
развесьте
Вести, вести, вести, вести
От весны
на каждой ели:
Тут - сосульки, там - капели..."
Осыпается сосна -
Просыпается весна.
Воет ветер,
хвою вертит:
"Верьте, верьте, верьте, верьте!.."
Детям
(Ворожилка)
Ветер, ветер, ветер, ветер.
Веет ветер,
воет ветер,
Снег воздушный ворошит,
Над опушкой ворожит:
"Ветки-веточки,
развесьте
Вести, вести, вести, вести
От весны
на каждой ели:
Тут - сосульки, там - капели..."
Осыпается сосна -
Просыпается весна.
Воет ветер,
хвою вертит:
"Верьте, верьте, верьте, верьте!.."
Детям
Илья Плохих
Помурлычь мне, котик-братик,
закадычный, неразлучный.
Прилетает на закате
электрички голос звучный.
Из-за плёса, из-за леса,
через рокот с полигона,
с нервным скрежетом железа
из-под каждого вагона.
За окошком, как лунатик,
бродит леший, местный житель.
Котик-братик, котик-братик,
утешитель, утешитель.
Детям, подросткам, взрослым
Помурлычь мне, котик-братик,
закадычный, неразлучный.
Прилетает на закате
электрички голос звучный.
Из-за плёса, из-за леса,
через рокот с полигона,
с нервным скрежетом железа
из-под каждого вагона.
За окошком, как лунатик,
бродит леший, местный житель.
Котик-братик, котик-братик,
утешитель, утешитель.
Детям, подросткам, взрослым
Валентин Берестов
За игрой
Мы ссорились, мирились
И спорили порой,
Но очень подружились
За нашею игрой.
Игра игрой сменяется,
Кончается игра,
А дружба не кончается,
Ура! Ура! Ура!
Детям
За игрой
Мы ссорились, мирились
И спорили порой,
Но очень подружились
За нашею игрой.
Игра игрой сменяется,
Кончается игра,
А дружба не кончается,
Ура! Ура! Ура!
Детям
Михаил Яснов
За то,
Что мы спорили с Вовкой о том,
Сумеет ли бык
Совладать со слоном
И может ли рыба
Дышать под водой
С одною-единственной жаброй, —
Нас в угол поставили:
Вовку — в пустой,
Меня — в подходящий,
Со шваброй!
Завидует Вовка,
А мне — благодать!
Со шваброй в углу
Интересно стоять:
То палку
Потрогать рукою,
То в щётку
Потыкать ногою…
А Вовка?
На Вовку мне больно смотреть:
Не знает, бедняга,
Куда себя деть, —
Один на один со стеною…
Пусть больше не спорит
Со мною!
Детям
За то,
Что мы спорили с Вовкой о том,
Сумеет ли бык
Совладать со слоном
И может ли рыба
Дышать под водой
С одною-единственной жаброй, —
Нас в угол поставили:
Вовку — в пустой,
Меня — в подходящий,
Со шваброй!
Завидует Вовка,
А мне — благодать!
Со шваброй в углу
Интересно стоять:
То палку
Потрогать рукою,
То в щётку
Потыкать ногою…
А Вовка?
На Вовку мне больно смотреть:
Не знает, бедняга,
Куда себя деть, —
Один на один со стеною…
Пусть больше не спорит
Со мною!
Детям
Ирина Лиснянская
* * *
На слова мой век разменян
И летит, как вьюга:
Друг от слабости надменен –
Пожалею друга.
Я не вследствие недуга
Жалостью крылата:
Спесь бессилием чревата –
Пожалею брата.
В нищете гнездится злоба –
И сестрицу злую
Пожалею, – в глаза оба
Песней поцелую.
Грех на святости алеет –
Оставляет метку, –
Пожалею, пожалею
Я свою соседку.
А за то, что в зимнем бреде
Правда еле тлеет, –
И меня на этом свете
Кто-нибудь жалеет.
Подростки, взрослые
* * *
На слова мой век разменян
И летит, как вьюга:
Друг от слабости надменен –
Пожалею друга.
Я не вследствие недуга
Жалостью крылата:
Спесь бессилием чревата –
Пожалею брата.
В нищете гнездится злоба –
И сестрицу злую
Пожалею, – в глаза оба
Песней поцелую.
