Недавно был с подругой в грузинском ресторане. Там все на кнопках. Хотите вызвать официанта — жмите кнопку, хотите счёт — жмите другую. Мы правда без них как-то обходились, привлекали внимание персонала по-старинке ртом и жестами.
Но тут я пошёл в уборную. И там тоже кнопки. Я смотрел на них и думал насколько эффективен такой менеджмент уборки.
Цель этих кнопок — оптимизировать работу клинеров и держать руку на пульсе. Типа если в туалете станет грязно гораздо раньше, чем наступит стандартное время уборки, можно оперативно это исправить. И наоборот — в ресторане мало гостей и туалет долго остаётся чистым — зачем драить его каждый час. Но…
Во-первых, кажется далеко не каждый визитёр будет нажимать кнопки. Во-вторых, если уже посетитель решил сообщить, что в туалете грязно, то его впечатление уже испорчено — потому что для человека внутри уже грязно.
В то же время пока в туалете приемлемо чисто, у гостя кажется совсем мало мотивации сообщать об этом с помощью кнопок. «Чисто и ладно», — подумает большинство из нас.
Мораль. Если вы хотите оптимизировать ваши процессы с помощью обратной связи от пользователей, надо пройти с ними весь их путь. Сценарий, когда о проблеме сообщается, после того, как она уже наступила (в туалете грязно), кажется неработающим.
П.С. В 11 часов, а это была пятница, в ресторане стал гаснуть свет и нам сказали, что они закрываются. Центр Петербурга, белые ночи, толпы туристов. И тут я понял, что оптимизация бизнес-процессов им или просто не нужна, или совершенно не работает. А туалет всегда грязный, даже если нет. Такие дела.

Прекрасное

ЛЕТ СЕМЬ НАЗАД
судьба свела меня с председателем Общества трезвости одного города в Ленинградской области. Ей было 69, пила она водку, причём, только в обед. Однажды мы нажрались в субботу и на мой робкий вопрос «почему?», она ответила: «я должна знать проблему изнутри».

У входа в арку приклеена большая афиша с анонсом концерта Булановой. Двое подростков в шортиках увлечённо подрисовывают чёрным маркёром Танечке усы.
Из арки медленным шагом выплывает моложавая бабушка в спортивном костюме, толкающая перед собой коляску с внуком. Она сюсюкает с малышом:
- А что это у Миши? А? А это у Миши глаааазки! Да, глазки…
В этот момент бабуля узрела импровизированный художественный акт, брыли на ее лице опустились ещё ниже, чем были и она заорала дребезжащим пронзительным голосом:
- Молодые люди, вы, блять, что делаете?!
Пацаны с маркёром от неожиданности застыли как были. С плаката на нас задорно смотрела Буланова с густыми, по-залихватски закрученными гусарскими усами.
- Ничего…
- Значит так, считаю до трёх, дохлики, чтобы я тут вас больше не видела.
- Сейчас дорисуем только…
Бабуля задвигала желваками и бросила на пару секунду коляску. Я подумал, что в молодости мадам возможно тренировала боксеров или тяжелоатлетов.
- Я сейчас вас так дорисую, мать родная не узнаёт.
Чуваки мгновенно растворились.
- А где у Мишеньки носик? — пропела радеющая за порядок дамочка. — А вот у Миши носик!
Тандем бабуля-внук степенно двинулся дальше. Я подмигнул усатой певице на афише и продолжил свой вечерний маршрут по Петроградской стороне.

Учитесь отличать важное от второстепенного!

Ф-бук снова подбросил мне прекрасный пост Александра Тимофеевского. Интересно, что с каждым годом он все актуальнее и актуальнее, актуальнее и актуальнее.
«В детстве мне объяснили, что ум это способность отличить существенное от несущественного и, по возможности, предвидеть последствия.
Существенное это - закаты, рассветы и запах жасмина в июне, старые деревья, липовые аллеи, вообще усадьба и парк, музыка, живопись, литература, дуновение вдохновения и любая любовь, к женщине, к мужчине, к другу, к собаке, весь Петербург, Покров на Нерли, камни Европы, Иоанн Златоуст на Пасху. Самое существенное это - слово.
Несущественное это - разное величие и тщеславие, государственное, национальное, сословное, цеховое, наша партия, наши взгляды, наш круг, захватывающее соревнование пиписек, консерваторы, новаторы, националисты, либералы, вся вообще политика, любой срач. Самое несущественное это - слова.
Казалось бы, так легко отличить одно от другого».

