Всем привет!

Сейчас будет небольшой дайджест событий этой недели.

- у нас с Димой Будишевским вышел подкаст <- нажмите, чтобы послушать
- сегодня можно со мной позаниматься йога-нидрой в центре осознанности Вершина. Что это такое рассказала тут.
- Биоданза в среду с 11 до 13 тоже в вершине.
- в среду у меня есть слоты для личной терапии, очно или онлайн в 14 и 18 часов.

- а почему ты ей не сказал правду?
- не хотел сделать больно..
- или хотел остаться хорошим? Сейчас же ты говоришь близкому человеку правду, даже если это неприятно.
- хотел остаться хорошим, да. сейчас да. И это только укрепляет наши отношения.

Нарциссическое желание «остаться хорошим/ хорошей» заставляет нас врать не только другим, но и себе. Потому что говоря правду нам придется столкнуться с чувствами другого и выдержать их не развалившись самому. Потому что другой «как-то» отреагирует на мои чувства, где я могу почувствовать себя «плохим».

Поэтому человек, стараясь сохранить лицо, может отказаться от правды, сначала маленькой, незначительной, вроде бы безвредной, но постепенно эта практика становится привычной, превращается в устойчивую стратегию. Он выбирает внешнюю лояльность вместо честности, при этом теряя не только подлинность контакта с другими, но и контакт с собой. Он отказывается смотреть в глаза собственным противоречиям, делает выбор в пользу видимости и всё меньше понимает, что на самом деле чувствует, чего хочет, кто он есть по-настоящему.

Желание удержать идеальный образ часто заставляет человека отказываться от риска быть живым. Ведь в живом состоянии ты можешь огорчать, разочаровывать, становиться причиной чужой боли, но именно через эту уязвимость и рождается подлинная близость. Притворство создаёт безопасность, но только мнимая безопасность без тепла, без настоящего присутствия.

Когда человек выбирает честность, особенно если она требует мужества сказать то, что может вызвать слёзы или обиду, он делает шаг в сторону зрелости. Отношения, в которых можно выдержать правду, становятся ближе и интимней.

Поэтому стремление «оставаться хорошим» часто оказывается способом избежать настоящей жизни. А решимость быть собой: с сомнениями, «не хорошестью», правдой, которая может показаться трудной, становится мостом к реальному контакту, к той близости, в которой человек чувствует: меня видят, меня знают, и всё равно остаются рядом.

Дорогие!

Сегодня провожу для вас йога-нидру с Саунд-хиллингом в центре осознанности вершина!

с 19 до 20

Пишите в лс для записи ❤️

Захожу перед работой в кофейню за кофе.
Я: Американо средний.
Бариста: Горячий? Холодный?
Я: Холодный.
Бариста: Алкогольный? Безалкогольный?
Я: (Опешив) Простите, что?
Бариста: Ну… американо для обычных серых дней или для праздника? — взмахивает бровями.

И в этот момент во мне будто что-то щёлкнуло.
Настолько мы привыкли к мысли, что праздник это алкоголь. Что у «радости» должен быть градус. Что счастье это то, что пьётся.

Мы живём в культуре, где алкоголь стал социальной смазкой, разрешением на расслабление, допуском к удовольствию и «единственным способом» справиться с перегрузкой. Мы учимся с раннего возраста: отмечать со спиртным, грустить с бокалом, встречаться с друзьями за бутылкой, отпуск — «а без вина ты чего вообще отдыхаешь?»

Зависимость глубоко спрятана в механизме, который цепляется. В том, как мы строим привязанность.

Это форма связи, которая плохо переносит разлуку. Это такой тип внутреннего устройства, где вещь или человек становятся заменой присутствия, тепла, опоры, безопасности. Это когда ты в одиночестве, и внутри рождается непереносимая тишина, которая разлетается тревожным шумом. Без сигареты - нет идей. Без глотка - нет чувств. Без него/неё — пусто.

Алкогольная зависимость коренится в опыте уязвимости, непринятости и эмоционального одиночества, которые были невыносимы в детстве. Такая форма адаптации, пусть и разрушительная. Там, где человек однажды не смог быть собой рядом с другим, он начал искать обезболивающее. Сначала эмоциональное: шутка, подыгрывание, контроль, угождение. Позже, телесное: еда, алкоголь, работа.

Зависимость всегда связана с привязанностью. С тем, как мы научились (или не научились) находиться в контакте. Быть увиденными, быть понятыми, быть собой без страха. Если этого не случилось, возникает потребность компенсировать, хоть чем-то. Так формируется ложная самость — а за ней идёт утрата подлинности, и тяга к веществу, которое хотя бы на время её возвращает.

Алкоголь кажется ответом, потому что он снимает тревогу, замирание, отверженность. Он даёт иллюзию связи, когда настоящей связи не было. Он согревает, когда у внутреннего ребёнка всё ещё холодно.

Но это «тепло» с отсроченным сроком боли.