Грех на святости алеет –
Оставляет метку, –
Пожалею, пожалею
Я свою соседку.
А за то, что в зимнем бреде
Правда еле тлеет, –
И меня на этом свете
Кто-нибудь жалеет.
Подростки, взрослые
Ольга Хохлова
***
скажи мне, что зима не победит,
что стужа приходила не за нами,
что тьма с её ночными грызунами
не будет больше шариться в груди,
что завтра, наконец, отступит мгла,
скажи: весна,
и я тебе поверю,
наружу выйдут маленькие звери,
прищурившись на наступивший март,
ещё неровно, чуть сбивая шаг,
испуганно принюхиваясь к рифмам,
они, по уши погрузившись в мифы,
обратно возвращаться не спешат,
ни клетку не познавшие, ни плеть —
как предки их — храбры и чернобуры,
скажи: зима
и звери снимут шкуры —
тебя согреть
Подросткам, взрослым
***
скажи мне, что зима не победит,
что стужа приходила не за нами,
что тьма с её ночными грызунами
не будет больше шариться в груди,
что завтра, наконец, отступит мгла,
скажи: весна,
и я тебе поверю,
наружу выйдут маленькие звери,
прищурившись на наступивший март,
ещё неровно, чуть сбивая шаг,
испуганно принюхиваясь к рифмам,
они, по уши погрузившись в мифы,
обратно возвращаться не спешат,
ни клетку не познавшие, ни плеть —
как предки их — храбры и чернобуры,
скажи: зима
и звери снимут шкуры —
тебя согреть
Подросткам, взрослым
Анна Логвинова
***
Дочь сказала: обними меня, мама,
нет, не так, а двумя руками.
Сын сказал: улыбнись мне, мама,
нет, не так, а всеми зубами!
Муж сказал мне: знаешь, любовь,
это всё-таки как-то иначе.
…Только дедушка со мной счастлив,
как фанат на победном матче.
Подросткам, взрослым
***
Дочь сказала: обними меня, мама,
нет, не так, а двумя руками.
Сын сказал: улыбнись мне, мама,
нет, не так, а всеми зубами!
Муж сказал мне: знаешь, любовь,
это всё-таки как-то иначе.
…Только дедушка со мной счастлив,
как фанат на победном матче.
Подросткам, взрослым
Анна Игнатова
Синие птицы
В клетке сидят,
В небо глядят
Синие птицы...
Так не годится!
Заперта дверца - не разлететься!
Глупость какая.
Я вас выпускаю.
Летите в леса,
Под небеса,
Пойте на ветке!..
А я посижу за вас в клетке.
Я ж не умею летать.
Так и так пропадать.
2014
Подросткам, взрослым
Синие птицы
В клетке сидят,
В небо глядят
Синие птицы...
Так не годится!
Заперта дверца - не разлететься!
Глупость какая.
Я вас выпускаю.
Летите в леса,
Под небеса,
Пойте на ветке!..
А я посижу за вас в клетке.
Я ж не умею летать.
Так и так пропадать.
2014
Подросткам, взрослым
Анастасия Строкина
Если б на крыше каждого дома
Росла хотя бы маленькая трава –
Робкая, редкая, невесомая,
Невысокая – так что едва-едва
Её разглядишь с земли,
Но если росла бы она – могли
На крыше такой пастись овечки,
На крыше такой пастись барашки –
Тогда бы точно ушло навечно
Всё то, что больно, и то, что страшно.
Детям, подросткам
Если б на крыше каждого дома
Росла хотя бы маленькая трава –
Робкая, редкая, невесомая,
Невысокая – так что едва-едва
Её разглядишь с земли,
Но если росла бы она – могли
На крыше такой пастись овечки,
На крыше такой пастись барашки –
Тогда бы точно ушло навечно
Всё то, что больно, и то, что страшно.
Детям, подросткам
Михаил Яснов
Предлоги
Сидел прохожий на скамье,
Держал в руках кулёк.
А над скамьёй сидел скворец,
А под — лежал бульдог.
И тот, в траве, сидящий под,
И тот, что над, в листве,
Глядели на того, кто на, —
Верней на то, что в.