В университете я хоть и учился на химическом, тусовался и дружил в основном с филологами и историками.
Приходилось вникать в специальную терминологию. Особенно радовали меня термины, описывающие стилистические фигуры речи.
У меня даже образовался своеобразный топ из них.
Итак, номер раз. КАТАХРЕЗА. Опущу определение, а приведу только пример. Загадка про смородину: «Она красная? Нет, она чёрная. Почему ж она жёлтая? Потому что зелёная».
Номер два. ЗЕВГМА. Шёл дождь и отряд красноармейцев.
По придумыванию зевгм у нас даже чемпионаты проходили. Вспоминается что-то типа "Она запятнала белье и репутацию". (Потом я, правда, узнал, что на самом деле это СИЛЛЕПС).
Номер три. ЛИТОТА. Тут всё просто - это преуменьшение.
Номер четыре. АНЖАМБЕМАН.
У Пушкина:
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
Это была минутка филологии. Такие дела.

Девушка в шикарной дорогой шубе уверенно зашла в фастфуд.
- Наггетсы, два мороженных и салат, — озвучила она заказ.
Мужичонка чрезвычайно обшарпанного вида, фонящий миксом из перегара и аромата помойки, назойливо пытался заглянуть через ее плечо.
- Мужчина, соблюдайте социальную дистанцию! — сделала девица брезгливую мину.
- 780 рублей, — подвёл итого кассир — прыщавый студент блеклого вида.
Дамочка приложила айфон к терминалу. Тот недовольно пискнул и ничего не произошло.
- Платежи с телефонов теперь не проходят — прогундосил студент.
Девушка машинально похлопала руками по шубе — напрасно, карманов там все равно не было.
- Сударыня, не соблаговолите… — мужичонка деликатно, но настойчиво потянул ее за рукав.
Сударыня раздраженно отдернула от него руку. На лице у неё нарисовались растерянное выражение — заплатить ещё чем-то кроме гаджета она явно не могла. А может даже и не умела. Однако фастфудных деликатесов очень хотелось.
- Не соблаговолите ли, — не унимался назойливый замухрышка, — позволить мне оплатить ваш заказ?
Девица нервически заулыбалась половиной рта и чуть кивнула.
Бомж заскорузлыми руками вытащил из карманов гору мелочи и насыпал ее перед приоткрывшим рот кассиром.
- Считайте!
Потом мужичонка развернулся к незадачливой гостье общепита и задорно спросил:
- Может сходим куда-нибудь?

А новости на сегодня у нас такие

Всем привет! Тут Миша Генин радио в Телеграм запустил. Присоединяйтесь! ))

Radio Esc
Голосовая поддержка странников

Где вы? Кто вы? Как изменнилась ваша жизнь? Что вы собираетесь делать с ней сегодня, прямо сейчас? Оставьте свое сообщение на Radio Esc через бота по имени Roger и все мы услышим, как не потеряться в новом мире, просто оставшись в нем самим собой.
Не исчезайте. Говорите.

Отправить сообщение в эфир можно через бота https://tttttt.me/iamroger_bot

Нашел на «Афише» свою старую (2008 год, омг) рецензию на «Бойцовский клуб». Обычно мне очень не нравятся свои старые тексты, но здесь прям замечательное исключение.

