Вдали от шума пыльных станций,
Инфраструктур, организаций,
В южных предгорьях Кавказа,
Воду с мерцанием алмаза
Проносит в Каспий Пирсагат.
В одном из лет, в тернистом поле, среди аллей зеленых сени,
Я пробегала в желтом платье, что под горячими ветрами,
Отбрасывало прямо под ногами, изображая ловкий танец
Скользящие, сизые тени.
В хвостах листва, в щеках румянец.
В том золотом, зернистом пире,
Ты знаешь - ты не чужестранец
Ни в поле, ни в великом мире.
В глухой долине южных странниц, царит речной, блестящий глянец.
Словно мираж на горизонте, где травы гнутся и шуршат,
Спешит вперед поток - посланец.
Воссел на трон тут Пирсагат.
И приклонив пред ним колени,
Я с любопытством и смирением
Ищу в потоке отражение,
А волны, бегая, журчат.
И тут, очистившись от пены,
Великодушно, но надменно,
Ослабив тихо свой накал,
Приобретала постепенно
Река отчетливость зеркал.
То было волшебство природы, иль неподвластные народам,
Дары божеств, эпох мистичность,
Знаки небес, сакральных истин,
Но в ясном водном отражении, речного тихого течения,
Сверкнуло нечто при сближении лица ребенка и реки.
Помню искру своего взгляда
Как блеск топазов мириады,
И я отпрянула не сразу,
Выронив камень из руки.
Спросив себя: что это было?
И так и не найдя ответа,
Я этот блеск с собой носила
В ту тьму, где не хватало света.
Обросши инеем, шли годы, меняя пункты и маршруты, и поглощали поколения эпизодические смуты.
И блеск из минувшего детства казался маленьким этюдом, ведь «одиночества нет больше, чем память о далеком чуде».
Мир обретал другие краски, под шумом войн и революций,
Как череда шахматных связок, стал преисполнен экзекуций.
В пору медитативных практик, недосягаемей нирвана, и будто в каждой из галактик рассеялась фата-моргана.
Так поменялись резко призмы, мир не походит на отчизну. Куда ни убегаешь, всюду здесь места нет ни мне, ни чуду.
А блеск тот мерк под гнетом страхов, под весом суеты черствящей,
И будто хватит только взмаха, чтоб заблудиться в настоящем.
Каждый вокруг чем-то увечен, лишен чего-то, чем-то грешен.
И острый недуг тех лишений в каждом из нас увековечен.
Спустя года, я вдруг вернулась в то место, где царь-Пирсагат,
Сухую дельту образуя, узоры водные рисует,
Что так походят на агат.
Присев у края, я нагнулась, направив взгляд в его течение,
И взору моему открылось мое речное отражение.
Но тут, вразрез моим надеждам, река мне показала взгляд,
За ним видна листва деревьев, сквозь прорывается закат,
Но в нем нет отблеска речного, неведомого волшебства, однако в каждом глаз движении я вижу метку божества.
И защемило сразу сердце - мир так велик, мы велики!
Сознала я лишь в четверть века:
Свет был внутри, не из реки.
Nuray
Инфраструктур, организаций,
В южных предгорьях Кавказа,
Воду с мерцанием алмаза
Проносит в Каспий Пирсагат.
В одном из лет, в тернистом поле, среди аллей зеленых сени,
Я пробегала в желтом платье, что под горячими ветрами,
Отбрасывало прямо под ногами, изображая ловкий танец
Скользящие, сизые тени.
В хвостах листва, в щеках румянец.
В том золотом, зернистом пире,
Ты знаешь - ты не чужестранец
Ни в поле, ни в великом мире.
В глухой долине южных странниц, царит речной, блестящий глянец.
Словно мираж на горизонте, где травы гнутся и шуршат,
Спешит вперед поток - посланец.
Воссел на трон тут Пирсагат.
И приклонив пред ним колени,
Я с любопытством и смирением
Ищу в потоке отражение,
А волны, бегая, журчат.
И тут, очистившись от пены,
Великодушно, но надменно,
Ослабив тихо свой накал,
Приобретала постепенно
Река отчетливость зеркал.
То было волшебство природы, иль неподвластные народам,
Дары божеств, эпох мистичность,
Знаки небес, сакральных истин,
Но в ясном водном отражении, речного тихого течения,
Сверкнуло нечто при сближении лица ребенка и реки.
Помню искру своего взгляда
Как блеск топазов мириады,
И я отпрянула не сразу,
Выронив камень из руки.
Спросив себя: что это было?
И так и не найдя ответа,
Я этот блеск с собой носила
В ту тьму, где не хватало света.
Обросши инеем, шли годы, меняя пункты и маршруты, и поглощали поколения эпизодические смуты.
И блеск из минувшего детства казался маленьким этюдом, ведь «одиночества нет больше, чем память о далеком чуде».