Тогда прохожий взял кулёк
И вынул пирожок.
Часть бросил над,
Часть кинул под,
А остальное — в рот.
И каждый принялся жевать,
Верней, один — клевать.
Пришлось для этого ему
Слететь и прыгать у.
Так тёплый, мягкий пирожок
Был съеден от и до,
А смятый маленький кулёк
Попал в карман пальто.
И полетел один по-над,
Другой полез из-под
И рядом с третьим побежал
За, перед —
И вперёд!
Предлоги
Сидел прохожий на скамье,
Держал в руках кулёк.
А над скамьёй сидел скворец,
А под — лежал бульдог.
И тот, в траве, сидящий под,
И тот, что над, в листве,
Глядели на того, кто на, —
Верней на то, что в.
Тогда прохожий взял кулёк
И вынул пирожок.
Часть бросил над,
Часть кинул под,
А остальное — в рот.
И каждый принялся жевать,
Верней, один — клевать.
Пришлось для этого ему
Слететь и прыгать у.
Так тёплый, мягкий пирожок
Был съеден от и до,
А смятый маленький кулёк
Попал в карман пальто.
И полетел один по-над,
Другой полез из-под
И рядом с третьим побежал
За, перед —
И вперёд!
Алла Ахундова
Мне очень, очень грустно.
А мамы дома нет.
Обед оставлен вкусный.
Я грустно съел обед.
Потом пошел к буфету,
Открыл и грустно взял
Печенье и конфету
И вновь затосковал.
Потом кочан капусты
Зачем-то взял и съел.
И так мне стало грустно,
Что мимо стула сел.
Я грыз капусту с хрустом
И грустно думал: "Да,
Таким ужасно грустным
Я не был никогда!"
Я съел горбушку хлеба
И выпил молока,
Потом взглянул на небо,
Увидел облака.
И так мне стало грустно,
Так стало тяжело!
Я съел кусочек сала,
Опять не помогло.
Нашёл я банку с мёдом,
Ел мёд и вспоминал:
"Каким я был весёлым,
Каким я грустным стал!"
Уже в буфете пусто
И за окном темно...
И до того мне грустно,
Что самому смешно.
Мне очень, очень грустно.
А мамы дома нет.
Обед оставлен вкусный.
Я грустно съел обед.
Потом пошел к буфету,
Открыл и грустно взял
Печенье и конфету
И вновь затосковал.
Потом кочан капусты
Зачем-то взял и съел.
И так мне стало грустно,
Что мимо стула сел.
Я грыз капусту с хрустом
И грустно думал: "Да,
Таким ужасно грустным
Я не был никогда!"
Я съел горбушку хлеба
И выпил молока,
Потом взглянул на небо,
Увидел облака.
И так мне стало грустно,
Так стало тяжело!
Я съел кусочек сала,
Опять не помогло.
Нашёл я банку с мёдом,
Ел мёд и вспоминал:
"Каким я был весёлым,
Каким я грустным стал!"
Уже в буфете пусто
И за окном темно...
И до того мне грустно,
Что самому смешно.
Дмитрий Быков
…А между тем благая весть — всегда в разгар триумфа ада, и это только так и есть, и только так всегда и надо! Когда, казалось, нам велят — а может, сами захотели, — спускаться глубже, глубже в ад по лестнице Страстной недели: все силы тьмы сошлись на смотр, стесняться некого — а че там; бежал Фома, отрекся Петр, Иуда занят пересчетом, — но в мир бесцельного труда и опротивевшего блуда вступает чудо лишь тогда, когда уже никак без чуда, когда надежда ни одна не намекает нам, что живы, и перспектива есть одна — отказ от всякой перспективы.
На всех углах твердят вопрос, осклабясь радостно, как звери: «Уроды, где же ваш Христос?» А наш Христос пока в пещере, в ночной тиши. От чуждых глаз его скрывает плащаница. Он там, пока любой из нас не дрогнет и не усомнится (не усомнится только тот глядящий пристально и строго неколебимый идиот, что вообще не верит в Бога).
Земля безвидна и пуста. Ни милосердия, ни смысла. На ней не может быть Христа, его и не было, приснился. Сыскав сомнительный приют, не ожидая утешенья, сидят апостолы, и пьют, и выясняют отношенья:
— Погибло все. Одни мечты. Тут сеять — только тратить зерна.