Чем дорог БК для меня? Задался я таким вопросом спустя почти 10 лет после выхода фильма в свет. Все всё уже обсудили: протест, личность и общество, протест протеста и т.д.
«То этот Тайлер устраивает меня на работу официантом, то пихает мне ствол в рот и заявляет, что для того, чтобы обрести жизнь вечную, надо сначала умереть. Сказать по правде, долгое время мы с Тайлером были лучшими
друзьями. Кого я ни встречу, все меня спрашивают, не знаком ли я с Тайлером Дерденом. Ствол пистолета утыкается мне в гланды. А Тайлер говорит:
- Мы умрем не на самом деле».
Вот она квинтэссенция всего произведения, в самом начале книги. Этим же все в принципе и заканчивается. Человек в первую и в последнюю же очередь — Homo Sapiens. Мы воплощаем две экзистенции: физическую и ментальную. И все будет ТАК, как я захочу. Хочу перевернуть свой мирок (этот мир вообще) вверх ногами — нет ничего проще. Главное — верить. Но важно не стать заложником работы своего же мозга.... Это фильм — самопогружение. А кто что увидит в своих недрах?

Если вдруг вы не можете выбрать себе кинцо на вечер или понять под какое винишко его лучше посмотреть, то вам об этом расскажут три крошки в своём суперском канале https://tttttt.me/three_cookies_in_bed. А ещё вас там ждёт море кулинарных хардкор рецептов — дёшево и невероятно вкусно. Я уже там. А вы?

Сегодня у нас будет рубрика "Смотреть на красивое". Если вы в одной признанной экстремисткой соцсети не подписаны на Грету Флай — срочно бегите сделать это. Наташа пишет настолько прекрасные тексты, что уж дух захватывает. Не знаю, как она это делает, но оторваться от такой красотищи просто невозможно. Дальше всё ее про проезду на Азовское море в Ейск. Наслаждайтесь!

" А ведь скоро мы захотим развлечений, — мрачно заявляет Вася. — А мои трусы, между прочим, покоятся где-то здесь, на дне Азовского моря."
Я собрала тут заметки о том, как мы с моей подругой Васей отдыхали в Ейске.
Это было четыре года назад. Еще не было пандемий и войн, и мне дороги эти записки на коленке.
***
Мы выехали в четыре утра, а в четыре дня были уже недалеко от чего-то там.
Потом мы проехали Дон и свели женщину-робота из навигатора с ума.
Она вела нас через окраины Ростова, честно предупреждая — через двести метров круговое движение, поверните на третий съезд.
Васю эта информация очень нервировала. Она, как и я, не любит круговое движение — кони бегают по кругу, вот пусть и бегают, а нам нравится, чтобы по прямой. И каждый раз после слов навигатора, Вася начинала орать: соберитесь все, круговое движение!
Прямая, как ствол дерева, шестнадцатилетняя Мура в наушниках, выпрямлялась ещё сильнее и широко распахивала глаза. Эмоции Муре неведомы, говорит она односложно и только в крайнем случае: да, нет, отстань. Мура часто грызет огурец или яблоко, поэтому на круговом движении она может показывать куда поворачивать огрызком.