Мир обретал другие краски, под шумом войн и революций,
Как череда шахматных связок, стал преисполнен экзекуций.
В пору медитативных практик, недосягаемей нирвана, и будто в каждой из галактик рассеялась фата-моргана.
Так поменялись резко призмы, мир не походит на отчизну. Куда ни убегаешь, всюду здесь места нет ни мне, ни чуду.
А блеск тот мерк под гнетом страхов, под весом суеты черствящей,
И будто хватит только взмаха, чтоб заблудиться в настоящем.
Каждый вокруг чем-то увечен, лишен чего-то, чем-то грешен.
И острый недуг тех лишений в каждом из нас увековечен.
Спустя года, я вдруг вернулась в то место, где царь-Пирсагат,
Сухую дельту образуя, узоры водные рисует,
Что так походят на агат.
Присев у края, я нагнулась, направив взгляд в его течение,
И взору моему открылось мое речное отражение.
Но тут, вразрез моим надеждам, река мне показала взгляд,
За ним видна листва деревьев, сквозь прорывается закат,
Но в нем нет отблеска речного, неведомого волшебства, однако в каждом глаз движении я вижу метку божества.
И защемило сразу сердце - мир так велик, мы велики!
Сознала я лишь в четверть века:
Свет был внутри, не из реки.
Nuray
У Бeлинского где-то в письмах есть такая мысль: мерзавцы всегда одерживают верх над порядочными людьми, потому что они обращаются с порядочными людьми, как с мерзавцами, а порядочные люди обращаются с мерзавцами, как с порядочными людьми.
Дмитрий Лихачёв
Дмитрий Лихачёв
Влюбляются не в лица, не в фигуры,
И дело, как ни странно, не в ногах.
Влюбляются в тончайшие натуры
И трещинки на розовых губах.
Влюбляются в шероховатость кожи,
В изгибы плеч и легкий холод рук,
В глаза, что на другие не похожи,
И в пулеметно-быстрый сердца стук.
Влюбляются во взмах ресниц недлинных
И родинки на худеньких плечах,
В созвездие веснушек чьих-то дивных
И ямочки на бархатных щеках.
Влюбляются не в лица, не в фигуры –
Они всего лишь маски, миражи.
Влюбляются надолго лишь в натуры,
Влюбляются в мелодии души.
И дело, как ни странно, не в ногах.
Влюбляются в тончайшие натуры
И трещинки на розовых губах.
Влюбляются в шероховатость кожи,
В изгибы плеч и легкий холод рук,
В глаза, что на другие не похожи,
И в пулеметно-быстрый сердца стук.
Влюбляются во взмах ресниц недлинных
И родинки на худеньких плечах,
В созвездие веснушек чьих-то дивных
И ямочки на бархатных щеках.
Влюбляются не в лица, не в фигуры –
Они всего лишь маски, миражи.
Влюбляются надолго лишь в натуры,
Влюбляются в мелодии души.
и на каком-то этапе всё становится неважным. всё то даже, что не давало спать ночами, всё то, чего так ждал раньше и отчего так сладко замирало сердце. неважными становятся некоторые люди, о которых думалось раньше ежесекундно, а теперь даже и не вспоминается. и ты не знаешь что это и полагаешь, что, наверное, усталость. на самом деле, ты просто обретаешь свободу. свободу решать как относиться к этой жизни: превратить её в драму, или попросту посмеяться над всеми нелепыми событиями, которые с тобой произошли. ведь, по правде сказать, чужая драма всегда воспринимается с улыбкой. и ты хочешь одного – лёгкости. стать невесомым, словно воздух, прозрачным, тихим и незаметным, как он. и ты, пусть не сразу, но с удивлением обнаруживаешь, как отпустив свою важность и наплевав на многое, становишься вдруг всем интересным, а кому-то даже совершенно необходимым. ты понимаешь, что для кого-то ты и есть воздух, без которого никак нельзя.
Дружбу я узнаю по отсутствию разочарований, истинную любовь по невозможности быть обиженным.
Антуан Де Сент-Экзюпери «Цитадель»
Антуан Де Сент-Экзюпери «Цитадель»
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Но о тех,
кто уже не придет никогда, —
заклинаю, —
помните.
кто уже не придет никогда, —
заклинаю, —
помните.
В глубине моря вечная тишина. Ураганы бушуют на поверхности, там и проходят. Люди могут многому научиться у моря. Сохранять покой внутри, что бы ни происходило снаружи.
Эльчин Сафарли
«Я хочу домой»
Эльчин Сафарли
«Я хочу домой»
Вряд ли человек, который на редкость мало говорит, может быть настолько прост, насколько это кажется окружающим. Кое-чего набираешься, пока молчишь, потому что, когда молчишь, много думаешь.
Сесилия Ахерн «Волшебный дневник»
Сесилия Ахерн «Волшебный дневник»