Нарциссическая депрессия: Падение сверкающего фасада

В нарциссической душе живёт древний и могущественный архетип - образ величия, ощущение божественного прикосновения, которое будто бы гарантирует спасение от обыденности и тоски. Человек с нарциссическим характером в течение всей жизни несёт в себе иллюзию, что когда-нибудь его признают единственным, неповторимым, недостижимым. Эта иллюзия оплетается вокруг сердца, делается частью личности, и поэтому так трудно отличить её от самого существования.

В книге Стивена Джонсона эта иллюзия описана как «идентичность, находящаяся в фальшивом Self, а не в укреплённом истинном Self». Ребёнок, которого использовали, рано усвоил урок: если показать себя настоящим с испугом, злостью, сомнениями, то мир отвернётся или накажет. Поэтому он выстраивает сверкающий фасад: маску успеха, харизмы, всеобъемлющего контроля. Когда человек держит в руках только этот фасад, а за ним зияет пустота, его душа обрекается на вечную гонку за подтверждением.

Однако приходят моменты, когда декорации рушатся. Это происходит в любовной истории, когда объект обожания перестаёт отражать его грандиозность. Это случается в работе, когда успехи перестают вызывать овации. Это просачивается в одиночество, где больше некому аплодировать. Тогда человек впервые встречается с тем, что Джонсон называет «нарциссической депрессией». Это особое состояние, которое трудно сравнивать с другими формами тоски. В нём присутствует вкус безвозвратной утраты: будто бы умирает не роль, а сама способность быть живым.

В нарциссической депрессии рождается переживание, что весь мир отвернулся, что никогда не будет "того самого", который увидит тебя настоящего, потому что это настоящее вытесненно в слепую зону недозволенного бытия, где его систематически отвергали за проявление. Эта депрессия не похожа на простое уныние, это утрата отражающей поверхности, в которой можно было любоваться собой и черпать уверенность. «Процесс самоотрицания определяет, от чего личность должна отречься или что должна подавить. Процесс адаптации отвечает за то, что она должна преувеличить», — пишет Джонсон. Нарциссическая депрессия наступает в тот миг, когда больше не удаётся преувеличивать, когда самоотрицание даёт трещину, а за ней обнаруживается иссушенный ландшафт настоящего Self.

Такой человек чувствует своё существование как провал, как нескончаемый стыд, как холод, который пропитывает кости. Его эмоции подчиняются полярности: или всё - торжество всемогущества, или ничто - унижение пустоты. И в этих крайностях почти невозможно найти место для подлинного, скромного чувства: «я такой, какой есть».

Джонсон подчёркивает, что нарциссическая депрессия рождается не из слабости или распущенности, а из длительного искажения привязанности. Когда в детстве родитель видел в ребёнке отражение своих мечтаний или инструмент для удовлетворения своих потребностей, ребёнок переставал ощущать себя в качестве живого субъекта. Он превращался в зеркало, в котором взрослый любовался собой. И когда потом этот ребёнок вырастает, он всё ещё ждёт чьего-то восторга, потому что иначе в нём будто исчезает право на существование.

В этих глубинных слоях души возникает бессознательная вера: если никто не восхищается мной, я перестаю быть. Это отчаянное стремление к признанию, к тому, чтобы хоть кто-то подтвердил — ты есть, ты достоин. Но когда отношения или жизненные обстоятельства больше не дают этого подтверждения, мир внутренне рушится. Появляется переживание катастрофы, хотя внешне всё может выглядеть вполне благополучно.

И всё же именно в этой депрессии, в её зияющей пустоте, начинается движение к исцелению. Потому что впервые человек способен увидеть разницу между собой настоящим и своей нарциссической маской. И хотя это прозрение мучительно, оно открывает путь к возрождению. Там, где исчезает иллюзия грандиозности, зарождается возможность тихой, трезвой и трогательной встречи с собой.

Джонсон пишет, что работа с нарциссической личностью- это процесс созревания и интеграции. Это путь, на котором терапевт удерживает пространство для переживания утраты и учит постепенно выдерживать амбивалентные чувства: и любовь, и стыд, и слабость, и силу. Это путь, в котором человек может начать строить идентичность, основанную не на престиже и отражениях, а на собственных подлинных переживаниях.

В этой медленной, почти алхимической работе, нарциссическая депрессия перестаёт быть концом. Она становится точкой распада старых иллюзий и одновременно началом новой реальности, где больше не требуется восхищение, чтобы чувствовать себя живым. Это пространство, в котором человек может впервые сказать себе: «Я есть. Я дышу. Я могу быть достаточно хорошим, даже если никто выучено не аплодирует».

Так нарциссическая депрессия, когда-то казавшаяся бездной, превращается в возможность. Возможность вернуть себе себя. Возможность отпустить вечное состязание и обрести иной источник внутреннего покоя. Возможность исцелить древнюю рану и впервые почувствовать, каково это — жить, а не изображать жизнь.