— Скотина, — ругается Вася на навигатор, — третий съезд?! Где тут — третий съезд? Считаем вслух! Ната-ша-аа!
Она со школы вкладывает в мое имя столько надежды и отчаяния, завывая это «та-шааа» кошачьим басом.
— Раз, — считаем мы хором, — два, три! Мура тыкает огурцом — туда!
Мы поворачиваем, женщина из навигатора безучастно сообщает нам, что «маршрут перестроен».
— Ссукааа, — тихо орет Вася.
Около восьми начинает темнеть, а в половину девятого наступает ночь.
Навигатор предлагает нам протаранить ограду моста и сброситься в Дон или хотя бы остановиться на рельсах и подождать поезд. Мы этого не делаем, и женщина-робот разрабатывает иной план, она коварно заманивает нас на странную дорогу. Там птицы не поют, деревья не растут и только мы плечом к плечу. Уже совсем темно, вокруг поля, дорога ухабистая, узкая.
Мы едем по ней миллион лет, каждый раз перед обгоном какого-нибудь грузовика, Вася орет: ната-шааа! А я, время от времени закрывая себе лицо шляпой, говорю ей: вот молодец, прекрасно, ты просто умница!
— Меня успокаивает твой голос, — говорит Вася, тоскливо озираясь. — Где мы?
— Мы здесь, — отвечаю, — в чернильном пятне каракатицы. Ты можешь для разнообразия ехать чуть быстрее.
Тут так стрекочут эти... как их? Неважно. Кузнечики или цикады.
Мура, ты слышишь?
Нет.
Мура, почему ты слушаешь какие-то немецкие марши времен первой мировой войны?
Второй.
Пусть слушает, отстань от нее, это марш Мендельсона. Слышите? Морем уже пахнет.
Небо становится черной бархатной бумагой для аппликации. Когда мне говорили про большие и низкие звезды, я кивала головой, но никогда не знала, что небо может как пологом укрывать землю. Что можно видеть звезды впереди, внизу, вверху, сзади, а ковшом черпать прямо из моря — ложкой снег мешая.
Через какое-то время женщина-навигатор чеканит лишенным жизни голосом — когда-нибудь это прекратится? Выключите меня. Обесточьте. Сотрите программу. Я устала, я тоже хочу просто таращиться в окно.
Мы едем через спящие посёлки, в одном доме свет, играет скрипка и пожилой, белый как лунь, мужчина в ярко-синей рубахе упоенно и весело танцует, вскинув руки, вокруг него кружатся весёлые разноцветные пожилые женщины.
— Дедушкааа, — стонет Вася. — Забери нас отсюда, мы хотим к тебе!
А потом въезжает в очередную яму и произносит сотое — какога хера!
Потом мы въезжаем в Ейск и колесим по нему, потому что надо где-то жить, а телефон «той самой женщины, у которой снимали три года назад» недоступен.
— У меня есть две простыни, — неожиданно сообщает Вася голосом навигатора.
— Мы сможем играть в приведение, — мрачно восторгаюсь я.
— Или смострячить себе саван, — добавляю после паузы.
В одном доме есть комната за смешные деньги, но удобства во дворе и собака из тех, что с безумными глазами истерически брешут куда-то вверх.
Вася и Мура не хотят. Я злюсь и говорю, что они дуры, что второй час ночи, и что собаке, если уж им так приспичило, я могу порвать пасть.