— Предатель ты.
— Подослан ты.
— Он был неправ.
— Неправ?!
— Бесспорно. Он был неправ, а правы те. Не то, понятно и дитяти, он вряд ли был бы на кресте, что он и сам предвидел, кстати. Нас, дураков, попутал бес…
Но тут приходит Магдалина и говорит: «Воскрес! Воскрес! Он говорил, я говорила!» И этот звонкий женский крик среди бессилия и злобы раздастся в тот последний миг, когда еще чуть-чуть — и все бы.
Глядишь кругом — земля черна. Еще потерпим — и привыкнем. И в воскресение зерна никто не верит, как Уитмен. Нас окружает только месть, и празднословье, и опаска, а если вдруг надежда есть — то это все еще не Пасха. Провал не так еще глубок. Мы скатимся к осипшим песням о том, что не воскреснет Бог, а мы подавно не воскреснем. Он нас презрел, забыл, отверг, лишил и гнева, и заботы; сперва прошел страстной четверг, потом безвременье субботы, — и лишь тогда ударит свет, его увижу в этот день я: не раньше, нет, не позже, нет, — в час отреченья и паденья.
Когда не десять и не сто, а миллион поверит бреду; когда уже ничто, ничто не намекает на победу, — ударит свет и все сожжет, и смерть отступится, оскалясь. Вот Пасха. Вот ее сюжет. Христос воскрес.
А вы боялись.
*Подросткам, взрослым
…А между тем благая весть — всегда в разгар триумфа ада, и это только так и есть, и только так всегда и надо! Когда, казалось, нам велят — а может, сами захотели, — спускаться глубже, глубже в ад по лестнице Страстной недели: все силы тьмы сошлись на смотр, стесняться некого — а че там; бежал Фома, отрекся Петр, Иуда занят пересчетом, — но в мир бесцельного труда и опротивевшего блуда вступает чудо лишь тогда, когда уже никак без чуда, когда надежда ни одна не намекает нам, что живы, и перспектива есть одна — отказ от всякой перспективы.
На всех углах твердят вопрос, осклабясь радостно, как звери: «Уроды, где же ваш Христос?» А наш Христос пока в пещере, в ночной тиши. От чуждых глаз его скрывает плащаница. Он там, пока любой из нас не дрогнет и не усомнится (не усомнится только тот глядящий пристально и строго неколебимый идиот, что вообще не верит в Бога).
Земля безвидна и пуста. Ни милосердия, ни смысла. На ней не может быть Христа, его и не было, приснился. Сыскав сомнительный приют, не ожидая утешенья, сидят апостолы, и пьют, и выясняют отношенья:
— Погибло все. Одни мечты. Тут сеять — только тратить зерна.
— Предатель ты.
— Подослан ты.
— Он был неправ.
— Неправ?!
— Бесспорно. Он был неправ, а правы те. Не то, понятно и дитяти, он вряд ли был бы на кресте, что он и сам предвидел, кстати. Нас, дураков, попутал бес…
Но тут приходит Магдалина и говорит: «Воскрес! Воскрес! Он говорил, я говорила!» И этот звонкий женский крик среди бессилия и злобы раздастся в тот последний миг, когда еще чуть-чуть — и все бы.
Глядишь кругом — земля черна. Еще потерпим — и привыкнем. И в воскресение зерна никто не верит, как Уитмен. Нас окружает только месть, и празднословье, и опаска, а если вдруг надежда есть — то это все еще не Пасха. Провал не так еще глубок. Мы скатимся к осипшим песням о том, что не воскреснет Бог, а мы подавно не воскреснем. Он нас презрел, забыл, отверг, лишил и гнева, и заботы; сперва прошел страстной четверг, потом безвременье субботы, — и лишь тогда ударит свет, его увижу в этот день я: не раньше, нет, не позже, нет, — в час отреченья и паденья.
Когда не десять и не сто, а миллион поверит бреду; когда уже ничто, ничто не намекает на победу, — ударит свет и все сожжет, и смерть отступится, оскалясь. Вот Пасха. Вот ее сюжет. Христос воскрес.
А вы боялись.
*Подросткам, взрослым