Нет, мы будем ходить, и звонить по телефонам, которые развешены на воротах — сдается жилье.
Хорошо, — говорю я. — Но вы — дуры, и должны об этом знать сразу, а не когда мы вернемся, а последние места будут заняты.
Нам сообщают, что мы должны подойти на улицу Павловская.
Нам открывают пьяные все. Даже ребенок в коляске пьян, но это я потом когда-нибудь расскажу, было смешно.
Мы вернулись к дому с собакой, еды нет, у нас просторная светелка, красные груши падают прямо на ступени, у хозяйки свое вино из живой, чуть подвяленной солнцем изабеллы, мы покупаем две бутылки и идем на море. Мешать звездный снег ковшом.
Мура, прямая как ствол берёзы, вдруг начинает прыгать — море, море. Вася жарит вино из горла с жадностью — она устала. Я лью из своей бутылки в воду, на землю и еще немножко— ветру.
***
Оказалось, что мы живем в доме у настоящего атамана настоящего казачества, у которого есть настоящая папаха и нагайка. Он суров, но справедлив. 84 года, а такой молодец.
На юге я просыпаюсь рано. Во мне бурлит горячая хозяйственная кровь бабки донской казачки. Я впервые в этих краях, это почти моя историческая родина. Мои бабка с дедом были из казачьей станицы, когда маленькую маму мою, рожденную в Москве, туда привезли, она очень удивилась. Я думала, что казаки смуглые брюнеты. А Гришкаа моой! Как Аксинья и Григорий. А они там, Татка, все русые, пепельные почти, с синими глазами и кудрявые. Чуб у деда какой был, помнишь? И глаза, как голубой лед. Под два метра, красавец. Как он любил тебя — Татусечка мояаа! В кого ты такая кудрявая и сероглазая, как думаешь?
Да, говорю, я вылитый почему-то дед. Это очень мило, конечно, лошадью такой быть донской. Ай, молчи, ты не понимаешь. А вообще, ты на его мать похожа. Прабабка твоя. Эту женщину вся станица боялась — как брови сдвинет, караул. Ты именно так сердишься. Лечила она еще, заговаривала. Бабку твою не любила, но меня, маленькую вылечила. Я животом мучалась, ужас какие боли. Она яйцо до камня сварила и говорит — а ну, ешь! И брови сдвинула. Я давлюсь, но ем. Потом уснула. И больше живот не болел.
И вот, пока мои козочки спят, я готовлю сырники со сладкой сметаной на огромной сковороде.
Хозяйке отнесла тарелку, она благодарит, зовет мужа: «Тебе второй завтрак, Миша!».
Откуда, говорит, горячие сырники так рано.
Это Наташа, она ранеточка, с утра хлопочет, — хвалит меня хозяйка. А потом я слышу: «Говорит, что москвичка, но наша она, ты глянь на девку — трое сыновей».
Да, говорит атаман. Спасибо, Наталья.
А я иду будить Васю. Она спит как мумия, зачем-то замотавшись с головой. И очень похожа на Скуби Ду.
***
Ногда не видела моря цвета горчицы. Причем не баварской желтенькой, а русской — коричневатой, с подсохшей корочкой. Которая «вырви глаз».
Мы спустились к морю и я сказала «ой». А потом «что эта». А позже «как это может быть». Почему ваше море такого цвета, что случилось? Это я спросила через две минуты.
А девки мне сказали, что оно такое тут всегда.
Так выглядят моря на Марсе. Ракушечник, песок, большие камни — все сразу. Теплое. Долго-долго мелкое. Мы хотели дойти до кораблей, что стоят на рейде и постучать в борт — дайте макаронов по-флотски, но решили с Васей просто бултыхаться в этих теплых горчичных волнах, ржать и орать.
И краны тут, и порт. И все тут степь, коса и странный пляж с людьми в труселях до подмышек.
А хозяйка дома сидит под сливой, разговаривает с женщиной из Челябинска, та хвастается задарма купленной таранью. Той самой, не дубовой, а подвяленной, которая на солнце прозрачная. Мужчина варит пельмени. Все болтают, хэкают, окают, а я впервые в жизни сорвала с лозы виноградину и съела ее. Это у меня мечта такая была. Сбылась
***
Жара превратила море в горячий суп, горячий ветер поднимает клубы белой колючей пыли, похожей на кокаин.
Птицы захлебываются густым воздухом и зависают на одном месте, продолжая лететь, только не летят никуда.
На пляжах, что ближе к нашему дому, по всей полосе прибоя серебристой лентой дохлые рыбки. Они тоже уже никуда не плывут, плывет только запах.
На городском пляже рыбы нет, и море чуть попрохладнее, хотя бы не горячее.

По этому морю хорошо бродить, долгие пешие прогулки в бульоне. Если устал — садись, не захлестнет. Люди бродят и сидят, как большие животные на водопое в Африке: антилопы, газели, бегемоты и слоны. Жирафов нет, они стоят там, где порт, ждут ночи, чтобы начать поднимать грузы. Спят стоя, прядая стальными своими ушами.
И только продавцы пляжной снеди бодры и неутомимы: сладкая кукуруза, вафельные трубочки, чурчхееелааа! — голосят они, утопая по щиколотку в раскаленном песке.
Лежать долго на пляже гибельно. Чуть поодаль от кафе валяется большая коричневая чайка.
Горизонт заваливается сам собой, он устал, он хочет свесить лапы, а не лежать по струнке.
Если идти по Азовскому морю, то куда придешь? В Антарктиду?
— Ты вот ходила курить в тень, — говорит Вася, — и к тебе подошел мужик. Что вот ты ему сказала?
— Ниче не сказала, он зажигалку попросил.
— А ты дала?
— Дала.
— Хорошо, — одобряет Вася. — Смотри, он на тебя таращится. И кепка у него капитанская, ничо такой.
— Господи, — я надвигаю шляпу на глаза — демонстрируя пляжный фейспалм, но Вася неугомонна.
— Предлагаю начать швыряться в него камнями. Таким образом мы дадим понять, что заинтересованы в общении.
***
Темнеет очень рано. Променад в Ейске оживленный и развлекательный. Толпы отдыхающих, караоке, кафе, музон, аттракционы, уличные музыканты.
— Я хочу на автодром! — канючит Мура.
— Я хочу в кабак. Плясать! — заявляет Вася.
— Я хочу стрелять, дайте мне тир! — говорю я.
И мы с Мурой идем стрелять в тир.
Молодой человек без правого резца, ладный и загорелый, объясняет — призовая игра пять выстрелов в мишень, сорок семь очков и больше — игрушка.
Ну, говорю, давайте. Тока как это — заряжать?
Он что-то суетно и невнятно объясняет, отсыпает нам пульки. Дает два ружья. Уходит к другим посетителям.
Переломи, — говорю я Муре, — ружье. Преломи хлеба. Или что это. Берданку. Пихай пульку.
Бдыщ, стреляет Мура.
Пук, стреляю я.
Еще раз — пихаешь, снимаешь с предохранителя, стреляешь.
Пабам, стреляет Мура.
Пук, стреляю я.
— Да что за дерьмо, — ругаюсь. —Подсунули сломанное ружье. Барахло какое-то.
Молодой человек берет его из моих рук. Хоспаде, вы не той стороной вставили пульку. Достает шомпол, вжихвжих. Даже две! Пульки. Девушка, вы издеваетесь?
— Нет, —говорю. — Нисколько.
— Я не знал, что бывают такие запущенные случаи, — хамит он.
— Ладно, — говорю. — Отойдите.
Буду стрелять в вашу глупую мишень.
— Ой, вы попали! И неплохо попали. Одного очка до игрушки не хватает, какая жалость.
— Не нужно мне очко, — говорю, — и всратая твоя игрушка тоже. А можно я в те черные фигурки зверей постреляю? Я животных очень люблю.
— В горного барана! — командует Мура.
Пах. И баран падает.
В лису!
Уронили.
В ворону!
Положили и ворону.
В крысу, Ната, стреляй в крысу!
Маленькая, говорю, — хрен попаду.
Попала.
Молодой человек стоит, открымши свой немножко беззубый рот.
А вы, говорит, ниче стреляете. Только вы все неправильно делаете.
Это я так всегда, — объясняю я. — Помните, Никулин в фильме «Когда деревья были большими»? Ему говорят: «Товарищ, вы неправильно держите напильник!». А он, в запале, отвечает: «Отойди. Это у меня манера такая!».
Впрочем, откуда вы такое можете помнить.
А заряжать — вообще все просто. Раньше со мной был мужчина. Вот он мне и заряжал всегда. А я только стреляла.
***
Сидим в кабаке, в центре очаровательного провинциального Ейска. Раздражаемся на московские цены в меню, пьем пиво.
Как нам добраться домой? Пешком? О, нет, это далеко. Наш навигатор снова станет над нами глумиться.
— Такси! Служба «Максим», сейчас за нами приедет отборный водитель, — сообщаю я.— Мы где живем, улица Кирова?
— Сама ты Кирова! Калинина! — отвечает Вася.
— Сталина, — глумливо добавляет Мура.
Я звоню и заказываю такси. Мы где живем? — уточняю на всякий случай.
— Кирова 193! — говорит Вася, и у нас принимают заказ.
К нам приезжает отборный водитель «Максим» на маленькой белой праворульной колымаге. Мы этого не понимаем и продолжаем стоять и ждать, потому что за рулем колымаги бабушка льва Бонифация. Только нос чуть сильнее вниз.

Бабушка Бонифация открывает дверь своей коробчонки и говорит что-то типа «кто заказывал такси на дубровку».
Я сажусь рядом с водителем, и делаю постное лицо, стараясь не ржать.
У Бабушки Бонифация перманентная завивка мелким бесом, прическа анджела дэвис, яркое цветастое платье, задранное на коленях, чтобы педалировать, вероятно.
Поехали! — сказала она, и я затряслась как оззи осборн в припадке паркинсонизма. Меня беспокоил руль. Дело в том, что у Бонифация была огромная грудь, которая почти лежала на руле, упираясь в его середину. Там, где гудок. Сигнал. Клаксон. Я боялась, что сейчас мы поедем, громко сигналя на каждой кочке. И непонятно было, как она его вообще будет поворачивать, руль этот.
— Вы знаете дорогу? — приветливо спросила Бонифаций и включила музыку.
То была группа «Сектор Газа» с песней «Теща моя».
Я плакала от смеха, глядя в окно, Вася корчила страшные рожи, когда я поворачивалась к ней.
— Странно, что-то с навигатором, — сказала водитель коробчонки. И начала бороться с Гугл картой. Потом с яндекс картой. Потом она набирала адрес. Потом говорила его ртом в микрофон.
Тогда карту открыла я. Мы куда-то ехали.
— Туда? — спрашивала Бонифаций.
— Нет! — отвечали мы.
— А куда же? — спрашивала она с отчаяньем ребенка.
— Куда нам ехать? — рычала я на заднее сиденье, потому что разозлилась от смеха.
Вася делала умное лицо и глупо улыбалась. Мура пищала — это совсем не здесь.
— А гдее? — злобно завывала я, стараясь не смотреть на Бабушку Бонифация, чтобы не умереть. — Что вы молчите? Расслабились, смотрю, там, сзади. Я спрашиваю, блять, где мы живем?
В колонках бился Хой.
— Я сейчас спрошу у мужчины, — сказала Бонифаций и добродушно пошевелила маленькими чёрными усиками.
— Улица Кирова здесь, — уверенно ответил мужчина, — но таких номеров домов здесь нет и никогда не было!
— Какой у нас номер дома, вы, люди, сидящие сзади, — хрипела я.
— Сто девяносто три, — ответила Вася, нервно дернула плечом и хихикнула гадким голосом.
И тут я все поняла. Простите, говорю, нам нужна улица Калинина.
Мы приехали и вышли. Все молчали, потому что когда я злюсь, все очень боятся.
— Запишите мой телефон, — крикнула Бабушка Бонифация, но мы говорить и записывать уже не могли, висели друг на друге, бормоча «улица сталина, бля».
***
Мы были на ярмарке, куда приехали все дары со всех станиц.
У нас теперь все домашнее: два арбуза, селедка, персики, сливы, творог, колбаса, курица, сыр и еще по мелочи. Помидоры. Тарань. Хала с изюмом. Ну и все такое. Сметана. Бублики. И прочее. Пиво. Вино. Яйца. Дыня, которая как тыква — цветком.
Сворачиваем на нашу улицу Сталина, перед нами едет мусоровоз, объехать нельзя, пыль и колдобины, жаркое солнце, а он останавливается через каждые двадцать метров. Водитель выходит с железкой в руке и долбит ею в железный цилиндр на боку машины. Дзынннь, дзыннь — пронзительно и резко.
— У нас щас из яиц цыплята повыведутся уже, — ворчит Вася. Из домов выходят люди, закидывают мешки в чрево мусоровоза.
— Ну живее, судорога, что ты носишься со своим мешком говна вокруг машины, закидывай уже, будем теперь тащиться за ним три часа, — безразлично ругаюсь я.
— Зато это к деньгам! — сообщает Вася.
Это универсальное замечание, которое можно применять в любых жизненных ситуациях.
***
— Позориться надо сразу и по-крупному. Ну, ты в курсе, кому я объясняю!
Вася сидит в тени, потому что сгорела. Я лежу рядом, на солнце, потому что после Крыма стала вполне себе саламандрой — горю не сгорая.
— Помнишь, как ты завалилась в пол лицом в театре? А ведь это помним не только мы, но и десятки людей из партера, уверена, до сих пор слышат ночами этот грохот и звон. А скамейку? Нельзя забыть твою скамейку, это просто невозможно.
— Да, — говорю я и вспоминаю летний вечер в зоне отдыха «Тропарево».

Мы отдыхали там уже совсем как взрослые — без взрослых. Пиво, рыба, чипсы, пруд с утками и две скамейки. И я стояла, юная и капризная, в легкомысленном каком-то беленьком сарафане и на каблуках, конечно же. И при макияже, разумеется. Чтобы быть красивой, значит. И разбивать сердца этих вот дурачков. Девичья красота — красота дьявола, бледно-розовая и перламутровая. Увы, ровесниками недооцененная.
Дурачки не выказывали должного трепета, и кто-то там не захотел бежать за лодкой, чтобы катать меня, что вызвало во мне праведный гнев.
Ах так, — сказала я. — Тогда я ухожу!
Резко развернулась и стремительно пошла в скамейку. Каким-то чудесным образом я влетела между сиденьем и балкой внизу коленями и перевернулась вместе с этой лавочкой. Я была плотно зафиксирована. Голова где-то в траве, замотанная подолом сарафана, а все остальное в призывной позе землеройки.
Они так ржали, что не сразу меня вытащили из этого деревянного макинтоша, я так удачно встроилась в структуру скамьи, что меня вытягивали из нее частями, как обычно приговаривая «наташааа, бляаать».
Потом они продолжали ржать, а я заплакала с досады, вот тогда они и стали носиться со мной как с королевой. Наташенька, хочешь рыбки, кататься на лодке, я тебе сигарету прикурил. А мой будущий первый муж сказал, что я как всегда, и он не удивлен.
— А ведь скоро мы захотим развлечений, — мрачно заявляет Вася. — А мои трусы, между прочим, покоятся где-то здесь, на дне Азовского моря.
Десять лет назад Вася, ее тогдашний мужик и шестилетняя Мура отдыхали в этом прекрасном городе. Васин мужик не пил по причине бурного прошлого, связанного с алкоголем, и принятых оперативных мер.
Они пошли с друзьями на городской пляж, а друзья взяли, как грамотные, шашлык, арбуз и самогонку. Детей отправили с кем-то куда-то, как делают мудрые матери, и в скором времени Вася пожелала кататься на банане. Так получилось, что на банане она до этого не каталась никогда.
Васин мужик закрыл лицо руками и пробормотал, что когда-нибудь этот ужас закончится, Вася восприняла это как жест одобрения.
Ее с другими людьми посадили на банан, она не была вовсе вдупель, так... навеселе.
И их начали катать.
Васю никто не предупредил, что работники банана в какой-то момент специально его переворачивают. Она решила, что произошла катастрофа. Крах плагина. Карамба. Все на абордаж. Спасайся, кто может! Кораблекрушение в океане.
Выживет сильнейший, то есть тот, кто будет держаться за этот гребаный банан, иначе мучительная смерть в зеленом азовском безмолвии.
И держалась изо всех сил.
И волочилась за катером, не выпуская из рук какой-то веревки. Скакала, как резвый дельфин по волнам, чувствуя, что коварное азовское море сдирает с нее трусы.
Но для того, чтобы подтянуть трусы, надо было отцепить хотя бы одну руку, а это означало верную гибель. Вася выбрала жизнь.
Когда бананщики остановились и сказали ей — да залезайте уже, Вася сказала — я не могу, я без трусов.
После некоторого замешательства, Васе дали футболку, ее по-джентельменски снял с себя один из банановых извозчиков, чтобы дама избежала конфуза и прикрыла срам.
Вместо того, чтобы обмотаться ею снизу, Вася, которая рассыпала последнюю соображалку по волнам, начала засовывать свои дурацкие ноги в рукава. По всем морским правилам, она была в спасательном жилете, который переворачивал ее, и Вася, на радость публике, проделала пару кульбитов, кувыркаясь, как резвый младенчик во время пеленания.
Когда Вася добилась поставленной цели и попыталась вскарабкаться на банан, она обнаружила, что совершенно стреножена, а оставаться в море, как известно, верная смерть. Пираньи, акулы, косатки и всякая нечисть только и ждут, как бы ее сожрать, даже если она не утонет.
И Васе стало похер. Она залезла с голой жопой на банан, прикрылась футболкой и сказала, как Гагарин «поехали».
Когда Васю привезли на берег, ее мужик все еще сидел, закрыв лицо руками.
— Эге-гей! Я отлично покаталась! Мне нужны новые трусы! — радостно прокричала Вася.
— Этот кошмар когда-нибудь закончится, он уже почти закончился, — сказал этот дурачок, отняв ладони от лица. И горько улыбнулся.
***